Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна (читать хорошую книгу .TXT) 📗

— О, тетя! Зачем ты так подозрительна! Верь мне.

— Молчи! Заперла Леилу-Фатьму, как узницу, лукавая уруска, заперла и думает — сладкая жизнь в тюрьме.

— Но ты свободна, тетя Леила. Уезжай отсюда, если хочешь.

— И уеду! Вот пройдет джума, [10] и уеду. Горы давно тоскуют по Леиле. В горы уеду. К ним. Душно у тебя, душно. На волю просится душа. Была свободной и умру свободной! — вспыхивая, как девушка, затрещала старуха.

— А лечиться, тетя, лечиться?

— Лечиться, ласточка, вели другим. Аллах меня вылечит, а не люди. Да, так-то, так-то!

Голос Леилы-Фатьмы срывается, растет и грозит перейти в вой, в ее обычный ужасный вой.

Нина колеблется. Ее душа в смятении. Она борется. Ей жаль оставить тетку на произвол судьбы и еще более жаль пугать детей гнезда этими страшными припадками, особенно ночью. К тому же теперь Леила-Фатьма настолько здорова, что не нуждается совсем в ее уходе. Может быть, горы и воздух родного аула довершат остальное и вылечат несчастную вполне.

И, долго, мучительно продумав свою думу, Нина Бек-Израил своим твердым голосом говорит.

— Поезжай с Богом, куда хочешь, тетя. Я больше не задерживаю тебя.

ГЛАВА 5

Каждый вечер Даня идет с арфой в чинаровую аллею, в тот конец ее, откуда виднеется зеленая сакля, и играет. Иногда ей кажется, что в маленьком оконце появляется бронзовое от загара, морщинистое лицо.

Играет Даня захватывающие импровизированные мелодии о чем-то неясном, далеком и возможном.

Каждый вечер, когда все спят, Селтонет приходит к ней, и девочки шепчутся долго, до полуночи. Селтонет говорит без умолку. Даня слушает жадно. Селтонет шепчет:

— Леила-Фатьма велела передать тебе, что ангелы поют не лучше. И еще велела сказать, что ты и твоя арфа в ее руках будут царицами всего нагорного Дагестана. И если бы ты пожелала умчаться с ней отсюда, она увезла бы тебя в аул Бестуди, в свою усадьбу и сумела бы окружить тебя таким величием, луч сердца моего, какое тебе и во сне не снится.

— Да? — с каким-то оттенком сомнения вырывается из самых глубин Даниной души.

— Верно, как то, что меня зовут Селтонет, птичка рая. Ах, если бы знала ты, как хорошо у них там. Аул богатый, знатный. Торгуют с персами, с самим султаном. Гостей наезжает пропасть. Девушки целыми днями лезгинку пляшут на кровлях. Но никто ни петь, ни играть так не сможет, как ты. Ты царицей у них будешь с твоей красотою. В роскоши и богатстве будешь жить. Сама Леила-Фатьма служить тебе будет, как раба. Самой важной в ауле будешь. Правду тебе говорю. А там она повезет тебя в Тифлис, а может, и дальше в Персию. А то и в Константинополь. При дворе султана играть станешь. Весь мир о тебе услышит. А наши-то здесь все лопнут от зависти, солнце моей жизни, все…

Селтонет смолкает, захлебнувшись. Даня полна грез.

А что если правда? Рискнуть? Хуже не будет. Будет лучше, веселее, привольнее, постоянно на народе, в толпе, в центре похвал, лести, восторга. И весь мир и столько нового покажет ей Леила-Фатьма.

В долгие, душные ночи, в тиши их решает свою судьбу Даня. Решает и шлет к Леиле-Фатьме Селтонет.

Да. Она согласна ехать с нею. Она едет.

В пятницу утром зеленая сакля опустела. За Леилой-Фатьмой приехали ее односельчане из аула, те, что привозили горные продукты на горийский базар, и старая лезгинка уехала вместе с ними. Никто, кроме Нины, не провожал ее. Никто ее не видел.

Никто не знает также, что накануне вечером три фигурки снова пробирались неслышно к зеленой сакле. Уже не потайным полуразрушенным ходом, а кустами орешника и дикого жасмина прошли они.

И никто не слышал, как в тот же вечер наказывали лезгинки Дане ровно через сутки быть у армянского духана за Курой.

— Селим тебя проводит, — говорили они, — Селим знает дорогу.

И гордый возложенным на него поручением, Селим поклялся Леиле-Фатьме исполнить все в точности.

