Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович (читать книги без .txt) 📗

Роса обметала травяную обочину дороги. Ванята разулся и пошел босиком. Из-за хлебов виднелись треугольники крыш и верхушки деревьев. На взгорке, в километре от Ваняты, темнела одинокая сосна с плоской густой вершиной. Ванята загадал — если доберется до сосны и не встретит по дороге ни пешего, ни конного, все у него будет в порядке и отец непременно вернется домой.

— Впере-о-д! — крикнул сам себе Ванята.

Но мечта его не сбылась. Слева, где петляла дорога на ферму, появилась и побежала наперерез Ваняте дуга и конская голова с торчащими врозь ушами, послышался глухой рокот колес.

— Н-но! — услышал Ванята. — Н-но, оргвопрос!

Ванята оглянулся по сторонам и, спотыкаясь, побежал в хлебное поле. Упал на теплую, непросохшую от росы землю и лежал до тех пор, пока телега не промчалась мимо.

Глава девятнадцатая

РАДОСТНАЯ ВЕСТЬ

Всю неделю лил дождь. Умолкли в поле тракторы, опустели дороги. Промокли, потемнели плетни и черепичные крыши; сникли в палисадниках цветы.

Сегодня воскресенье. Ванята сидит возле окна, разбирает коробку с крючками и грузилами. Мать закутала плечи платком, читает книжку о кормовых рационах.

Она то и дело поднимает голову, придерживая пальцем строчку, слушает шорохи за окном.

— Никак, идет кто? — спрашивает она.

Ванята гремит крючками и грузилами, молчит. Неужели она не справится сама с этими глупыми рационами?

Вкрадчиво тикают часы. Остановятся, послушают вместе с матерью — не идет ли парторг? — и снова стучат.

«А может, мать и парторг в самом деле нравятся друг другу? — думает Ванята. — Конечно, это не его дело, а все-таки обидно…»

Шестой час, а в избе по-вечернему сумрачно. Тускло поблескивает на стене фотография отца. Лица его не видно. Укоризненно чернеют только узенькие, поставленные вкось черточки глаз.

Похоже, у него сейчас такие же мысли, как у Ваняты. Смотрит на мать и думает: «Эх, Груша, Груша, что же это ты в самом деле!..»

Нежданно-негаданно появилась в сапогах и сером брезентовом плаще тетка Василиса. