Ильза Янда, лет - четырнадцать - Нёстлингер Кристине (лучшие книги читать онлайн бесплатно txt) 📗
– Мне пора домой, – сказала я. Он стал надо мной смеяться.
– Да ведь сейчас только четверть шестого!
Я испугалась. Я должна была вернуться в пять. Мне не хотелось рассказывать Али-бабе, как у нас дома обстоит дело с пунктуальностью и какие взгляды на этот счет у моей мамы и у советницы. Такому, как Али-баба, этого все равно не понять. И я сказала:
– Я вообще не люблю ходить в кино.
– Ты что, не в себе? – спросил Али-баба.
А потом он сказал, что если я не люблю водить в кино, то одно из двух – либо я ископаемое, либо исключительная личность. Втайне я понадеялась, что он счел меня за личность. Али-баба расплатился. Он попросил, чтобы я проводила его до кино. В этом я не смогла ему отказать. И мы зашагали рядом по улице в направлении кинотеатра.
Ну так вот. Если бы Али-баба прочел все это – чего, я надеюсь, никогда не случится, потому что мне это было бы очень неприятно, – он, наверно, сказал бы: «Sweety, ты повторяешься!»
И все-таки я могу написать только так: дома опять все было совершенно ужасно. Дома разразился скандал, вернее, два скандала.
Я и в самом деле хотела только проводить Али-бабу до кино. Но перед кинотеатром стояли еще Николаус, и младший брат Николауса, и трое ребят из моего класса. И все они говорили, что я тоже должна с ними пойти. И еще они говорили, что сеанс, который начнется в полшестого, в семь уже кончится и я вернусь домой самое позднее в четверть восьмого, а это детское время.
И раньше, чем я успела хорошенько поразмыслить над тем, согласится ли моя мама, что четверть восьмого – детское время, Али-баба уже купил два билета. А Николаус, не теряя времени, протаскивал меня через контроль. Tyт уж раздумывать мне совсем не пришлось, потому что я целиком была занята тем, чтобы сойти за четырнадцатилетнюю и соответственно держаться и улыбаться. Почему этот фильм «воспрещен до четырнадцати», мне так и осталось неясно. В нем нет ничего ни про плотскую любовь, ни про зверства. Всего три вполне нормальных убийства да несколько поцелуев. (Николаус утверждает, что фильм из-за того «до четырнадцати», что там один тип что-то украл, а его не посадили.)
Сразу после кино я помчалась домой, что было не так-то легко, потому что все остальные еще стояли возле кинотеатра и трепались.
Когда я, запыхавшись, прибежала домой, начался первый скандал. Мама была уже в истерике.
– Могу я спросить, где ты так долго пропадала? – крикнула она дрожащим голосом. – Ты ведь сказала, что придешь домой в пять часов!
– Но это, к сожалению, заняло больше времени, – сказала я.
– Что заняло больше времени?
– Ну, доклад, – сказала я, – я после тренировки опять вернулась к Анни. Нам пришлось еще подбирать материал. В книге об этом вообще почти ничего не сказано. Отец Анни даже сам нам помогал. Он все искал в разных словарях.
– Это называется в лексиконах, – строго сказала советница. Она глядела на меня как-то странно. Мне стало не по себе. И поэтому я вообще понесла чушь. Про Анни, и про трамвай, который целую вечность не приходил, и про то, что доклад жутко трудный.
– Она точно такая же лживая, как ее сестра, – вынесла приговор советница.
– Если ты сейчас же не скажешь правду, тебе плохо придется, – прошипела мама сквозь зубы.
Я заявила, что все это – чистая правда. Тогда мама дала мне пощечину.
– Не бей ее, не стоит того, – сказала советница.
– Нет, стоит! – крикнула мама и дала мне еще пощечину. – Стоит! Уж теперь-то она скажет, где была! Сию же минуту скажет!
Я вспомнила Али-бабу и все, что он говорил мне о детях и о родителях. Что у детей якобы больше силы и больше времени. И что на самом деле родители бессильны. Я думала: «Вот если бы ты увидел мою маму, Али-баба, ты никогда бы не стал так говорить! Уж она-то никакой не бумажный тигр!»
– Не бей ее! Не стоит того! – еще раз повторила советница. Но на лице ее выразилось удовлетворение, когда мама влепила мне еще одну пощечину.
