«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна (лучшие книги онлайн .txt) 📗

Когда усталые лошади въехали в горбатый сретенский переулок, круто сбегающий вниз, к облетевшим садам, и остановились, наконец, перед одним из домов, Миша первым выпрыгнул из кареты и с горящим от нетерпения лицом заявил бабушке, что он сейчас же пойдет в Кремль.

И только после того как мсье Капэ дал ему обещание пойти с ним туда завтра же, тотчас после его пробуждения, он вошел в дом.

Это был старый дом с антресолями, с коридорами, с большим садом за крепкими воротами — настоящий московский дом. В нем родственники бабушки — Петр Афанасьевич и Елизавета Петровна Мещериновы — первыми оказали гостеприимство ей и ее внуку.

Несмотря на утомление после дороги, Миша долго не мог заснуть в эту первую ночь своей московской жизни.

ГЛАВА 2

Первые прогулки по Кремлю… Миша мог целый день бродить по кремлевским площадям, поражаясь своеобразию архитектуры и росписи сумрачных соборов, дворцам и старым башням с зубчатыми стенами, чувствуя во всем, что его здесь окружало, дыхание древности и великой истории.

Мсье Капэ, сопровождавший его в этих прогулках, любовался живописным зрелищем Московского Кремля, столь заманчивого для его императора, но он был далеко не знаток русской истории и не мог отвечать на бесчисленные вопросы, с которыми обращался к нему Мишель. Он только молча вздыхал и зябко поеживался, проходя со своим воспитанником мимо французских пушек, выставленных вдоль кремлевских стен. И к чести Миши надо сказать, что он понимал чувства француза при виде этих немых знаков великой русской победы и никогда не увеличивал его боли детским хвастовством. А мсье Капэ, с своей стороны, ценил эту деликатность русского мальчика и то безмолвие, с которым он проходил мимо рядов французских орудий, жерла которых когда-то были направлены против русских войск. Эти прогулки еще больше сблизили бывшего сержанта наполеоновской армии с его воспитанником. Мсье Капэ привязался к нему со всем теплом своего одинокого сердца.

По ночам неотвязный кашель мучил мсье Капэ. Он зажигал свечу и, кутаясь в халат, бродил по комнате.

В доме — и внизу и в мансарде, где жили они с Мишелем, — вечерами была глубокая тишина. Лишь сторожевой пес лаял на пустом дворе да из соседней комнаты доносилось ровное дыхание Мишеля. Мсье Капэ брал свечу, подносил ее к темному окну и, капая воском на подоконник, старался разглядеть градусник, висевший за окном.

По черному небу плыли низкие беловатые облака. Они несли снег. Разглядев, наконец, красную ниточку, уже давно опустившуюся ниже нуля, мсье Капэ сокрушенно качал головой и вполголоса бормотал:

— De nouveau la neige… Et le froid! [32]

Потом он шел к своей кровати, тяжело двигая ослабевшими ногами, и ложился, укрывшись всем, что было у него теплого, а кашель вновь душил его, нападая с яростью и лишая сил.

И настало утро, когда последние силы покинули мсье Капэ.

Миша в это утро проспал дольше обыкновенного, потому что гувернер не разбудил его своим обычным приветствием:

— Bonjour, mon garcon! [33]

Вбежав в его комнату, чтобы узнать, в чем дело, Миша остановился в испуге от той перемены, которая произошла в лице француза за одну ночь. Глаза мсье Капэ глубоко запали и горели ярким лихорадочным огнем. Тонкий нос с горбинкой словно стал еще тоньше и длиннее на исхудалом лице. Красные пятна рдели во впадинах щек. Он лежал на спине, устремив неподвижный взгляд на помутневшее от холода окно, и бредил.

Мишель дотронулся до его горячей руки.

— Мсье Капэ! — позвал он.

— Oui, je suis Capet, Jean Basil Capet!.. [34] — быстро забормотал француз. — Где моя родина?

Мишель уже бежал к бабушке, чтобы просить ее поскорее послать за доктором.

Вечером весь дом знал, что мсье Капэ умирает. Доктор сказал, что он не проживет и двух дней.

В последнюю ночь никакие уговоры, ни даже гнев бабушки не могли заставить Мишу уйти к себе в комнату.

