Хрустальный лес - Черноголовина Галина Васильевна (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
Айгуль перевела эти слова Тоне, добавив, что дед был знаменитым на всю степь певцом, может, и Болат будет таким.
Тоня читала стихи — ей тоже много хлопали, хотя и не все её понимали.
— А сейчас выступит самый маленький артист! — объявил дядя Нурлан.
— Смелей, Илюша! — подбодрила Раиса Фёдоровна, одёргивая на сыне матроску.
И он вышел в круг и лихо станцевал «Яблочко», которому долго и старательно учили его Тоня и Айгуль.
Илюшке хлопали больше всех, а потом фары автомашины погасли, и сразу вся поляна погрузилась в темноту, особенно чёрную после яркого света. Но это длилось какую-то минуту — застрекотала кинопередвижка, и в черноте возник белый квадрат, словно окно в неведомый мир. Заплескалось море, полным ходом пошёл на зрителей красавец корабль…
Это была чудесная поездка! Ночевали в юртах, пили кумыс.
Раиса Фёдоровна была довольна. Она быстро знакомилась с женщинами, советовала, какой материал выбрать в автолавке, помогала кроить платья.
Днём, во время стоянок автопоезда, пока взрослые работали, ребята бродили по ковыльной степи. Они сидели на тёплых камнях, покрытых разноцветными лишайниками: серым, оранжевым, голубым, а вокруг стрекотали и прыгали такие же разноцветные кузнечики.
Овцы издали тоже походили на камни, округлые, серые, разбросанные по холмам. Там, где отары ночевали, трава была вся вытоптана и валялись большие куски каменной соли, которую любят лизать овцы.
Как-то утром к стоянке автопоезда подъехал мотоцикл с коляской. Мотоциклист, молодой чабан, соскочил с седла и принял с рук белобородого старика, сидевшего в коляске, большую собаку — овчарку. Голова и лапы у собаки безжизненно болтались, она была вся в крови.
Ночью к отаре подкрались волки, и Джулдаяк — так звали овчарку — бросился защищать овец. Он дрался храбро, но волки успели сильно покусать его, пока подоспели на помощь люди.
— Доктор, помоги! — взволнованно говорил Ескиндер-ага, отец чабана. — Такая собака… Целой отары стоит.
— Придётся дать наркоз, — сказал отец, осмотрев израненную овчарку.
Операция шла долго. Виктор Михеевич зашил рану, зиявшую на боку, наложил гипс на лапу.
Джулдаяк, весь забинтованный, ещё некоторое время неподвижно лежал на простыне, потом приоткрыл глаз и, увидев хозяев, чуть вильнул хвостом.
— Живой! — обрадовались ребята, а Ескиндер-ага стал горячо благодарить папу и приглашать всех в гости.
— Надо поехать, — сказал дядя Нурлан. — Нельзя аксакала обижать.
Сам Ескиндер-ага, оказывается, пас верблюжий табун.
У Илюшки дух перехватило, когда он впервые увидел верблюдов. Они шли степенно, потряхивая горбами, выгнув длинные шеи. Маленькие верблюжата бежали рядом с матерями, их ещё не стригли, и казалось, что они одеты в коричневые лохматые шубки из искусственного меха.
— Хочешь покататься? — спросил Ескиндер-ага.
Смирная верблюдица посмотрела на Илюшку умными глазами с длинными чёрными ресницами и по приказу Ескиндера-аги покорно опустилась на колени.
Когда Илюшка уселся, она бережно поднялась.
— Быстрей фотоаппарат! — заволновалась Раиса Фёдоровна. — Пошлю тёте карточки, вот там все ахнут!
Болату смирные верблюды были не по душе.
— На тайлаке бы прокатиться! — мечтал он.
— Тайлаки — это верблюды-двухлетки, — пояснила Тоне Айгуль. — Их сначала укрощают, а потом ездят.
Укрощать тайлаков Болату никто не разрешил, но на прощание Ескиндер-ага подарил ему очень длинный, крепкий аркан, сплетённый из конского волоса. Болат теперь практиковался всякую свободную минуту: забрасывал петли на камни, на кусты. Однажды попробовал заарканить чью-то лошадь, она испугалась и понеслась. Болат не выпустил аркан и метров сто проехал по камням на животе. Хорошо, что подоспел на выручку дядя Нурлан и остановил лошадь. Болату влетело, у него чуть не отобрали аркан, но он обещал, что больше не будет связываться с лошадьми.
