Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович (читать книги без .txt) 📗
Три раза Ванята наведывался к конторе. Уже давно смерклось, а там все заседали и заседали. Ванята потолкался возле дверей и пошел домой. Он включил в горнице свет и только сейчас вспомнил, что еще не обедал и не ужинал.
На столе, накрытый полотенцем, лежал пирог. Ванята отрезал краюху, налил остывшего чаю и начал ужинать. Пирог был со свежими, вызревшими в саду тетки Василисы вишнями. Что-то очень знакомое и приятное напомнил ему вкус этих сладких, с терпкой горчинкой вишен.
Как и когда все это было? Чудак — вчера это было! Вот — он, а вон парторг Платон Сергеевич. Они грызут черный сухарь, пьют чай и едят сладкие с горчинкой конфеты!
Ванята ел пирог и, вспоминая вчерашнюю встречу с парторгом, грустно улыбался. Ну и чудак же этот Платон Сергеевич! В самом деле чудак!
Ванята допил чай, бросил с ладони крошки в рот, измерил глазом пирог на столе, улыбнулся еще раз своим воспоминаниям и отхватил от пирога большой румяный ломоть.
Он шел к дому Платона Сергеевича, нес на согнутой руке легкий сверток и повторял про себя — чудак, ну в самом деле чудак!..
Собирался дождь. Тучи крыли небо черной барашковой шубой. Лишь изредка блеснет туманный, размытый круг луны, и снова ползет из края в край черная густая темнота.
Окно в доме парторга оказалось открытым. На подоконнике спал большой серый кот. Он услышал шаги, пулей слетел на землю и сгинул в темноте. Ванята положил пирог на подоконник, прикрыл плотнее раму, захлопнул форточку и пошел домой.
Видимо, Платон Сергеевич прикармливал от щедрот своих этого серого нахала. Когда Ванята отошел в сторону, возле окошка послышался густой категорический рев. Кот рвался к еде.
Ванята рассмеялся. Странно, но этот пустой, незначительный случай как-то сразу успокоил его. «Ничего, подумал он. — Если Платон Сергеевич сказал значит, так и будет!»
Ванята шел и вспоминал все, что случилось с ним за последние дни в Козюркине. Остро, как ножом по сердцу, ударила вдруг мысль об отце. Неужели правда это? Нет, сто раз нет! Теперь он уже ученый — не станет зря подымать шум-гам. И так перед Платоном Сергеевичем стыдно… Он подождет немного, пока мать успокоится, и тогда уже возьмется за дело. Может, и Платон Сергеевич придет на подмогу. А пока надо написать Грише Самохину. Чего он умолк, этот Гриша? Наверно, нечего писать, потому и молчит… Эх, Гриша, Гриша Самохин! Хороший ты друг, а все-таки трепач…
Ванята пошел через огороды, чтобы сократить дорогу, но запутался и снова вернулся на большак. Он устал и хотел спать. Теперь он вставал с зарей. Веки слипались, а в ушах стоял глухой, протяжный шум. Будто где-то там, за темным перелеском, шел скорый поезд.
Ванята приплелся домой, сел на минутку к столу, положил голову на согнутую руку и, сам того не заметив, уснул.
Разбудил Ваняту скрип половицы. Он поднял глаза и увидел мать. Он окончательно проснулся и пришел в себя.
— Ну, что там, мам? — спросил он.
Мать разулась, оставила туфли у порога и пошла по коврику в нитяных, намокших возле пальцев чулках.
— Худо, сына!
— Говори же ты!
Мать села рядом, помедлила минуту и тихим, упавшим голосом сказала:
— Ой, Ванята, плохо… заведующей фермой меня, дуру, поставили!
Ванята вздохнул шумно и глухо, как мехи в кузнице.
— Правда, что ли? — все еще не веря неожиданной новости, спросил он.
— Я ж тебе говорю… и просила их, и плакала… все одно — назначили. «Назначаем, говорят, и точка…»
Мать заглядывала в глаза Ваняты, нервно покусывала тонкую бледную губу.
— Чего же ты молчишь, сына?
А Ванята не знал, что тут говорить, и вообще, что обсуждать.
— Ладно уж тебе! — строго сказал он. — Чего переживаешь? Это ж — оргвопрос!..
Чтобы успокоить человека, порой нужна целая лекция, а иногда достаточно и одного слова. Мать улыбнулась, прильнула щекой к Ванятиному плечу. Видимо, думала, что с таким человеком, как Ванята, не пропадешь. И вообще приятно, если в доме не мочалка, а серьезный и рассудительный мужчина.
