Горькие шанежки(Рассказы) - Машук Борис Андреевич (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Сколько ж расти еще? — поинтересовался нетерпеливый Шурка.
Дед усмехнулся в бороду, показал на дверной косяк:
— А вот когда макушкой до того сучка доставать станешь — в самый раз будет.
Шурка примерился и огорчился: многовато получалось… Это ж сколько терпения надо, чтобы дорасти до длинных дорог?
…И в это утро просыпался Шурка как обычно — медленно, неохотно. Он еще полежал немного, разглядывая крашеные плахи потолка и широкую балку. Потом, зевая, поднялся. Через пустую переднюю комнату, через кухню с русской печкой и широкие сени вышел на крыльцо, разогретое солнцем. Не увидев никого и во дворе, Шурка спустился с крыльца, сонно хмурясь, пожурчал на траву, — оглядывая огород, отцветающие ранетки и весь сад — светло-зеленый от молодых листьев, согреваемых солнцем.
И тут-то, глянув на солнце, Шурка даже подпрыгнул, будто ужаленный, и кинулся в сад. Белея рубашкой, прошмыгнул под черемухами и остановился у края заплота, глядя на дом Варнаковых.
— Пе-еть! — позвал Шурка. — Пе-етька-а!
У дома соседей, рядом с летней печкой, поставленной чуток на отшибе, копошились Варначата. Были тут и старший — Амос, и Петька с Юркой, и еще их малые сестренки — Зинка да Зойка.
Услыхав Шурку, Варначата оставили свое занятие, дружно вздернулись одинаково рыжими головами. Увидев Шурку, Петька встал, подтянул штаны и, сунув руки в карманы, покачал головой.
— Просну-улся! — сразу занасмешничал он. — Я-то вот и мешок приготовил уже. А ты, Шурка, по-городскому все дрыхнешь.
— Погоди, Петька, — заволновался Шурка. — Я счас, я быстро!
— Кончай прохлаждаться! — строгим голосом бригадира пути приказал Петька. — Айда уж…
Ополоснув у рукомойника лицо, Шурка забежал в избу. Налил себе полную кружку молока, отхватил добрый кусок большого калача, что лежал на столе под полотенцем. Торопливо жуя, выглянул в окно. Как он и думал, дед что-то строгал у дровяницы. А бабку Шурка увидел возле стайки. Рассыпая Около себя желтое пшено, она кормила наседку с цыплятами.
Дядьки Федора в такой час уже и не могло быть на дворе. Совсем рано уходил он на конюшню, к колхозным коням. А дядька Клим еще из Узловой не приехал. Видно, в поездке, на своем паровозе. А может, в общежитии отдыхает. Там же, в Узловой, и другой дядька — Виктор. Он десятилетку кончает. А это, соображал Шурка, потрудней, чем первый класс одолеть. Шурка — вот уже свободная птица, а дядьке еще экзамены надо сдавать.
Поев, Шурка натянул простенькие, для дома сшитые штаны и тужурку из вельвета, купленную еще покойной матерью. Тужурка уже маловата, но Шурка любил ее из-за карманов. В один он сунул ножик-складешок, в другой — кусок калача.
Отыскивая в сенцах подходящий мешок, Шурка беспокоился, как бы Варнак без него не удул. Тому что… Потом и скажет еще: «А что ж так долго собирался?» И обзовется, поди, засонею городским. С Петьки станется.
Да оно же и так почти все. До позапрошлой зимы Шурка в Узловой проживал. А для Петьки такая станция — уже город. Там и улиц с высокими домами вон сколько, и магазины с базаром, районный кинотеатр, большой сад, депо с паровозами. А путей на самой станции сколько!
Шурка только-только начинал привыкать к жизни в Узловой, но тут умерла мать, и дед с бабкой забрали его сюда. Со всеми вещами, с игрушками и трехколесным велосипедом.
Теперь от тех игрушек только память осталась. Не выдержали они всеобщего ребячьего внимания. И велосипеда с прошлого лета нет. Катались на нем все, да еще по двое старались. Сперва рама прогнулась, потом, как определил Петька, педаль стала проскакивать. Пробовали Шурка с Петькой наладить велосипед, да после ремонта им всего-то по маленькому колесу осталось. Большое прогнулось, и его никто не захотел брать. А из трубчатой рамы, по совету Амоса, они понаделали циркалок, чтобы на озере водой обливаться.
За тот «ремонт» ох и влетело Шурке от дядек… А Петька катал на проволоке впереди себя велосипедное колесо и к Шурке больше недели не показывался, чтоб и ему не перепало. Петька хитрый, хоть и росточком маловат, и голова у него, как шляпа у подосиновика, — рыжая вся. Нос у Петьки кверху задран, лицо в конопушках, а глаза шустрые, как сам Петька. Поломать чего, залезть, куда не следует, он всегда первым успеет.
И по длинной дороге, что тянется вдоль линии, Петька уж в оба конца ходил. Разок сам, а разок вместе с Амосом. Носили они обеды отцу — путевому обходчику. Но пока Петька недалеко ходил, а недалеко — это ж никому и не интересно. Вот и сговорились Шурка с Петькой сходить аж за выемку, за кисликой-травой. Она в самый раз в росте, в соку была.
По правде сказать, кислика и тут же, за огородами, росла. Шурка с Петькой рвали ее, обдирали тонкую кожицу и хрумкали кисло-сладкие тоненькие стебли. Но Петька, когда нахрумкался, сказал, что здешняя кислица не такая вкусная, как за выемкой. Там она лесная, растет среди высокой травы и кустарников и столько ее, что по мешку нарвать можно.
— А по мешку-то зачем? — удивился Шурка. — Попробовал — и ладно. На борщ не годится и корове не отдашь.
— Кислицу все пробуют, — не согласился Петька. — Бабке бы дал, деду… Скажи, просто идти за выемку дрейфишь.
А вот и неправда. Шурка давно был согласен на поход по длинной дороге. Но, посмотрев в сторону выемки, за которой поднимались к небу хмурые сопки, заросшие лесом, он вспомнил, что где-то там прошлым летом медведь потоптал колхозный овес. Потому и поинтересовался:
— A-а, это… Ваш Амос или Семушка не пойдут с нами?
Петька тоже посмотрел вдаль, почесал ногой ногу и не очень уверенно сказал:
— Пойдут. Узнают, что мы собираемся, и не отстанут, поди.
И тут Петька что-то не так говорил… Амос с Семушкой постарше их на целых два года, и чаще всего самому Петьке приходилось от них отставать. Но Шурка не стал говорить другу про это: еще передумает. А уж сильно хотелось ему сходить туда — аж за выемку.
— А тебя дед с бабкой отпустят? — полюбопытствовал Петька.
Шурка твердо заверил, что, конечно, отпустят… И вот вчера он целый день намекал деду, что, мол, неплохо бы сходить ему к выемке да кислицы нарвать. Непонятливый дед говорил, что эта трава совсем ни к чему в доме и еще говорил, что, мол, успеется… И теперь, стоя за углом дома с мешком под тужуркой, Шурка крепко засомневался в успехе задуманного. Выглянув, посмотрел на деда, все еще тюкавшего топором, на бабку у стайки и, решившись держать ответ после, прямиком через сад и дыру в ограде заторопился к дому соседей.
…Поджидая Шурку, Петька топтался уже на дороге. Но, торопясь к нему, на крыльце Ломовых Шурка увидел своего приятеля Семушку и его больную мать — тетку еще не старую, но такую худую, что на нее и смотреть больно было. Платье на тетке болталось просторно, а на лице, считай, одни глаза оставались.
Шуркина бабка как-то сказала, что страдает тетка от «нутряной» непонятной болезни. «С сутрясения это, — объясняла бабка, беседуя с подружкой из деревни. — Как енный мужик попал под поезд, она и зачахла». Бабка поджала ладонью щеку, подумала и сказала еще: «И пошто она этого приблудного к себе приняла? Ни ее, ни Семку он не жалеет. Я-т хоть слепая, а вижу — душа у него те-емная»…
Бабка говорила так про Семушкиного отчима — мужика длинного, остроносого и будто пришибленного. Ходил он всегда с опущенной головой, на людей не глядя и почти что ни с кем не разговаривая. Из-за него и Семушкины друзья к нему домой не ходили — потрухивали.
Шурка посмотрел, как Семушка усаживает мать на крыльце. А когда она села, опираясь о доски сухими слабыми руками, Семушка опять ушел в дом и тут же вернулся с жакеткой в руках. Укрыв матери плечи и спину, он спустился с крыльца, спросил:
— За кисликой, Шурк?
Шурка только кивнул, поправляя на голове кепку. Семушка повернулся в сторону выемки, виновато нахмурился.
— Я б тоже пошел с вами. Да вишь, опять она разболелась. А дома сегодня никого больше нет…
Шурка видел, что Петька сердится и машет ему кулаком. Заторопившись, он сказал Семушке:
