Третья дорога - Никольский Борис (книга жизни .TXT) 📗
Тикали часы на столике, да раздавались за стеной шаги отца — больше никаких звуков не было слышно в нашей квартире…
Наверно, я все-таки заснул, потому что скрип двери показался мне очень громким. Я дернулся и открыл глаза.
В комнате стоял отец.
— Ты не спишь? — шепотом спросил он.
— Нет, — торопливо сказал я.
Он повернулся к окну и стал смотреть на улицу. По стеклам барабанил мелкий дождь.
— Если бы у тебя был учитель… — негромко сказал отец.
— Если бы у тебя был учитель, — повторил он, — которого ты бы очень любил…
— Профессор Колесов? — спросил я.
— Да, профессор Колесов… Если бы у тебя был такой учитель… Если бы он был для тебя больше, чем учителем… Ты понимаешь меня?
— Да, понимаю. — Я тоже почему-то говорил тихо, почти шепотом.
— И вдруг бы выяснилось, что он ошибался…
— Как? — быстро спросил я.
— Да, вот представь себе, вдруг бы выяснилось, что он ошибался. Как бы ты поступил?
— Я не знаю, — нерешительно сказал я. — Я не знаю.
— Вот и я не знаю, — сказал отец.
Я никогда не думал, что большие ученые тоже могут ошибаться. Как же это так?
— Бывают в науке такие случаи, — словно отвечая на мои мысли, сказал отец. — Профессор Колесов, конечно, был очень крупным ученым, настоящим исследователем. Галина Аркадьевна уже рассказывала тебе: в последние годы своей жизни он пытался объяснить некоторые сложные процессы, происходящие в клетке. Процессы, которые пока еще очень мало изучены. И он выдвинул свою теорию — смелую, оригинальную теорию. Я не буду объяснять, в чем ее суть, ты все равно вряд ли поймешь. Да это и неважно. За свою жизнь у Колесова было немало интересных работ, но эта, последняя, была его самой любимой, наверно, он чувствовал, что она — последняя. Одни ученые — и у нас, и за границей — принимали эту теорию, другие — отвергали. Одни опыты ее подтверждали, другие ставили под сомнение. Короче говоря, чтобы проверить ее, нужна была еще долгая работа, надо было поставить сотни, а может быть, даже тысячи опытов. Сам Колесов не успел закончить свой труд, но он надеялся на нас, своих учеников. И мы провели эти опыты.
Отец помолчал немного и сказал:
— Теория Колесова оказалась неверна. Теперь мы знаем это почти определенно.
— Значит, Осинин был прав? — спросил я испуганно.
— Нет, — сказал отец. — Такие люди, как Осинин, правы никогда не бывают. И знаешь, почему? Потому что у них нет своих взглядов. Они — как рыбы-прилипалы. Но дело не в этом. Дело даже не в том, что теория Колесова оказалась ошибочной. В настоящей науке ничто не бывает бесполезным. Даже ошибки. Знаешь, когда я приезжаю в незнакомый город и у меня есть время, я люблю искать нужную мне улицу сам, ни у кого не спрашивая. Сначала идешь в одну сторону, возвращаешься, идешь в другую. Зато потом уж будешь знать весь город как свои пять пальцев. Так же и в науке. Только спросить, куда идти, здесь уж действительно не у кого. Так что ошибок не надо бояться. Но вот когда я вспоминаю, как дорога была Колесову его последняя работа, как волновался он, как загорался весь, когда говорил о ней, как верил он в свою правоту, я не могу, понимаешь, не могу…
Отец замолчал. Он стоял, по-прежнему повернувшись к окну, я видел только его темную спину, он словно вовсе и не со мной говорил, а просто думал вслух. А может быть, он все-таки ждал, что скажу ему я. Но что я мог сказать? Я молчал.
— Пока об этом знают только у нас в институте, — снова заговорил отец, — но через неделю, или через две, или через месяц, если мы сообщим об окончательных результатах опытов, я представляю, какой шум поднимут люди, подобные Осинину, чего только не наговорят они о Колесове! Они только и ждут подходящего момента.