Жалко было уезжать с джайляу, но что поделаешь — всё кончается. Дядя Нурлан с вечера распорядился, чтобы ребята собрали инструменты и костюмы, чтобы все вещи были в машинах.
— Утром двинемся, — сказал он.
А утром Илюшка проснулся раньше всех и, ещё не открывая глаз, услышал, что идёт дождь. Осторожно перебираясь через спящих в юрте, он прошёл к выходу, где стояла его обувь. Всё набрякло водой: земля, трава, шерсть овец, сбившихся в кучу за юртой; кажется, даже холмы разбухли и стали больше.
Хозяйка возилась с печуркой. Она прикрыла трубу от дождя листом жести, перегнув его наподобие крышки, но дым всё равно не хотел идти.
Дорога назад была трудной. Машины то и дело буксовали, но дождю все были рады — только бы у них, в «Целинном», он шёл!
Приехали домой на закате. Машины задержались возле конторы, ребятам не терпелось домой, и они побежали, шлёпая босыми ногами по лужам.
Дождь кончался, только редкие крупные капли ещё срывались с неба. Тучи полыхали красным заревом, а внизу, словно сами себя подчёркивая, тянулись широкой чёрной полосой, и под этой полосой чистое небо наливалось спокойным, нежным, лимонно-розовым цветом.
Бабушка Ксеня домывала ступени крыльца и пела. Илюшка и Тоня бросились к ней.
— Вернулись, подсолнушки! — обрадовалась она. — А я уж соскучилась. И как я совсем без вас жила…
Они вытерли ноги о тряпку и вошли в дом. Пол был ещё влажным, в промытые окна лился закатный свет.
— Как пошёл дождик, — говорила бабушка Ксеня, — так и мне всё мыть, всё чистить захотелось. А то ни к чему душа не лежала. Ну, теперь будем ждать колоса.
«Скоро — колос, скоро — колос…» — утвердительно тикали часы «Софронычи».
Урожай
Была степь ровная, была степь гладкая, и вдруг посреди неё горы выросли. Горы хлебные, чудо-горы.
Совхозный ток — широкий, асфальтированный, как городская площадь, нарядный, как в большой праздник. Синее небо, красные флаги, весёлые фонтаны. Фонтаны не простые — золотые. Бьют фонтаны из зернопультов, намывают высокие горы, чистые горы, хлебные горы. А всякая примесь вредная, всякий сор прочь летит.
Тоня скинула босоножки и — раз! — подскочила под самый светлый, самый золотой фонтан, — оказалось, овсяный. Тотчас отпрыгнула, зафыркала, замотала головой: набились в волосы мелкие, как песчинки, семена мышея, зёрна овса в уши насыпались.
— Тоня, не вытряхивай овёс из ушей! — смеялась Айгуль. — Пусть растёт. Будут у тебя овсяные серёжки!
— «Серёжки! Серёжки!» А где мои босоножки?
Сбежали у Тони босоножки, нет нигде. Как же так? Хорошо, что Болат глазастый, увидел — из овса ремешок торчит. Вытянул одну босоножку, покопался немного — вторую достал.
Хохочут ребята, покатываются:
— Вот так серёжки! Засыпали босоножки!
— Вы сюда работать или баловаться? — строго спросила Раиса Фёдоровна.
Как только на полях загудели комбайны, она повязала голову белой косынкой и пришла на ток. «Я ведь в деревне росла, — говорила она женщинам. — Разве могу усидеть дома, когда люди урожай убирают?»
Ребята взялись за лопаты и стали подравнивать зерно в буртах.
Всё на току было огромное, мощное. Весы так весы, не какие-нибудь чашечки с гирьками: весы-площадка, на которой умещается целый грузовик.
Въезжает на ток грузовик, взвешивается — и к железной башне. На башне флаг развевается, внутри неё вой, грохот, свист. Пятится, пятится поближе к башне грузовик и вдруг встаёт на дыбы, как рассерженный медведь. Куда-то под землю утекает из кузова зерно.
Ну-ка, если бы все машины, что идут с поля, поразгружать вручную — никаких рук не хватило бы. А здесь само зерно сыплется в бетонную яму, потом идёт по трубам в башню, а башня сама веет, сама сортирует зерно.
Только один дядя Нурлан ею командует: сидит в стеклянной кабине, как в космолёте, нажимает кнопки, и перед ним зажигаются то зелёные, то красные огни.
