Новое море - Жданов Николай Гаврилович (читать бесплатно полные книги .TXT) 📗
— Чудной такой! — продолжала между тем Севина мама. — Утром тут был; чаем его угощала по-соседски. Говорит: сыну остепениться пора, а это, дескать, дело серьезное! — Она лукаво посмотрела на Настю. — Тобой все интересовался.
— Полно вам, Глафира Алексеевна, — сказала Настя краснея. — Пойдем, я тебя спать уложу — спишь за столом, — обратилась она к Пташке.
Она повела Пташку в свою комнату, помогла ему раздеться и уложила на диванчик, затем укрыла простыней, одеялом и потрогала рукой лоб.
— Что это с тобой такое? — тревожно спросила она.
Пташка не ответил. Едва коснувшись головой подушки, он закрыл глаза. И тотчас ему показалось, что гудящий теплый поток подхватил его и, качая, несет куда-то.
БОЛЕЗНЬ
Ночь была длинная. Было очень жарко, и Пташке казалось, что надо было спешить, потому что в такую жару там, в степи, на могиле, могут завянуть цветы.
Но кто-то пришел и мягко, но настойчиво говорил ему:
— Привстань, маленький, повернись!
Пташка привставал и повертывался, щурясь от яркого электрического света.
«Я, наверно, болен, — догадался он, — поэтому меня и называют маленьким».
Он открыл глаза. Перед ним стояла женщина в белом халате, за ней у стены Пташка увидел встревоженного дядю Федю и бледную, утомленную Настю, внимательно смотревших на него.
— Покажи язык. Ну-с, — говорила женщина.
Потом запахло скипидаром, кто-то, должно быть Настя, долго ловкими, быстрыми руками растирал ему спину и грудь.
Пташка снова уснул.
Ему казалось, что он в синем комбинезоне (как у Полыхаева) сидит в кожаном кресле, близ широкого окна, в светлой кабине экскаватора. Кабина плывет над степью, а он легко переводит рукой рычаги, и огромный ковш то низвергается в забой, то плавно летит по воздуху к вершине холма.
«Приготовиться к шаганию! Выброс!» — командовал Пташка.
… Он проснулся опять. Ему было как-то особенно хорошо и спокойно. Сначала он не понял, почему это так. Но потом увидел, что рядом с ним, у самого его диванчика, сидит Настя.
Он сразу счастливо улыбнулся, и Настя улыбнулась тоже.
Ее грустные ласковые глаза придвинулись к нему совсем близко.
— Ну что, Пташечка моя? Болит что-нибудь?
— Ничего не болит, — сказал Пташка. И вдруг он вспомнил: — Цветы мы полили там, в степи, они теперь не завянут. Тебе дядя Федя не говорил еще?
— Говорил, он мне про все говорил, — сказала Настя и порывисто обняла Пташку.
Он уснул опять. А когда проснулся, на улице уже давно был день. Дверь на террасу была открыта, и видны были белые пухлые облака, плывущие по голубому небу. На ступеньках, спиной к нему, сидели Настя и дядя Федя и, глядя в степь, о чем-то разговаривали.
— Ты заметил, что когда думаешь о будущем, — тихо говорила Настя, — то обязательно представляешь себе светлый, солнечный день, вот такое же небо, сверкающую реку, или что-нибудь в этом роде. Но ведь и при коммунизме будут серые, холодные дни; еще будут, вероятно, вот такие неуютные пустыри и останутся еще болезни и несчастья. Но обо всем этом почему-то забываешь, правда?
— Потому и забываешь, — мягко говорил дядя Федя, — что люди тогда станут жить иначе, меньше будет болезней и несчастий. И неуютных пустырей станет с каждым годом меньше. Вот на этом пустыре уже нынче осенью будет парк, а в лощине — водоем. Не сразу, но лет через пять здесь наверняка будет замечательно. И, главное, все это создается нашими руками!
Дядя Федя встал и несколько раз прошелся по террасе.
— Закрой дверь, а то его разбудишь, — сказала Настя. Дверь закрылась, и Пташка больше не слышал их разговоров.
Он задремал, сквозь дрему к нему доносилась с террасы песня, которую пел дядя Федя. Голос у него был густой, полный такого чувства, что Пташка невольно прислушался.
Пташка понимал, что эта песня предназначалась не ему. Но и ему, Пташке, стало хорошо от нее, как от самой хорошей думы.
Дрема прошла, и Пташка почувствовал голод.
Он уперся локтями о подушку и приподнялся.
Дверь с террасы отворилась, вошла Настя.
На ней было светлосерое платье со множеством ровных, хорошо разглаженных складок. Она показалась Пташке такой красивой, какой он еще никогда не видел ее.
— Ну что, Пташка? — спросила она. — Как?
— Я есть хочу, — сказал Пташка.
СЛАВА
Пташка, лежа на диване и упираясь спиной в подушку, ел манную кашу с черничным киселем, который приготовила ему из сухих ягод Севина мама, Глафира Алексеевна. Сева сидел рядом на стуле, а около него стоял маленький Вовка и удивленно, немного испуганно смотрел на Пташку.
— Я знаю, тебя простуда схватила, правда? Как она тебя схватила? — спросил он.
— Вот так взяла, да как цапнет! — сказал вместо Пташки Сева и схватил маленького братишку в охапку.
В это время в дверях появился дед — праздничный, причесанный, чистый. Вот кого Пташка никак не ожидал увидеть!
— Этот самый, — сказал между тем дед, глядя на Пташку. — Ты как же сюда поспел, пострел? — спросил он.
— Я тут живу, — сказал Пташка. — А вы, дедушка, как? Нашли вы своего сына — Сарафанова?
Дед довольно ухмыльнулся.
— Вот он, мой сын, Сарафанов, — сказал он, показывая на дядю Федю, только что появившегося в дверях террасы.
Пташка даже привскочил от удивления.
— Правда? — воскликнул он, во все глаза глядя на дядю Федю. — Так это разве вы Сарафанов?
— А то как же, — улыбаясь, сказал дядя Федя. — Конечно, я! Вы что же, вместе добирались, а до сих пор разобраться не могли?
Пташка смущенно посмотрел на деда. Тот с виноватым видом почесывал в затылке.
— Ведь я тебе и карточку в газете показывал! — сказал он Пташке с укором.
— Показывали, — признался Пташка, — только я не узнал.
Дядя Федя засмеялся.
— Это верно, ты не виноват, — сказал он. — Там меня уж очень пригладили, я и сам-то с трудом догадался, что это я.
Пташка все еще смотрел на него с недоумением, как бы что-то соображая.
— Дядя Федя, — сказал он наконец, — так неужели это вас дедушка крапивой порол?
Все засмеялись, а дядя Федя потрепал Пташку по волосам и сказал:
— Всякое, брат, бывает.
— А где же Туман? — вспомнил Пташка.
— И Туман здесь, — сказал дед. — Где же ему быть?
Он тихо свистнул, и в комнату тотчас вбежал Туман.
— Туман, — сказал ему Пташка, — это ведь я, видишь?
Туман ткнулся носом в колени мальчика и шевельнул хвостом. Он совсем, должно быть, не был удивлен, что встретил здесь Пташку.
Между тем маленький Вова уже вскарабкался на колени к деду, присевшему у стола, и у них шел свой разговор.
— А за степью что? — спрашивал Вова.
— А там другая река, — басил дед.
— А за другой рекой?
— Опять степь.
— А за этой степью?
Дед помедлил.
— Там небо, — сказал он.
— А за небом?
Дед опять замолчал.
— А, не знаешь? — торжествуя, сказал Вова. — А я знаю!
— Ну, скажи!
— Попрыгай на одной ноге, тогда скажу!
— Вон чего выдумал!
— Ну, уж ладно, — согласился Вова. — Там суховей сидит!
— Суховей?
— Ну да, суховей. Он знаешь что делает? Он сюда жаром дует! Степь жжет!
— Теперь уж ему скоро крышка, твоему суховею, — сказал дед.
В дверь постучали, и вошел Севин папа в щегольском, наброшенном на одно плечо новеньком матросском бушлате; сильную грудь его обтягивала белоснежная майка, на обнаженных загорелых руках виднелись синие узоры якорей. От него пахло одеколоном и немного вином.
— Ага, поел! — сказал он, глядя на Пташку. — А раз поел — значит, поправишься!