Часы пробили двенадцать. Мать охнула и начала разбирать постели.
— Ложись, Ванята. На ферму пойдем завтра, — сказала она.
— Чего я там не видел? Мы ж на свекле!
— Парторга упросила. Всю вашу компанию дали. Там же такое на ферме — ужас!.. Утром всех зови. Ладно, что ли?
Ванята натянул одеяло к подбородку, положил под щеку кулак.
— Ладно, — сказал он. — Разбуди только пораньше.
Мать щелкнула выключателем, пошелестела простынями и затихла. Тикали, считая людские радости и грехи, часы, пробуя голос, чиркнул где-то в углу сверчок.
Ночь пролетела, как одна минута. Закрыл глаза Ванята — и вот уже оно, утро. Из каждой щелочки струились в избу солнечные лучи. Мать причесывалась возле зеркала. Волосы ее горели легкой, пышной волной. Казалось, расчесывала она не волосы, а светлое золотое солнце.
— Жаль тебя было будить, — сказала она. — Вставай, пора уже…
Ванята не стал завтракать. Выпил с ходу кружку чая, схватил ломоть пирога — и на улицу. Там светло и радостно. За плетнями цвели оранжевым цветом тыквы, мерцали меж листьев гроздья черной смородины; возле погреба с продуктами трое колхозников обжигали паяльной лампой кабана. Синее пламя шипело на всю улицу. В другой бы раз он завернул туда, подождал, пока зарумянится кабаний бок и ему дадут на пробу кончик хрустящего уха, а возможно даже, подарят пузырь. Бросишь в него несколько горошин, надуешь, встряхнешь — на всю улицу гром.
Но сейчас Ваняте было не до этого. Первым делом он забежал к Марфеньке, затем вместе с ней пошел к Пыховым. Пыхов Гриша делал возле крыльца зарядку поднимал над головой и опускал тяжелый ноздреватый камень. Рядом лежал белый пес с черными ушами. Он тявкнул для приличия на гостей и снисходительно продолжал наблюдать за хозяином.
— Пыхов Гриша, здравствуй, — сказала Марфенька. — Собирайся скорей. Ким где?
Пыхов Гриша поднял еще раз камень, опустил на землю и стал избочась. На руках и груди у него, как у заправского йога, заиграли мускулы.
— Спит Ким, — сказал Гриша. — Он бастует. Отец взял к себе прицепщиком Ваньку Сотника. Ну, он и бастует. Не встану вообще, говорит.
Вместе с Гришей Ванята и Марфенька пошли к Пыхову Киму. Забастовщик спал лицом вверх. Уголок верхней губы его вздувался быстрым круглым пузырьком и снова падал — пых-пых!
— Ким Пыхов, вставай! — сказала Марфенька. — Ну!
На лице Кима не дрогнула ни одна жилка.
— Не встанет! — сообщил Гриша. — Я его знаю.
Пыхов Гриша в самом деле знал брата и видел его насквозь.
Когда Гришу отправили в первый класс, ушел тайком в школу и Пыхов Ким. Учитель с трудом выдворил самозванца и сказал, чтобы и духу его в классе не было. Ким обиделся, но все равно решил не сдаваться и не уступать брату, который почему-то родился на год раньше его.
Когда Гриша садился дома за уроки, Ким устраивался напротив и вместе с ним грыз гранит науки. Так они вместе научились читать. Была между ними только одна небольшая разница: Гриша читал книгу как все люди, а Ким — шиворот-навыворот.
Долго потом пришлось маяться учителю. Отвернется на миг, а у Пыхова Кима уже букварь вверх ногами. Хоть убей его!
Не забывал Ким первой науки и сейчас. Он с удовольствием читал на досуге книги запрещенным методом, а в классе без труда списывал из тетрадок ребят, которые сидели сзади него.
Марфенька и Ванята принялись изо всех сил будить Кима. Они толкали Кима под бока, дергали за ногу, подымали на попа. Ким сидел на кровати, не раскрывая глаз, а когда от него на минуту отступали, снова валился на бок.
Но в мире нет ничего невозможного. Пыхов Гриша помозговал и нашел все-таки выход. Он подошел к кровати, наклонился к Киму и голосом суровым и решительным прокричал:
— Пыхов Ким, к доске!
Ким моментально вскочил. Ошалелым взглядом начал искать классную доску и учителя. Но потом Ким все понял. Он не обиделся, а только чуть-чуть поворчал на брата. И вообще Ким не стал волынить и сразу согласился идти на ферму. Видимо, понял, что спорить теперь с отцом и Сотником не имело смысла, и добровольно прекращал забастовку.
