Галя - Новицкая Вера Сергеевна (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗

Спугнуто радостное, приподнятое настроение девушки; сердце сжимает боль от острой обиды, от невнимания, нанесенного дорогому ей человеку.

Машинально уставляет Галя при помощи горничной длинные столы, машинально прикрепляет к их краям гирлянды зеленой дерезы [25], красиво спускающиеся по белоснежной скатерти, обкладывает веточками брусники мясные блюда, наряжает яркими цветами куличи. Так же машинально отвечает девушка на вопросы Дуняши, отдает то или иное приказание. Мысли ее в это время заняты исключительно дядей Мишей; он властно и всецело завладел ими.

Вот промелькнули нарядные, все в белом, фигуры Марьи Петровны, Лели и Нади, затем раздался стук отъехавшей коляски.

Галя все возится у пасхальных столов; все наряднее мало-помалу становятся они: такие веселенькие стоят они в своих весенних уборах, пестрея цветами и зеленью, а среди нее на всем протяжении белой скатерти словно в зеленых гнездышках разложены затейливо раскрашенные разноцветные яйца — оригинальное, очень удачное изобретение самой Гали. Фруктовые ножички и апельсины в громадной, тоже зеленой, вазе довершают убранство стола. Вот и все!

Внимательным опытным глазом окидывает девушка приготовленное ею; кажется, ничто не забыто.

— Минуточку посидеть. Ой как устала! — говорит себе Галя, опускаясь на ближайший стул.

Непрерывное топтанье по дому и утомление последних дней, в особенности же сегодняшнего, дает себя чувствовать. Приподнятое душевное настроение поддерживало бодрость тела, но упало оно, и вместе с ним изменили силы.

«Бедный, бедный дядя Миша! — снова возвращается мысль Гали к завладевшему ею животрепещущему вопросу. — Такой хороший и такой несчастный, одинокий. Совсем, совсем один!..»

И образ Таларова, виденный Галей в последний раз и так поразивший ее своей грустью, снова встает перед ней.

«А если он действительно сегодня приедет?… В эту великую ночь, в ту самую минуту, когда раздастся пение “Христос Воскресе”?… Ведь как раз без пяти двенадцать подойдет поезд. Выйдет из вагона… И никого… Ни одной родной души… Как больно станет ему! Каким особенно одиноким и чужим почувствует он себя!.. Бедный!.. Бедный!..»

Слезы жалости душат девушку. Слишком хорошо знакомо ей самой это холодное чувство одиночества, потому так глубоко умеет она почувствовать его за другого. В это время за спиной ее раздается кукованье стенной кукушки.

Половина двенадцатого. Девушка быстро поворачивает голову в сторону часов.

«Неужели только? Господи, вот счастье, ведь можно успеть, еще двадцать пять минут впереди. Через сад, огород и прямо по полотну — это же рукой подать! Только вот переодеться еще надо… А, пустяки, не нужно!.. Разве в этом дело? Важно встретить, показать, что ждали, рады, любят. Важно, чтобы ему не тоскливо, не одиноко было в эту первую, великую минуту. Правда, встречу его только я… Но все-таки не совсем одиноким он окажется, может быть, не так больно сожмется его душа. Скорее! Скорее! Сниму фартук, накину шарф на голову и бегом».

Девушка кинулась вверх по лестнице в свою горенку и через секунду чуть не кубарем скатилась обратно. Исчез громадный передник; под ним оказалось совсем простенькое красное ситцевое, в белую крапинку, платье, с большим, такого же цвета гладким воротником, чуть-чуть открытым у шеи. Поверх слегка разметавшихся черных волос накинут пунцовый же шелковый шарфик. О недавнем утомлении не было и помину: личико разгорелось, глаза блестели оживлением. Легкая и радостная, девушка бегом бросилась к двери веранды.

— Нет, миленький, нельзя, никак невозможно! Понимаешь, нельзя! — усовещивает Галя метнувшегося было за ней Османа. — Я пойду гулять, а Осман дома! — подчеркивая голосом последние два слова, объясняет она собаке; уши сенбернара радостно приподнявшиеся при слове «гулять», сразу грустно опустились при ненавистном «нельзя». — Ну, пусти!

Отстранив собаку, Галя осторожно выскальзывает в дверь балкона, оставляя по ту сторону печально свесившего уши Османа. Через минуту тяжелая лапа нетерпеливо бьет по двери; за первым ударом следует второй и третий, но, к счастью Гали, усилия пса остаются тщетными. Да она и не слышит их больше. Девушка бежит по аллее, прорезающей длинный сад.

Теплая ласковая ночь дохнула ей в лицо. Поторопившаяся со своим прилетом весна, юная, сияющая и нарядная, прихотливо разукрасила розоватыми перламутровыми чашечками распростертые ветви яблонь, убрала белоснежными хлопьями черемуху, легким кружевом обвила круглые, шарообразные шапки вишневых деревьев. И стояли они, воздушные, словно гигантские одуванчики, готовые, казалось, от первого сердитого напора ветра развеять свои ароматные цветочные брызги и как снежинками убелить ими золотой песок дорожек и свежую молодую травку. Но не было порывов ветра, не чувствовалось даже ни малейшего дуновения. Тихо и безмолвно было в цветущем зеленом царстве. Притаившись, оно серебрилось в мягких лучах месяца; вытянувшись во весь рост и подняв свои нарядные макушки, засматривало оно в затканный блестящими звездами бархатистый синий полог, необъятно высоко раскинувшийся над землей.

Как ни спешила Галя, как быстро ни бежала, как ни занята была целью своей ночной прогулки, тем не менее, обаяние этого чудесного вечера не могло не подействовать на нее: восхищенным взором оглянулась она вокруг.

Девушка страшно торопится. Бегом пробежала она всю бесконечную, как на сей раз казалось ей, аллею, отворила калитку и очутилась на лугу.

Слева, на пригорке, возвышалась большая, освещенная изнутри белая церковь. В эту минуту из открытых настежь дверей храма волной хлынула пестрая праздничная толпа с зажженными свечами в руках. Предводительствуемая священником и всем причтом [26] в светлых парчовых ризах, с колеблющимися высокими хоругвями, освещенная тысячью движущихся огоньков, живая лента людей, извилистая и волнующаяся, живописно огибала стены храма, и оттуда сквозь узорчатые резные окна Божьего дома лились потоки яркого праздничного света. Ширилась, росла, расплывалась толпа, и уже большим белым островом кажется высокий храм среди захлестнувшего его моря людей.

«Боже мой, уже крестный ход! Значит, я опоздаю, непременно опоздаю!» — с отчаянием думает Галя, все ускоряя свой бег.

Девушка запыхалась. Она чувствует, что две большие роговые шпильки, главный оплот и опора ее прически, вывалились из волос. Тяжелые косы, венком положенные вокруг головы, все менее плотно прилегают к ней. Галя тщетно силится придержать их рукой; единственное, что удается ей, это спасти последний, парный с потерянным ранее, гребень. Еще несколько шагов, и толстые, непокорные косы окончательно соскользнули с головы, зазмеились по плечам и скатились чуть не до самых колен девушки.

— Та-ак! — на бегу проговорила она. — Только этого недоставало! Хороша же я явлюсь на станцию!

Совсем запыхавшаяся, она вскарабкивается наконец на насыпь. Здесь дорога легче, под ногами нет предательских кочек, почва твердая, убитая. Кроме того, как хорошо отсюда все видно!

Слава Богу, поезда еще нет! Не видно вдали и паровозных огней, однако это отнюдь не значит, что не следует торопиться: одна-две минуты, блеснут фонари, и поезд мигом домчится на станцию прежде, чем Галя успеет доплестись до нее. Успела! Какое счастье!

На платформе ни души: ни носильщиков, ни гуляющей или встречающей публики, ни собирающихся в дорогу пассажиров. В эту великую ночь всякий старается быть в родном уголке, окруженный дорогими, близкими.

«И хорошо! — мысленно одобряет царящую на станции пустоту Галя. — По крайней мере, никто не увидит, какая я ужасная».

Уцелевшим боковым гребешком она наспех приглаживает спереди волосы. Косы, до половины распустившиеся, с красиво завивающимися, рассыпчатыми концами, остаются висеть вдоль спины.

Галя напряженно всматривается в окаймленную железом бесконечно длинную ленту, по которой, гладко скользя и несясь стрелой, вот теперь, каждую минуту, может примчаться к ней такая большая радость.