Целый день в пятницу Даня ходила, как полуживая. Бледная, возбужденная, с лихорадочно горевшими глазами, она то принималась нежно ласкать льнувшую к ней Гему, шутить с Марусей, дразнить Валентина, то вдруг хватала арфу и играла на ней шумные, как буря в грозовую ночь, бравурные мелодии. За обедом она почти не ела. За ужином тоже.

— Девочка, тебе нездоровится? Скажи, родная, — и заботливая, всегда нежная тетя Люда глубоко заглядывает ей в глаза.

Дане только и жаль здесь тетю Люду и Гему. Жаль еще могилу матери на горийском кладбище. Но она старается не думать об этом теперь. Ее манит новая, полная захватывающего интереса, жизнь.

Мир ее давней волшебной сказки теперь только начинает разворачиваться перед ней. Она, зачарованная злой колдуньей-судьбой царевна, теперь только сбрасывает свои чары.

Наступил вечер. Конец томительным ожиданиям. И, как на зло, после ужина в гнезде еще не думают ложиться. Приехал князь Андрей из лагерей и занимался с мальчиками. Теперь все сидят за чайным столом, болтают, смеются. Одна Даня прильнула к парапету галерейки, притулилась в уголке. Никто ее не видит оттуда, никто, никто. Ей же видны они все, все эти порядком-таки надоевшие ей лица. И «друг» тут же…

Ни капли раскаяния не чувствует сейчас Даня. Ее нельзя упрекнуть в черной неблагодарности. Нельзя. Разве она просила, чтобы ее приютили здесь? Просила? Нет! Ее оставили почти насильно. Значит, ее совесть чиста.

А все же что-то щекочет горло, что-то подступает к глазам. Понятное чувство: здесь умерла ее мать, здесь испытала она самое жгучее горе. Поневоле сроднились с нею эти места. А все же нельзя поддаваться минутной слабости. Она не простая смертная, Даня, она избранная натура. Такие должны, как ей кажется, без сожаления рушить преграды и уметь устраивать пышно, гордо и красиво свою жизнь.

Какой-то шелест в кустах внезапно прерывает ее мысли. Чья-то стройная фигура рельефно выделяется на фоне ночи. Рядом другая, широкая.

Только бы не Сандро! Только бы не он!

— Даня! Готова?

— Селим!

— Я. Пора. Я принес твою арфу, шляпу и накидку. Никто не видал. И лодка припрятана в кустах. На пароме нельзя переправиться, потому что Аршак донесет «другу». Селим все предусмотрел. И пусть теперь скажет этот колченогий Валь, что у сына Али-Ахверды не голова, а тыква. Идем! Ты видишь, Селтонет может гордиться своим другом из Кабарды.

— Спасибо, Селим. Сейчас. Я только взгляну, — дрогнувшим голосом отвечает Даня.

Неслышно подкрадывается она к окошку террасы. Глядит. Глядит на всех, но видит одну только Гему, да еще, пожалуй, тетю Люду. Бедняжечка Гема! Как она ревновала ее все последнее время к Селтонет. Не знала, не подозревала, какие узы дружбы связывают ее, Даню, с Селтой. «Милая, кроткая, тихая Гема! Тебя мне жаль, только тебя!» Вот она сидит, ничего не подозревая, болтает, что-то вперегонки с Марусей рассказывает князю Андрею. Подле нее «друг» — странная, непонятно, по-мужски, сильная девушка, спасшая дважды Дане жизнь. Спасла два раза, чтобы дать зачахнуть в безвестности и тоске. И зачем было спасать?

Тонкие брови девочки хмурятся. Недобро улыбаются губы. Прощайте, «друг», не поминайте лихом. Благодарю за все. И тетя Люда, и милая Гема, Господь с вами. Иная жизнь суждена вашей Дане и зовет ее. Прощайте все.

— Идем, Селим, пора!

— Пора!

Селим первый скрывается в кустах. За ним следует Даня. Они уже миновали зеленую саклю и бегут прямо на обрыв. Оттуда вниз проложены к самой Куре мелкие ступени.

Селим, опередив Даню, стоит на последней ступени и хочет прыгнуть в привязанную у берега лодку, как вдруг неожиданно появляется перед ним Сандро. Его широкие плечи, его юношеская грудь в двух шагах от татарина. Не замечая Дани, он видит только Селима, заграждает ему дорогу и спрашивает вторично.

— Куда ты? Стой, Кабарда!

Сандро в хорошем настроении. Смеется. Белые зубы сверкают в темноте: