Толя-Трилли - Бременер Макс Соломонович (полные книги .TXT) 📗
В то время как мы с Герой говорили о том, что будет, если Усачёв не найдётся, нас издалека окликнул Саконтиков. Он мчался к нам со всех ног.
— Володя, Гера, а остров-то обитаемый! — кричал он на бегу. Около нас он не остановился, а припустил дальше, вопя что есть мочи. — Остров обитаемый!!
Мы бросились за ним вдогонку, но настигли его только у конторы, где он остановился, крикнул в окно Георгия Борисовича: «Остров обитаемый!» — и упал без сил на скамейку, как гонец из истории древнего мира.
Отдышавшись, Саконтиков сообщил необыкновенную весть. Дело было так. Он шёл с новичками вдоль берега. Кто-то из новичков спросил вожатого, живёт ли кто-нибудь на скалистом острове. Вожатый ответил, что нет, стал объяснять, что этот кусочек суши среди волн возник, наверно, во время очень давнего землетрясения. Только вожатый кончил объяснять, как один новичок показал пальцем на остров, освещённый солнцем, и, заикаясь, сказал:
«Там есть жизнь!»
И тут почти все увидели высоко над морем чью-то мечущуюся от скалы к скале фигуру.
«Человек! — загалдели новички. — А вы сказали, остров необитаемый!»
«Бывает, что дельфины на солнце греются…» — возразил вожатый, но тут фигура на острове вдруг замахала над головой большим белым платком…
— Наверно, это рыбак, занесённый туда бурей, или… Во всяком случае, не дельфин, а разумное существо! — закончил Саконтиков.
— А может быть… не очень разумное! — сказал Георгий Борисович и быстро зашагал к берегу. Мы — за ним. Все, кто был в лагере, тоже спускались к берегу. Мы то и дело натыкались один на другого, так как не смотрели себе под ноги. Никто не отрывал глаз от острова.
Мы прошли мимо пляжа на отгороженную старыми, дырявыми рыбачьими сетями лодочную пристань. Здесь на гальке лежали четыре лодки, которые рассохлись на солнце и, по-моему, никуда не годились. Рядом валялись вперемешку вёсла разной длины.
— Одной лодки не хватает! — сказал Георгий Борисович.
Но ещё раньше, чем мы услышали эти слова, раздался возглас Люды:
— Там Усачёв, ей-богу! Я дальнозоркая, мне видно, это он, балда!..
До этого мгновения я лично очень смутно мог различить человеческую фигуру на острове. А теперь, когда все закричали: «Он, балда! Эй, балда!», фигура поднесла к лицу какой-то крупный предмет, и стало понятно: Усачёв смотрит на нас в бинокль.
Мы стали выбирать лодку для экспедиции за Усачёвым. Все лодки так глубоко врезались в гальку, что спустить на воду одну из них нам удалось только вшестером, напирая на борта. Я подумал, что один Усачёв ни за что не справился бы с такой же посудиной. Я сказал об этом Георгию Борисовичу. Оказалось, что Усачёв уплыл на лодке, которая была только привязана канатом к колышку, то есть на спасательной. И поскольку он сам уплыл на спасательной, то нам теперь почти что не на чем было его спасать. Лодка, которую мы спустили на воду, сразу стала сильно протекать.
— Ну, вот что, — Георгий Борисович обращался ко всем, — на такой барочке путь до острова займёт около часа. Да обратно ещё столько. Надо у соседей наших, лётчиков, глиссер или моторку просить. Кто пойдёт?
— Я! — вызвался я. Мне хотелось поделиться с Мишей последними новостями, о которых он ещё ничего не знал.
— И мы, — сказала Люда. — Я и Смышляева.
Но Смышляева не пожелала идти, а я нисколько не огорчился, и мы пошли вдвоём.
С Людой мы почти не разговаривали с того дня, когда она сказала, что я туго соображаю. Сейчас мне очень хотелось доказать, что я хорошо и быстро соображаю, но мы прошли уже полпути, а случая никакого не представилось. Люда молчала и смотрела не на меня, а в сторону. Мы шагали довольно быстро.
Наконец я кое-что придумал.
— Люда, — сказал я, — идти по спирали — около километра. Чего нам кружить? Пойдём по прямой. Подъём будет крутой, зато сократим путь в пять раз. А?.. Кратчайшее расстояние между двумя точками— прямая, — добавил я для чего-то.
— Хорошо, — согласилась Люда.
Подъём был на самом деле очень крутой, круче, чем я думал. Мы карабкались, немного обдирая себе ноги о колючую, ломкую траву и хватаясь руками за ветки кустарника с шипами. Было бы удобнее взбираться на четвереньках, но при Люде, конечно, я не мог этого сделать. Хотя здание санатория на горе было очень близко, я боялся, что мы не доберёмся доверху, потому что подъём стал почти отвесный. Был момент, когда я ноги не мог оторвать от земли, чтоб поставить её выше, потому что мне казалось, что от этого я сейчас же полечу вниз. Я оглянулся и увидел, что Люда тоже стоит на месте, держась за какой-то кустик, и, наверно, боится потерять равновесие. Я протянул ей руку, и она ухватилась за неё. Дальше она уже не выпускала моей руки, а я ставил ноги как можно прочнее и, хватаясь левой рукой за колючки с крепкими корнями, правой тянул за собой Люду. Я был рад, что Люде не приходится сжимать в руке ветки с шипами. Она не раскровянила себе ладонь, а расцарапала только ноги. Но тут уж я не мог ей помочь. Хотя подъём был всё такой же крутой, а я не только сам взбирался, но и Люду тащил, мне почему-то стало легче и веселее. Я чувствовал себя очень бодро, и мы скоро добрались до ровного места. Перед нами было трёхэтажное серое здание из камня-ракушечника. Но оно стояло за сплошным забором, которого снизу совершенно не было видно. Перебираться через этот очень ровный забор даже я не взялся бы, не говоря о Люде.
Идти вдоль забора к входу нельзя было, так как забор подступал углом к самому обрыву, и завернуть за угол мы не могли. Пришлось спуститься вниз. Спустились мы благополучно, только мне на штаны и Люде на юбку налип репейник. По-видимому, мы спускались не там, где поднимались, потому что, когда мы лезли вверх, репейник за нас не цеплялся.
Мы попытались отодрать репейник от одежды, но оказалось, что в Крыму он на редкость въедливый, и мы не стали на него тратить время.
После этого мы отправились в санаторий лётчиков спиральной дорогой. Я боялся, что Люда будет на меня сердиться за то, что я предложил идти по прямой. Но она мне ни слова в упрёк не сказала, а, наоборот, развеселилась и рассказала, как она по ошибке привела своих одноклассниц не в ту мужскую школу, в которую их приглашали на вечер, а совсем в другую. Между прочим, она спросила, какой номер у моей школы, а я спросил, какой номер у её школы. Выяснилось, что мы учились шесть лет совсем недалеко друг от друга. Я сказал, что осенью наши школы сольют в одну и что, может быть, мы начнём учиться в одном классе. Люда ответила, что это будет здорово.
Так мы разговаривали, пока не дошли до здания санатория, и за всё время я даже ни разу не вспомнил, что Усачёв-то сидит на острове один-одинёшенек и грызёт сухари.
У входа в санаторий мы столкнулись с Мишей. Миша нёс под мышкой большой свёрток из газеты. Он очень удивился, увидя нас.
— Что это у тебя? — спросил я.
— А вы здесь зачем? — спросил он.
— Чур, отвечать по порядку, — сказала Люда.
— Образцы горных пород для коллекции, — ответил Миша.
— Нас послали просить моторку или глиссер для Усачёва, — ответил я. — Где ты достал эти образцы?
— Для Усачёва?! А где он?
— Да, ты ведь не знаешь ничего! На острове.
— На острове?!! — Миша рот раскрыл. — Как же я его…
— Что ты его? — спросила Люда.
— Ничего. Я не думал, что он на острове.
— А кто же думал? — сказал я. — Но всё-таки он там.
— Подождите-ка здесь, — велел нам Миша.
Он вошёл в дом и через несколько минут вернулся с тремя мужчинами в одинаковых пижамах — наверно, это были лётчики — и ещё одним мужчиной в белом костюме, который оказался директором санатория.
Миша познакомил нас с лётчиками, теми самыми, которые обещали прийти на костёр, а директору мы передали просьбу Георгия Борисовича. Директор ответил, что их моторка сейчас в ремонте, а глиссер он может сейчас же предоставить в распоряжение нашего лагеря. Он сам проводил Люду, Мишу и меня до лётчицкого пляжа, рядом с которым находился маленький пирс, и приказал мотористу доставить нас в лагерь. На глиссере мы, казалось, летели над водой и за одну минуту долетели до лагерной пристани. Здесь мы сошли на берег. У моря по-прежнему толпился весь лагерь, наблюдая за передвижениями Усачёва на острове.