«Он сказал «если», — подумал я, — «если мы сообщим…»
И снова, будто угадав мои мысли, отец спросил:
— Знаешь, о чем мы говорили сегодня с Галиной Аркадьевной? Может быть, мы не должны, не имеем права публиковать сейчас результаты опытов? Ради памяти Колесова? Только ради его памяти. В конце концов у нас есть еще десятки проблем, которыми мы можем заниматься… и занимаемся…
Нет, конечно, он вовсе не ждал сейчас моего совета, он вовсе не ждал, что я сумею помочь ему, он просто разговаривал сам с собой, просто думал вслух — наверно, от этого ему становилось легче…
А я… Я что ж, я ведь никогда не видел профессора Колесова, я не был с ним знаком, для меня он был все равно что Чарлз Дарвин на картинке в учебнике. И я думал сейчас совсем о другом. Я думал, почему это в школе нас учат так, словно все уже давным-давно открыто, словно все уже известно и изучено. Вот обыкновенная клетка, казалось, чего проще — когда в пятом классе мы рассматривали под микроскопом срез кожицы лука. Ядро, оболочка, протоплазма, все на виду, подумаешь, какая сложность! А оказывается, целые институты, сотни ученых бьются над ее загадками, и спорят, и ошибаются, и надеются, и не спят по ночам, и сражаются за свои взгляды…
Я так и не дождался, когда отец ляжет спать. И последнее, что я видел, уже погружаясь в сон, уже чувствуя, как закрываются у меня глаза, была темная фигура отца на фоне окна…
Глава 9. Что я такого сделал?
— Мальчики, — сказала Лилька, — завтра приглашаю вас на день рождения.
— Смокинги надевать? — крикнул Эрик.
— А выпить дадут? — спросил Вадик.
— В лучших домах Филадельфии, — сострил я, — не принято задавать такие вопросы.
— Дадут, дадут, конечно, дадут, — сказала Лилька, — только не очень поздно, ладно, мальчики?
На другой день все шесть уроков подряд я ломал голову, что бы такое подарить Лильке. Обычно даже своим товарищам, мальчишкам, я никогда не мог придумать сколько-нибудь оригинального подарка, пределом моей фантазии становилась авторучка или готовальня, а уж найти подарок для девчонки — эта задача казалась мне совершенно непосильной.
И все-таки я придумал. Я решил подарить ей книгу Ремарка «Три товарища». По-моему, это была удачная мысль, мне, во всяком случае, она очень нравилась. Я даже сочинил замысловатую выразительную надпись: «Лиле. От одного из трех». Это было не совсем точно, но зато красиво. Я имел в виду себя, Эрика и Вадика. Молчаливого Витька и Серегу пришлось не принимать в расчет.
Я старательно отгладил брюки, надел новую рубашку и уже совсем было собрался идти в гости, когда вернулся с работы отец.
Он опять был чем-то расстроен, и лицо у него было усталое, даже темные круги выступили под глазами.
Он выпил на кухне чашку бульона, нашего национального кушанья, нашего фирменного блюда, как обычно шутили мы, и прилег на диван. Раньше с ним никогда такого не бывало, он никогда не любил лежать днем.
— Папа, ты что, плохо себя чувствуешь? — спросил я упавшим голосом.
— Нет, ничего, просто устал немного. Пять часов отсидел на ученом совете.
— Может быть, я не пойду лучше? — неуверенно спросил я.
— Нет, почему же, иди. Иди, конечно.
Я стоял посреди комнаты в нерешительности. В глубине души я чувствовал, что мне лучше не ходить, что я должен остаться с отцом. Но в то же время мне так хотелось пойти! Я ведь собирался весь день, я весь день только и думал об этом, я ведь еще ни разу не был у Лильки дома, в гостях. И потом я же обещал.
Я еще раз посмотрел на отца.
— Пап, ты правда хорошо себя чувствуешь?
— Правда, правда. Иди, а то опоздаешь.
Он оказался прав. Я действительно чуть не опоздал, пришел самым последним, за столом даже не было уже свободного места, пришлось всем потесниться и втиснуть еще один стул. Но зато я оказался рядом с Лилькой, раскрасневшейся, оживленной и веселой.
— А мы думали, что тебя папаша не отпустил, — сказал Вадик.
Удивительно — до чего люди могут быть однообразными! Я молча пожал плечами: мол, ерунда какая, даже и возражать не стоит.