Он забрался с ногами в глубокое кресло, стоявшее около кровати мсье Капэ, и, не отрывая от его лица испуганных глаз, вслушивался в его предсмертный бред.

— Мишель, mon petit ami, [35] — шепотом подзывал его к себе француз. — Нужно скоро, скоро… закрывать от морос все деревья! Моя матушка их любит…

Потом внезапно лицо его меняло выражение и становилось торжественным.

— О французский народ!.. — бормотал он, вытягивая худую руку и бессильно роняя ее на одеяло. — Эт-то есть один великий народ! Пойдем, Мишель, пойдем! Вот это… и есть Бастилия!.. Но в ней никого уже нет!

Потом взгляд его начал блуждать по комнате.

— Где император?! — спрашивал он с отчаянием. И отвечал самому себе беззвучно: — Бежаль!..

За темным окном проплывали беловатые облака. Постукивал сторож в доску. В доме царило безмолвие.

Близился рассвет. Миша не заметил, как заснул.

Свет раннего утра, заглянувший в окна, бил в глаза от ярко-белого снега, который за ночь покрыл двор и крыши.

Миша проснулся, вздрогнул и быстро обернулся к кровати. Мсье Капэ лежал, вытянув свое худое тело, и на исхудавшем лице его застыло выражение какого-то небывалого покоя.

Эта первая смерть, которую Миша видел и пережил сознательно, причинила ему глубокое горе. Когда над небольшим могильным холмиком начали кружиться хлопья снега, падая на твердую, схваченную морозом землю, он не мог больше бороться со слезами и горько заплакал, прижавшись к бабушкиному плечу.

ГЛАВА 3

Посовещавшись с Мещериновыми и поговорив с родственниками и знакомыми, бабушка окончательно решила, что Миша будет учиться в Университетском благородном пансионе. Теперь оставалось только подыскать хорошего учителя, который подготовил бы его к вступительному экзамену.

Елизавета Петровна Мещеринова, не задумываясь, указала на Алексея Зиновьевича Зиновьева, надзирателя Университетского пансиона, преподававшего там русский и латинский языки.

Ненастье помешало в воскресенье обычной прогулке.

Миша с утра забрался к себе на антресоли и, закрыв дверь от любопытных мальчиков Мещериновых, старательно переписывал пушкинский «Бахчисарайский фонтан».

Вдруг в дверь просунулась голова Афанасия Мещеринова:

— Мишель, иди вниз скорее! Там тебя ждут!

В большой гостиной Елизавета Петровна и бабушка беседовали с каким-то гостем, который показался ему знакомым. Несомненно, он уже встречал его в этом доме и теперь сразу узнал спокойное и доброе лицо, обернувшееся к нему, волнистые русые волосы и взгляд — внимательный и доверчивый — больших серых глаз. Гость был средних лет, но от улыбки лицо его становилось совсем молодым.

Увидев Мишу, он улыбнулся.

— Мишель, — сказала бабушка, — Алексей Зиновьевич так добр, что согласился давать тебе уроки и приготовить тебя к поступлению в Благородный пансион.

— Если только он сам приложит к тому некоторое старание, — заключил приветливо Зиновьев, — в чем я, впрочем, не сомневаюсь. Не так ли? — И он крепко пожал Мишину руку.

Елизавета Петровна пригласила всех перейти в столовую, и там, за чайным столом, Алексей Зиновьевич сказал, что предполагает начать свои занятия с Мишей завтра же, но не по книгам, а прогуливаясь по Кремлю, чем привел в глубокое удивление бабушку и в великий восторг Мишу.

И вот он снова идет по Кремлю. Ему казалось, что он слышит и негромкую перекличку часовых на кремлевских башнях, и зычный голос бирючей, возвещавших царскую волю, и печальный звон колоколов, провожавших стрельцов на страшную казнь, и звуки набата, и крики бояр.

Когда по крутой каменной лесенке с истертыми ступеньками они с Алексеем Зиновьевичем взобрались на колокольню Ивана Великого, Миша остановился на самом верху, у оконного выступа, и медленно оглядел весь город, раскинувшийся у его ног, окаймленный кольцом далеких лесов. Алексей Зиновьевич посмотрел на взволнованное лицо мальчика и ласково положил руку на его плечо. Так они долго стояли, вглядываясь в очертания громадного города, в сияние его бесчисленных золотых куполов.