Дети блокады - Сухачев Михаил Павлович (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗

Через неделю пришел участковый и сообщил, что на путях Ириновской железной дороги, недалеко от Борисовой Гривы, нашли замерзшую женщину, по паспорту прописанную здесь.

– Совсем немного не дошла до Осиновца, – сказал милиционер. – Могла бы перебраться через Ладогу.

Стоговы взяли себе печку из комнаты Клавдии Петровны. Витька украдкой стал читать письма ее сына Владислава. Его очень интересовал кадровый военный, которого он видел всего несколько раз в красивой кавалерийской форме.

«Дорогая мамочка, – писал Владислав, – жизнь моя проходит в седле. Даже письмо пишу, не слезая с коня, поэтому не взыщи за почерк. Теперь я командую эскадроном в группе генерала Льва Михайловича Доватора [20]…»

«Вот это да! Счастливчик!» – позавидовал Витька.

Еще через неделю Галя вспомнила, что давно не видели жену дяди Вани. Мать, а за ней и дети зашли в соседнюю комнату. Посреди большой кровати, закутанная в пальто и платок и в валенках, лежала без движения их соседка.

Стоговы остались в квартире одни.

Глава 11

Уже несколько дней из-за нехватки электроэнергии радио только шепелявило, да так неразборчиво, что никто не расслышал об отмене десятка трамвайных маршрутов. Об этом Стоговым сказала подружка Гали, которая работала с ней на трикотажной фабрике и зашла по пути на работу, чтобы вместе поехать на трамвае. На больных ногах Галя не смогла бы ходить по шесть остановок, а это значит, что надо бросать работу, и тогда семья лишится единственной рабочей карточки.

– Хоть бы доездить еще неделю до получения новых карточек. Может, Витька повозил бы меня пока на санках? – предложила Галя.

Все вопросительно глянули на мальчика. Уже давно ему никто не приказывал, даже мать. От этого у него пропало чувство протеста, и он почти всегда соглашался со всем, о чем его просили.

– Я чего – я попробую, – согласился Витя и тут же пошел вытаскивать санки во двор.

Мать сама укутывала Галю, особенно больные ноги, почти потерявшие чувствительность из-за множества сделанных ранее операций. Витька уходил на фабрику на всю смену, как и сестра, поэтому мать завернула ему в тряпицу ломтик хлеба и кусочек дуранды величиной с грецкий орех.

– Галя, найди ему там кипятку запить.

Они вышли из дома очень рано, в половине шестого утра. В кромешной тьме Виктор с трудом тащил санки по узкому коридору, вытоптанному в глубоком снегу посреди мостовой. Он тешил себя мыслью, что трудно только на Воронежской и Курской. А Лиговку чистили, там ездили автомобили и танки.

На повороте улицы что-то темное перегораживало проход. Подойдя ближе, почти вплотную, Витька обнаружил мужчину, сидящего на корточках.

– Дядя, посторонитесь, – попросил Витька.

Но мужчина оставался неподвижным.

– Давайте я помогу вам подняться, – предложил мальчик и взял человека под руку.

Но тот в том же согнутом положении вдруг повалился на бок.

– Он мертвый, – повернулся Витька к сестре и стал помогать ей выбраться из одеяла.

Они осторожно перелезли через труп, потом перетащили через него и санки.

«Хоть бы больше их не было, – подумал он, – а то мы так и не доберемся».

Покойники попадались и дальше, правда уже на Лиговке, возле домов. Это были трупы людей, либо умерших неожиданно, застигнутых смертью по дороге домой или в магазин, либо вынесенные на улицу родными, соседями или знакомыми. Многие были завернуты в простыню, одеяло либо скатерть – этим ограничивалась последняя посильная помощь умершим.

Это была особая смерть – блокадная, тихая. Она не заставляла людей метаться в муках, молить о скором избавлении от нестерпимых болей или, наоборот, страдать от предчувствия неотвратимости смерти. Человек чувствовал усталость, садился на сугроб или прислонялся к стене, закрывал, казалось, на минуту глаза и незаметно для себя и окружающих оказывался в другом мире…

В пути Виктор старался не думать о еде. Иначе становилось дурно, слабели ноги и кружилась голова. Он заставлял себя переключаться на мысли о фронте, представлял, как стреляет из снайперской винтовки по фашистам. Но едва прекращался бой, мысли тянулись к походной кухне, от которой умопомрачительно вкусно пахло картошкой с мясом. Зная, что сейчас появится слабость, он снова без отдыха «устремлялся в атаку». Так дорога казалась короче.

