Рассказы и сказки - Шим Эдуард Юрьевич (электронная книга TXT) 📗
Издалека его видно — золотой шарик на голубой воде.
Пробегал по берегу молоденький Ёжик. Увидел кувшинку, остановился, понять не может — что это такое? Глаза у Ёжика не больно зоркие, а поближе не подойдёшь.
Зашуршала трава, выскочил на берег молоденький Лисёнок и тоже цветок увидел. Удивился — что это такое?
Спрашивает у Ёжика:
— Что там, жёлтенькое?
Ёжик на всякий случай колючки на себя надвинул, отвечает:
— Я думаю, это бабочка.
— А почему ты так думаешь?
— Я видел бабочек. Они жёлтенькие бывают, и с крылышками. Крылышки невкусные.
Зашуршали кустики, выбежал на берег молоденький Волчишко. Тоже цветок увидел, тоже удивился:
— Это чего, жёлтое?
Ёжик совсем под колючки улез, а Лисёнок отбежал в сторону и отвечает:
— Кто говорит — это бабочка, а мне кажется, что это — утёночек!
— С чего ты взял?
— Я утят видел. Они жёлтенькие, кругленькие, и все в таком мягком пуху. Пух невкусный.
Затрещали сучки-веточки, вылез на берег молоденький Енотик. Заметил цветок, глаза навострил:
— Чего это?
Волчишко ему отвечает:
— Кто говорит — это бабочка, кто говорит — утёночек, а мне чудится, что это мышь. Я мышей много видел. Жёлтые попадаются, в этакой светлой шёрстке. Шёрстка невкусная.
— Интересно, — сказал Енотик.
Спустился он с берега, в воду соскочил.
Плюх-плюх! — добрался до цветка.
Чап-чап! — съел его быстренько.
И назад воротился.
— Ну, что — это бабочка была? — спрашивает Ёжик.
— Утёночек? — облизывается Лисёнок.
— Мышь? — недовольно спрашивает Волчишко.
Подумал Енотик, вздохнул и говорит:
— Не знаю.
— Да ты же ведь съел!
— А не разобрал я…
— Как же ты ешь-то не разобравши?!
Почесал Енотик живот, опять вздохнул:
— А нам, енотам, все равно. Хоть бабочка, хоть птичка, хоть мышка, хоть что хочешь. Мы всё подряд едим. Чего уж тут разбирать-то!
— Грач, ты небось на пожар летал?
— Почему это — на пожар?!
— Да у тебя нос закопчённый!
— Почему это — закопчённый?!
— У грачей носы белые, а у тебя чёрный! Будто его нарочно коптили!
— И всё ты врёшь! Нос у меня нормальный! И очень красивый! Просто я ещё молодой грач, мало на поле бывал, мало в земле ковырялся. Вот и не успел нос до блеска начистить!
— Кукушка, Кукушка, скажи — сколько лет, сколько зим я на свете проживу?
— Ну вот, опять спрашивают. Ох, надоели! Нет, чтобы на заре подняться, в лес пораньше прийти… Утром я без остановки кукую, тыщу раз подряд. Всем бы по целому веку хватило!
— Толкунчики, вы чего толчётесь?
— А мы пляшем!
— А отчего пляшете?
— От радости!
— А какая радость у вас?
— Завтра погода хорошая будет!!
Хны-хны, бедная я, разнесчастная… И за что мне, Осине, такая доля горькая?
Все деревья у людей в почёте, всем — доброе слово. Одну меня ругают. Ни на что, мол, не гожусь, кроме как на спички… Приятно ли слышать?
Все деревья долго живут, лет по триста, по четыреста. А мне и до ста лет не прожить, — короток век осиновый.
Все деревья чем толще, тем крепче становятся. А я только начну толстеть — сразу слабну. В стволе, в серёдке, непременно гниль заводится, и чем дальше — тем пуще. Издали поглядеть — вроде бы здоровёхонька, а на самом-то деле я насквозь больная, в чём только душа держится…
Оттого я очень ветра боюсь. Стою — вся дрожу, не налетел бы вихрь, не повалил бы меня, слабую да хилую… Чуть ветерок — залопочу, заволнуюсь, заплещусь… Ох, страшно!
Одно у меня утешенье — детки. Из каждого корня моего, что в землю уходит, торчат зелёные прутики. Это молодые осинки растут.
Гляжу я на них сверху, нарадоваться не могу. До того милы мои деточки!
Сами тонюсенькие, слабенькие, а листочки развернули большие, круглые, как лопухи. И шевелят этими листочками, словно ушками хлопают.
Я их кормлю-пою, от жаркого солнышка укрываю. Растите скорей, подымайтесь, сил набирайтесь!
Придёт мой смертный час, упаду я на землю. А на моём месте — глядишь — десять новых осинок стоят.
— Ох, сколько птиц поселилось в кустах у речки! Вы только послушайте:
Батюшки, а откуда же там свисток пароходный?!
— Да это же я, Варакушка! Я одна в кустах поселилась! И соловья передразниваю, и малиновку, и скворца, и жаворонка, и свисток пароходный в придачу!
— Медведь, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Енота.
— Енот, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Ежа.
— Ёж, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Мыши.
— Мышь, отчего у тебя зубы синие?
— Не видишь разве — чернику ем!
— Стриж, почему на дороге сидишь, почему домой не летишь?
— Крылья мешают. Такие вострые, такие долгие, что за землю цепляются, в траве путаются, никак не взмахнёшь… Подбросьте повыше, чтоб полететь!
— Знаете, я кто? Я Вороний Глаз. Свою круглую чёрную ягоду как вытаращу — будет вылитый глаз!
— А мы зовёмся — Раковые Шейки. У нас корень толстенький, вроде раковой шейки.
— И я не простая былинка. Я — Мышиный Хвостик! Стебелёк с колоском у меня точь-в-точь хвостик!
— Мы Кукушкины Слёзки. На всех листьях у нас пятнышки, пятнышки — словно кукушка наплакала.
— Ну а я Медвежье Ухо. Волосатый, мохнатый!
— А мы — Кошачьи Лапки. Такие серенькие, пушистенькие, совсем как лапки, только коготков нету.
— Ишь, ишь расхвастались… Вот я вас!!
— А ты кто?
— Зверобой, да и всё тут!
Все мои напасти, братцы, начались в конце весны.
Уже черёмуховый снег на землю осыпался, птицы уже свили гнёзда и начинали примолкать; у врагов у наших — волков да лисиц — народились щенки, а мы, зайчата-настовички, давно подросли, осмелели и сделались совсем похожими на взрослых красивых зайцев.
Было утро, и я собирался где-нибудь залечь подремать. Я только что побывал на деревенском поле, позубрил там клеверку — такого мокрого, холодного от росы, приятного — и теперь ковылял не торопясь вдоль опушки. Эх, думаю, зайду сейчас в лес, доберусь до тёплой песчаной гривки и залягу под кустом, — таково-то хорошо! Подрёмывай весь день…
Но не тут-то было.
Вдоль опушки тянулась человечья заброшенная тропка. Наверно, когда-то люди на водопой тут ходили. Перескочил я через эту тропку, и вдруг моя задняя лапа провалилась — щёлк! — ударило меня, и сунулся я носом в траву.
Хочу прыгнуть, дергаюсь, а лапу кто-то цапнул и держит. Хоть я и храбрый зверь, но тут у меня в глазах помутилось… Кабы знать, кто схватил, может — не так страшно было бы. А то ведь непонятно, кто тебя держит, и от этого — самый ужасный ужас.
Дёрнулся я что есть сил — подалось. Комок земли вывернул, лапу вытянул, а на лапе-то, батюшки мои…
