Сказано — сделано - Федоров Николай Тимонович (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Мы прочитали письмо, аккуратно вложили открытку назад в конверт и помолчали. Потом я сказал:
— Знаешь, Генка, у меня такое чувство, что нашу бутылку уже нашли.
Шишка
Во время большой перемены мы с Генкой стояли на школьном дворе и думали. Следующий урок — математика. Контрольная. А мы вчера целый вечер печатали фотокарточки и подготовиться, конечно, не успели.
— Вот если бы нас собака покусала, — мечтательно сказал Генка, — нас бы тогда отпустили.
— Может, и отпустили бы, — сказал я. — Только перед этим по двадцать уколов. Против бешенства.
— Зачем же бешеную собаку брать?
— А ты что, справку у неё попросишь перед тем, как она тебя кусать будет? Да и что там говорить. Все равно собаку взять негде. Не будешь же сам себя кусать.
Мы замолчали и стали глядеть, как первоклашки гоняют в футбол. Вдруг Генка просиял:
— Идея! Идем сейчас к врачу и говорим, что у нас сотрясение мозгов. Играли в футбол и в борьбе за верхний мяч столкнулись лбами. А теперь кружится голова и всё такое прочее.
— Так она нам и поверила. Ты что, нашу врачиху не знаешь? Ведь шишки нужны! Большие хорошие шишки.
— Сделаем, — сказал Генка.
— Как это — сделаем?
— Очень просто. Набьём. Что у тебя, шишек никогда не было? Хороший щелбан — и дело в шляпе. Ну-ка, давай попробуем.
Генка выставил лоб. Я щёлкнул.
— Да ты сильней давай. Не бойся.
Я щёлкнул сильнее.
— Слушай, ты что, не ел сегодня? Кто же так щёлкает?
— Нет, — сказал я. — Щелбанами шишку не набить. Предмет нужен.
И мы принялись искать подходящий предмет.
— Во, гляди, что нашёл! — закричал Генка, вылезая из кустов. В руках у него был здоровенный ржавый молоток, похожий на кувалду.
— Ты что, спятил? — сказал я. — Тут сразу дуба дашь. Я вот что думаю. Ботинком надо попробовать. Он и мягкий и в то же время твёрдый.
Генке моя мысль понравилась. Мы сняли по ботинку и внимательно их осмотрели. Каблук моего показался нам подходящим: острые края уже сносились и резина в самый раз, средней жёсткости. Генка сел на ящик, стиснул зубы и зажмурился.
— Давай! — выдавил он.
Но легко сказать: давай. Попробуй-ка вот так, ни за что ни про что, треснуть своего товарища башмаком по лбу.
— Не могу, — сказал я. — Рука не поднимается.
— Трус, — сказал Генка.
— И ничего не трус. Хочешь, бей меня первого.
— Ну, ты представь, что это не я, а просто стенка.
— Как же я могу стенку представить, если твою голову вижу.
— Иди тогда и пиши контрольную. А я сам себе такую дулю навешу, что и правда сотрясение мозгов будет!
Напоминание о контрольной оживило меня. Я размахнулся и треснул Генку по лбу!
— Молодец! — крякнул он и схватился за ушибленное место.
И тут мы услышали голос:
— Ничего умнее вы, конечно, придумать не могли?
Я выронил башмак и обернулся. Позади меня стояла завуч.
— Что за дикие игры такие? — строго спросила она. — Дураками хотите друг друга сделать?
— Мы… это… вот… Опыт вот хотели произвести, — заикаясь, сказал Генка.
— Ага, опыт, — сказал я. — По физике.
— Ну вот что, физики, — сказала завуч, — сейчас марш на урок, а после занятий зайдите ко мне. С дневниками. Разберёмся, что у вас за опыты.
И она ушла.
— Влипли, — сказал Генка. — И чего она сюда пришла? Всё так хорошо шло.
Тут я взглянул на Генку и увидел у него на лбу шишку.
— Генка, а шишка-то выросла. Больша-ая.
Но он только рукой махнул.
— Кому она теперь нужна, эта шишка. Дай-ка лучше пятак приложить.
А в классе мы узнали, что контрольную перенесли на другой день.
Амадей
— Подожди, Сергей, не уходи, — сказала мама. — Сядь на минутку. Я хочу с тобой поговорить.
Я сел, пытаясь вспомнить, что такого я натворил за последнее время.
Но вспомнилась только сервизная чашка, у которой я проверял термостойкость на газовой плите. Но за чашку мне уже влетело.
Мама села напротив меня и, разгладив на скатерти складки, сказала:
— Ты бы не хотел учиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?