И тут мама начала кричать, что два часа назад звонила Анни Майер. Она хотела спросить, какие параграфы заданы по математике.
– Я спросила ее! – кричала мама. – Никакого доклада вам не задавали! Ты вообще ни о чем с ней не уславливалась! А ну-ка говори, где ты была!
Я ничего не отвечала. Когда получишь три пощечины, можно стерпеть и четвертую.
– Как нагло она смотрит, – вставила советница.
Мама не дала мне четвертой пощечины. Она вдруг разрыдалась.
– Не волнуйся, успокойся, возьми себя в руки, – увещевала советница маму.
– И она тоже начинает! Теперь и с ней все так же пойдет! – рыдала мама.
Я удивлялась самой себе: мне было не жалко маму. До сих пор мне всегда ее было жалко, когда я видела, что она плачет.
– Вот видишь, что ты натворила! – не унималась советница, указывая на маму. – Вы ее в могилу сведете!
Я пошла к себе в комнату. Мне еще надо было приготовить уроки. Но только я села за письменный стол, пришла мама. Она начала все сначала: чтобы я сию же минуту сказала ей, где я была, сию же минуту! А не то мне несдобровать – произойдет что-то страшное! Кроме того, она утверждала, что я упряма как осел и воображаю, будто могу делать все, что придет мне в голову.
А потом она еще кричала, что не выпустит меня больше из комнаты, и не будет со мной разговаривать целый месяц, и пусть я не жду от нее подарков ко дню рождения.
Когда мама вышла из комнаты, ко мне пришел Оливер.
– А правда, где ты была? – спросил он.
– В кино, – сказала я.
– А меня ты в другой раз возьмешь?
Я кивнула. Дверь в комнату отворялась. В нее заглянула советница.
– Оливер, сейчас же уходи отсюда! Сейчас же!
Но Оливер не хотел уходить. Тогда советница вошла в комнату и схватила Оливера за руку.
– Тебе пора спать, Оливер, – сказала она.
Оливер защищался от советницы как умел, но ничего поделать не смог – она была сильнее его.
– В другой раз она возьмет меня с собой! – крикнул он.
– Куда она тебя возьмет? – спросила советница и выпустила руку Оливера.
– Не скажу тебе! – крикнул Оливер и, отскочив от советницы, помчался мимо нее в туалет. Там он заперся, и советнице пришлось еще добрых полчаса, стоя перед дверью, стучать в нее, уговаривать его и грозить, пока наконец Оливер не вышел.
Вскоре после того, как советница выманила Оливера из уборной, пришел домой Курт. Наверно, он опоздал, потому что я слышала, как советница сказала:
– Ну наконец-то, ужин чуть не остыл.
Потом Курт, видно, заглянул на кухню, где была мама.
– Добрый вечер, детка, что нового? – спросил он ее в том печальном тоне, в каком у нас теперь, после исчезновения Ильзы, обычно спрашивают о «новостях».
– Ничего, совсем ничего, – ответила мама рыдающим голосом, и Курт снова спросил:
– Что случилось? Что-нибудь случилось? Полиция?..
И тут вмешалась советница:
– Да нет! Полиция все только спит да штрафует. Она палец о палец не ударит. Но эта, эта...
Я точно представила себе, как советница, стоя в дверях кухни, указывает на дверь моей комнаты.
– Что с Эрикой? – спросил Курт. Советница завопила, что я вела себя совершенно неслыханно, мама, рыдая, повторяла, что я уже тоже начала шататься неизвестно где, а Оливер выбежал из детской и крикнул:
– Она ее отлупила! Знаешь, как отлупила.
– Кто кого отлупил? – спросил Курт.
– Мама – Эрику! – крикнул Оливер.
Советница прошипела, что это вообще дурацкий вопрос.
– Так далеко дело еще не зашло! Пока не зашло! – провозгласила она. – А дойдет и до этого. Будет и наоборот!
Но тут Оливер крикнул, что он больше не любит маму.
– А что она лупит Эрику!
– Замолчи, как ты разговариваешь со своей матерью! – возмутилась советница.
Оливер высунул язык и сказал «бе-е-е». Мама пригрозила ему пощечиной. И тут вдруг раздался крик Татьяны: она требовала, чтобы Курт посадил ее к себе на плечи.
