Хайди, или Волшебная долина - Спири Йоханна (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗

— Вижу! Я ее нижу! — воскликнула Барбель. — Вон там, смотри! — Она указывала куда-то вниз. — Глянь-ка, она карабкается в гору вместе с Козьим Петером и его козами! Что это он нынче так припозднился! Но это хорошо, он умеет смотреть за детьми, так что можешь спокойно мне все рассказать.

— Смотреть за ней Петеру труда не составит, — заметила Дета, — для своих пяти лет она очень даже смышленая. Откроет глазищи и все смотрит, где чего происходит. Ничего, пускай освоится с козами, у старика ведь, кроме двух коз, и нет ничего.

— А раньше у него, поди, больше было? — полюбопытствовала Барбель.

— У него-то? Да уж, раньше у него чего только не было, — с жаром подхватила Дета. — У него был один из лучших дворов в Домлешге. Он был старший сын, имел еще младшего брата. Тот был парень тихий, порядочный. А старший ничего не желал делать, только строил из себя хозяина, разъезжал повсюду, путался со всякими темными людишками, которых никто и знать не знал. Все свое хозяйство он прокутил да проиграл, а как это выяснилось, отец с матерью с горя и померли. Брат, которого он тоже вконец разорил, ушел куда глаза глядят, и никто его больше с тех пор не видел. Да и сам дядя, у которого ничего, кроме худой славы, не осталось, тоже куда-то сгинул. Сперва никто не знал, где он, потом прослышали, что он подался в Неаполь, на военную службу, а потом опять лет двенадцать, а то и пятнадцать о нем не было ни слуху ни духу. И вдруг, в один прекрасный день, он появился в Домлешге с сынишкой-подростком и хотел устроиться у родственников. Но перед ним все двери закрылись, никто его и знать не желал. Это очень его огорчило, и больше он в Домлешг носа уже не казал, а пришел в Деревеньку и поселился тут со своим мальчонкой. Жена его, которую он встретил там, внизу, и вскоре потерял, была родом из Граубюндена. У него еще водились кое-какие деньжата, и он отдал своего парнишку — его Тобиасом звали — обучаться ремеслу. Тот выучился на плотника и стал очень даже приличным человеком, которого все в Деревеньке любили. Но вот старику никто не доверял, поговаривали, что он из Неаполя дезертировал, а иначе бы ему плохо пришлось, кого-то он там, говорили, убил, — не на войне, сама понимаешь, а в драке. Мы-то, никуда не денешься, признавали это родство, ведь бабушка моей матери и его бабушка были родными сестрами. Вот мы и стали звать его дядей, а поскольку по отцу мы в родстве почти что со всей Деревенькой, то его все стали звать дядей. А уж как он ушел жить в горы, так стал зваться Горным Дядей.

— А что же вышло с этим Тобиасом? — взволнованно спросила Барбель.

— Погоди, куда ты так торопишься, не все сразу, — заметила Дета. — Ну и вот, Тобиаса отдали в учение в Меле, а когда он выучился, то вернулся в Деревеньку и взял в жены мою сестрицу Адельхайду, потому как они всегда друг дружке любы были, и когда поженились, очень ладно жили. Но только недолго это длилось. Уже через два года, когда Тобиас работал на постройке дома, на него свалилась балка и пришибла его насмерть. А как его, убитого, принесли домой, Адельхайда сразу от горя и ужаса впала в горячку, да так от нее и не отошла. Она вообще-то не отличалась здоровьем, бывало, и сама не поймет, во сне что-то с ней было или наяву. А тут мало-мало месяц прошел со смерти Тобиаса, а мы уж и Адельхайду схоронили. Люди и так уж судили да рядили о горькой судьбе обоих, а тут стали поговаривать, сперва тихо, а потом и громко, что это, мол, кара дяде за его безбожную жизнь. Ему это даже в глаза говорили, и пастор все взывал к его совести, уговаривал покаяться, но он только еще угрюмее да строптивее становился и вообще уже ни с кем не разговаривал. Ну и люди тоже его сторонились. И вдруг стало известно, что дядя ушел в горы и не желает спускаться. Вот с тех пор он там и живет — в разладе с Богом и с людьми.

А ребеночка Адельхайды мы с мамой взяли к себе, девочке тогда только годик исполнился. Но прошлым летом моя мама померла, и мне пришлось поехать в Бад Рагатц на заработки, а девочку я на лето отдала старой Урсель в Пфефферсердорфе. Конечно, я могла бы и на зиму остаться в Рагатце, там всегда найдется работа, я ведь и шить, и штопать мастерица, да из-за девчонки не вышло. А весной опять приехали господа из Франкфурта, те самые, у кого я в прошлом году работала, и они опять позвали меня с собой. Так что послезавтра мы уезжаем. Место, доложу я тебе, очень даже хорошее.