Я вздохнул свободнее и бодро ответил:
— Конечно хотел бы. На тромбоне.
— Почему на тромбоне? — удивилась мама.
— Хороший инструмент, — сказал я. — Главное — кнопок никаких нажимать не надо. Работаешь как напильником — взад, вперёд. А вообще, я согласен и на контрабас. Тоже серьёзный инструмент. Один футляр чего стоит!
— Не паясничай, — сказала мама. — Я с тобой серьёзно говорю. Знаешь ты, например, что Вольфганг Амадей Моцарт уже в три года умел играть на клавесине? А в десять лет он сочинял симфонии и даже оперы? Тебя не поражают такие факты?
— Поражают, — сказал я. — Но у меня же в три года не было клавесина. А сочинять симфонии я просто не пробовал. Вот возьму да как сочиню что-нибудь такое…
— Болтун ты, — сказала мама и обиженно вышла из комнаты.
«А что, — вдруг подумал я. — Почему бы и вправду что-нибудь не сочинить. Ну не симфонию, конечно, а, например, популярную песню».
И я сразу представил, как моя песня заполняет мировой эфир. Радиопрограмма «С добрым утром» передает её три воскресенья подряд, почтальоны устали носить письма на телевидение с заявками на мою песню, в ЦПКиО Кирова она гремит из каждого динамика, несётся над Финским заливом, и её с восторгом слушают жители города Хельсинки. Даже серьёзная программа «Время» передаёт прогноз погоды под мою мелодию.
В общем, здорово я всё это представил. Вот только сочинять песню оказалось не совсем просто. Во-первых, жутко мешали другие, уже сочинённые песни. Только я начинал сочинять какую-нибудь мелодию, как в голову лезли то «Коробейники», то «Идёт солдат по городу», а то и «Чижик-пыжик».
«Вот чёрт! — с досадой думал я. — Раньше надо было начинать. Как Амадей. Сколько хороших мелодий уже разобрали».
Но я не сдавался и продолжал мычать себе под нос разные звуки. Я так глубоко погрузился в творчество, что, наверно, стал мычать слишком громко. Потому что мама вдруг заглянула в комнату и удивлённо спросила:
— Ты что, молишься тут, что ли?
Я ответил, что учу наизусть стихотворение, и продолжал музицировать. Наконец мне показалось, что какая-то свежая мелодия зазвучала у меня в голове. Надо было поскорей её записать. И тут я сообразил, что я ведь нот не знаю! А как без нот музыку запишешь? «Ладно, — решил я. — Запишу пока при помощи слогов. Ну, вроде: ля-ля-ля, ту-ри-ру. Главное — не забыть. А там посмотрим».
Так я и сделал.
Проснувшись на другой день, я сразу схватил листок с записью моей песни. На нём было написано: па-ра-ра ти-ду-ду ду-ба-ба ту-ри-ру бум-бум!
«Очень интересно, — подумал я, изучив запись. — Но что бы всё это значило?» Особенно меня смущали последние ноты, то есть «бум-бум». И тут я вдруг вспомнил, что у Генки дома есть пианино. Оно стоит там давным-давно, и никто на нём не играет. Правда, один раз Генкины родители попытались учить его играть на этом инструменте. Они пригласили для этой цели какую-то троюродную тётю. Но тётя после четырёх занятий заявила, что готова остаток жизни слушать циркульную пилу, но только не Генкины гаммы. Занятия прекратились.
И вот я отправился к Генке. По дороге мне довольно легко удалось сочинить ещё одну свежую мелодию, и, поднимаясь по лестнице, я всё время напевал её, чтобы не забыть и «донести» до пианино.
Генка сидел за столом и читал приложение к журналу «Юный техник».
— Слушай, Генка, — сказал я, — можно мне на вашем рояле поиграть? Мне тут кое-что сочинить надо.
— Играй, — сказал Генка. — Только не разбирай механизм. А то мама расстроится.
— Не буду, — пообещал я и начал подбирать свою мелодию. Я возился довольно долго, потому что на пианино, как мне показалось, было много лишних клавишей. Особенно меня чёрные смущали, и я никак не мог понять, для чего они вообще здесь поставлены. Тут и белых-то вполне хватало. На балалайке, к примеру, всего три струны. Но в конце концов песню я подобрал. Потом, чтобы снова её не забыть, я сосчитал все белые клавиши и записал на бумажке цифры, из которых состояла моя песня. У меня получилось вот что: 12, 15, 16, 12, 9, 15, 14, 14, 8, 15, 12, 7. Теперь я был спокоен. Можно было посылать мои ноты хоть на радио, хоть на телевидение. А там уж композиторы разберутся.