На фабрику его пропустили свободно. Вместе с сестрой он прошел в цех, где шили теплое обмундирование для фронта, забрался под раскроечный стол, поближе к печке, и погрузился в сон. Его не будили даже тогда, когда объявляли воздушную тревогу или начинался обстрел.

Через неделю фабрику закрыли. Ее отключили от электросети и центрального отопления. Но если бы даже не закрыли, Витя уже не смог бы возить туда на санках сестру. Он постоянно чувствовал страшную усталость, тяжесть в ногах и сильное головокружение. Теперь все время хотелось спать, даже днем. Однако мать спать не разрешала. Она, не переставая, твердила, чтобы днем никто не ложился, кроме Анны, находила всем какое-то занятие. Сестры пытались научно объяснить ей, что на работу и движение расходуется много энергии, но мать отмахивалась от них и заставляла детей что-нибудь делать.

Сама она теперь целыми днями вязала варежки, носки, подшлемники для бойцов фронта. На это уходило все шерстяное тряпье, которого было полно и дома, и в кладовке возле вешалки, куда годами складывали потерянные школьниками вещи. Сначала она отослала часть вязаных вещей по четырем фронтовым адресам своим детям, а потом регулярно относила на Расстанную, где был пункт сбора теплых вещей для бойцов Ленинградского фронта.

В зимние однообразные дни, при свете коптилки, под стук вязальных спиц, мать рассказывала о своем далеком прошлом, о предках. Она происходила из старинного рода знаменитых в России поставщиков хлеба двора его императорского величества Полуэктовых. Витьке даже страшно стало. Ведь он знал, что все, кто до революции не были бедняками, – гады, предатели и контра, которых надо ставить к стенке.

– Ма, ты это выдумала всё, да? – с надеждой спросил он.

– Да нет. Кое-что помню сама, кое-что рассказывала твоя бабка.

– Ма, ты никому не рассказывай об этом. Я не хочу, чтобы меня во дворе дразнили, – попросил он.

– Наверное, никому и не придется. Не выживем мы здесь, чует сердце. В Библии сказано: «Мор и гибель будут вселенские».

Однажды, когда нечем стало заправлять коптилку, мать послала сына в школьную мастерскую поискать что-нибудь из горючего.

Витька едва справился с заледеневшим замком на дверях мастерских. Открыл и стал на пороге. Помещение промерзло. Стены, потолок, токарные станки, провода и лампы сплошь были покрыты поблескивавшими в скупом свете крупным инеем.

Витька подошел к одному станку. Даже на деталях, смазанных маслом, были крупные красивые хлопья изморози.

Здесь он провел лучшие свои дни. Мастерские считались гордостью школы. Скорее всего, благодаря им школа и была образцовой. Не раз некоторые начальники из районного отдела народного образования пытались ликвидировать мастерские, ссылаясь «на имевший иногда место мелкий травматизм». Но директор школы стоял за них насмерть. Как-то раз и Витька стал причиной этой ожесточенной борьбы.

Ему было пять лет, когда он попросился помогать ребятам-старшеклассникам, переплетавшим старые книги и учебники. Сначала его отгоняли от станков, когда он упорно лез со своими услугами, а потом перестали замечать. И вот в тот момент, когда старший брат Андрей опустил громадный нож-гильотину на стопку выравненных листов бумаги, Витькины пальцы оказались в роковом месте. Визг заставил вздрогнуть всех присутствующих в мастерской. Андрей мигом поднял нож, а Витька выдернул руку, но с кончиков двух пальцев капала яркая кровь…

Мастерские представляли собой маленький промышленный комплекс, где ребята получали основы рабочих профессий: слесаря, токаря, печатника, электро– и радиотехника – и занимались авиамоделизмом. Каждый находил себе занятие по душе. Здесь всегда было шумно и многолюдно – и днем, и вечером.