«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Зиновьев прекрасно знал Москву. Начав с Кремля, он перешел к истории Сухаревской башни, где в петровское время жил знаменитый Брюс, а позднее помещалась Навигацкая школа, и, рассказав о Петровском замке и о Марьиной роще, закончил историей основания Петровского театра, который был ясно виден сверху.
За обедом Миша так долго сидел, глядя в свою тарелку, что Елизавета Петровна спросила его с улыбкой:
— Что с тобой, Мишель? И почему ты вдруг совсем потерял аппетит? Ты слишком устал, наверно, от прогулки?
— О нет, я готов сейчас же идти опять туда, где мы были! Мы с Алексеем Зиновьевичем смотрели на Москву с колокольни Ивана Великого. Если вы не были там, непременно пойдите! Вы никогда не забудете этой картины — никогда, так же, как и я! И если б вы слышали, как рассказывает Алексей Зиновьевич!.. Никогда еще ни с кем мне не было так интересно! И как мне жаль, что всего этого уже не слышит мсье Капэ!..
— Вот видите, Елизавета Алексеевна, как восторженно относится ваш внук к своему учителю, — сказала в тот же вечер Мещеринова, — это так естественно в мальчике. Он рос главным образом в женском обществе, и это, вероятно, сделало его таким чувствительным. Мсье Капэ он, конечно, очень любил и всегда вспоминает его. Но теперь ему нужно другое.
ГЛАВА 4
Короткий зимний день погас. Кончились уроки. Алексей Зиновьевич уже надевал шубу в прихожей, когда слуга сказал ему, что Елизавета Алексеевна просит его к себе.
— Присядьте, Алексей Зиновьевич. Я вас, батюшка, долго не задержу.
Алексей Зиновьевич вопросительно посмотрел на Елизавету Алексеевну. Она выпрямилась, сложила руки на коленях и сказала:
— Вы уже третий месяц занимаетесь с Мишенькой. Я хочу, чтобы вы высказали свое мнение об его успехах и характере. И вполне откровенно, — закончила она, посмотрев не без волнения на спокойное лицо Зиновьева.
— У меня нет причин быть не вполне откровенным, — ответил он с такой простотой и искренностью, что бабушка невольно подумала: «А ведь он, право, милый человек, этот Зиновьев!»
— В продолжение всего времени наших занятий ваш внук не только не получил у меня ни одного плохого балла, но ни разу ничем меня не огорчил. Если вам угодно узнать его отметки, то взгляните в его дневник.
— Нет уж, я лучше вас послушаю, — ответила Елизавета Алексеевна.
— Мой почитаемый учитель в области педагогики Бонстеттен, — неторопливо начал Зиновьев, — говорил, и я вполне разделяю эту мысль, что глубокая потребность отдаться какому-либо одному занятию обнаруживает истинный талант. И он считает, что такие люди, которых он называл «счастливцами», должны посвятить себя тому, к чему склоняет их живущее в их душе дарование.
Он остановился и посмотрел на Елизавету Алексеевну.
— Видя вашу чрезвычайную любовь и внимание к моему юному питомцу, я не сомневаюсь, что вам известны его большие способности к искусствам. Успехи Миши в рисовании видны всем. Что же касается его склонности к изящной словесности, то я должен сказать, что он необыкновенно чуток ко всему истинно поэтическому в литературе. Кроме того, он чрезвычайно музыкален. Успехи в науках у него отличные, особенно в математике, а поведение всегда благородно. Он мой любимый ученик, и я был бы вполне спокоен за его будущее, но… меня тревожит и огорчает некоторая странность его характера.
— Что же это такое?
— Я замечаю в нем большую неровность настроения. Очень часто находят на него приступы тяжелой тоски, совершенно несоответственные его возрасту и для меня необъяснимые.
— Дело в том, что у меня… у меня плохие отношения с его отцом, — с трудом проговорила Елизавета Алексеевна. — Я… не отдала ему Мишеля. И знаю, что оба они, и отец и сын, от этого страдают. Но решение мое неизменно. И я хотела вас предупредить, — добавила она, — что ежели вскорости отец Миши приедет его навестить и пробудет некоторое время в нашем доме, то я… я очень прошу вас быть около Мишеньки, когда Юрий Петрович будет уезжать, и постараться развлечь его, потому что внук мой… с самого раннего детства… каждый раз очень тяжело переносит эти прощания.