— А ребеночка ты, значит, хочешь этому старикану оставить? И что ты себе думаешь, Дета? Разве ж такое возможно, разве ж это по-божески? — укоризненно проговорила Барбель.

— А ты что себе думаешь? — вскинулась Дета. — Я свое для этой девчонки уже сделала, да и куда мне с ней деваться-то? Разве ж могу я взять с собой во Франкфурт ребенка, которому еще и пяти годков нет? А кстати, ты куда это идешь, Барбель? Мы ведь уж полдороги протопали!

— А я как раз и пришла, куда мне надобно, — отвечала Барбель. — Мне с Козьей Петершей поговорить охота. Она зимой мне прядет. Ну, будь здорова, Дета, счастливо тебе!

Дета протянула руку приятельнице и подождала, покуда та войдет в маленький темно-коричневый домик, стоявший в небольшой впадинке в нескольких шагах от тропы, где он был надежно защищен от горных ветров. Если считать от Деревеньки, хижина эта находилась на полпути к альпийским пастбищам, и прямо счастье, что стояла она во впадинке, ибо это была такая ветхая развалюха, что жить в ней казалось просто опасно, ведь когда дует фён, [1]двери в хижине, и окна, и балки — все ходит ходуном и дрожмя дрожит. Если бы хижина стояла наверху, на пастбище, ее бы оттуда попросту сдуло.

Здесь жил Козий Петер, одиннадцатилетний мальчуган, который каждое утро являлся в Деревеньку за козами и гнал их вверх, на пастбище, чтобы они до самого вечера лакомились там горными травами. Затем Петер со своими легконогими козами спускался в Деревеньку и, свистнув в два пальца, ждал, покуда хозяева разберут коз. Обычно за козами приходили мальчишки и девчонки, потому что козы — не страшные звери, и за все лето это была для Петера единственная возможность поговорить с себе подобными — ведь он общался только с козами.

Дома его ждали мама и слепая бабушка, но так как по утрам он уходил из дому ни свет ни заря, а возвращался из Деревеньки уже затемно (больно уж хотелось ему поболтать с деревенскими ребятишками!), то дома он бывал ровно столько времени, сколько требуется, чтобы утром и вечером выпить молока с хлебом и завалиться спать. Его отец, которого тоже звали Козьим Петером, поскольку в юности он тоже пас коз, лет пять назад погиб во время рубки леса. Его вдову, мать Петера, все звали Козьей Петершей, а слепую бабушку и стар и млад так и звали бабушкой.

Дета подождала минут десять, все озираясь по сторонам, не видно ли где детишек с козами. Но их нигде не было. Она поднялась еще немного выше, откуда лучше была видна округа, и вновь принялась в нетерпении озираться. Дети между тем шли по широкой боковой тропе. Петер хорошо знал, где его козочек ждут вкусные, сочные травы и кусты. Потому-то и вел он свое стадо окольными путями. Девочка сперва с трудом карабкалась за ним, ей было жарко и очень неудобно в своих теплых одежках. Она выбивалась из сил. Однако ни слова не говорила; только пристально смотрела то на Петера, который босиком, в легких штанах резво прыгал по камням, то на тонконогих коз, которые еще резвее скакали через кусты и камни и даже умудрялись взбираться по отвесным склонам. Потом вдруг девочка опустилась наземь, быстренько скинула с ног тяжелые ботинки и чулки, вскочила, сорвала с себя толстый красный платок, расстегнула платье, мгновенно сняла его и точно так же поступила со вторым. Дело в том, что тетя Дета поверх ее обычной одежонки напялила на племянницу и воскресное платье, чтобы не тащить его в руках. Теперь на девочке осталась только легкая нижняя юбка и рубашонка без рукавов. Девочка с наслаждением подставляла солнцу голые руки. Сложив снятые вещи в кучку, она вприпрыжку помчалась за козами, догнала Петера и пошла с ним рядом, словно закадычная подружка. Петер не видел, что делала девочка, когда отстала от него, но теперь, увидав ее уже в новом обличье, он весело рассмеялся. Оглянувшись, Петер увидел сложенные кучкой одежки. Лицо его расплылось в улыбке. Вот уж поистине рот до ушей, хоть тесемочки пришей.