— Обещаю вам сделать для этого все, что будет в моих силах, — ответил Зиновьев. — Что же касается успехов в науках, то я считаю, что осенью Мишель смело может держать экзамен в четвертый класс нашего пансиона.
— Вы полагаете?
— Я уверен в этом.
Алексей Зиновьевич простился, надел шубу и вышел в тихий переулок. Редкие керосиновые фонари бросали круги оранжевого света на пролетающие снежинки, и ветер, сметая пушистые хлопья с деревьев, что-то тихонько насвистывал в облетевших садах.
ГЛАВА 5
Елизавета Петровна Мещеринова просматривала только что полученный журнал, когда в дверь ее комнаты постучали и Елизавета Алексеевна, войдя решительными шагами, подсела к ее столу.
— Лизанька, я к вам, матушка, за помощью и советом, — сказала она, отвечая на вопросительный взгляд Елизаветы Петровны. — Мне нужен гувернер! Уж очень Мишенька по своему Капэ тоскует. Привык он к нему, сколько времени вместе прожили, шутка сказать! Ведь мсье Капэ Мишеньку очень любил. Достойный был человек.
— А как Миша отнесется к новому воспитателю?
Бабушка задумалась.
— Я так полагаю, что примирится с тем, чего не минуешь. А потом и привыкнет. Да и Капэ ведь все равно не вернешь…
— Вы хотите опять француза?
— Француза, Лизанька, француза, — твердо ответила бабушка. — Сейчас Мишеньке язык французский как родной, а потом, кто знает, глядишь, и позабудет. А главное, Лизанька, манеры! Иной раз у наших, особенно которые из семинаристов, прямо какие-то сокрушительные манеры бывают. Вот у невестки моей, у детей ее, воспитатель был семинарист. Так он, как из-за стола вставать, так стулом пристукнет, что у меня каждый раз сердце замирало. И руки все, бывало, не знал куда девать. Они у него красные были да большенные — на целую четверть из рукавов торчали!
— Да ведь это уж не от манер, а от бедности. Одеть бы его получше, перестали бы и руки торчать.
— Нет, нет, Лизанька, это уж у них у всех от рождения так, и этого ничем не поправишь.
— Так, значит, француза, — повторила в раздумье Елизавета Петровна, словно стараясь о чем-то вспомнить. — Постой-ка, мне ведь недавно кто-то говорил, да мне не нужно было… Ну как же, у Остроуховых слышала! Мы с ними завтра в одной ложе будем в Петровском театре, так я спрошу. Может быть, уж он поступил куда, француз тот.
Жан-Пьер Келлет-Жандро, француз, о котором вспомнила Елизавета Петровна, был родом из города Безансона. К свидетельству, выданному ему по переезде из Санкт-Петербурга, была приложена рекомендация одного из профессоров Московского университета: «Подтверждаю, что мне известен г-н Жан-Пьер Келлет-Жандро… как человек хорошей нравственности, безупречного поведения, характера кроткого и спокойного, одаренный и образованный — одним словом, как человек, весьма уважаемый во всех отношениях».
Ознакомившись с такой блестящей рекомендацией университетского профессора, Елизавета Алексеевна объявила Мишеньке, что в ближайшие дни в доме у них появится новый гувернер, которого она просит любить и жаловать.
Туманное утро принесло москвичам дождь. Миша тихо сидел в своей комнате на маленьком диване и молча невеселым взглядом наблюдал за новым гувернером, пока слуга раскладывал его немногочисленные пожитки. Когда мсье Жандро, окончив разборку своих вещей, проходил мимо него, направляясь вниз, в столовую, Миша отвернулся, угрюмо глядя в сторону.
— Мишель, — ласково проговорил новый гувернер, останавливаясь около него, — о чем вы думаете и откуда такая грусть?
— Мсье Жандро, — вместо ответа очень серьезно спросил Миша, — чей это портрет поставили вы на полочку… на полочку мсье Капэ?
— Чей портрет? — переспросил мсье Жандро. — Это портрет моего брата, нарисованный его другом.
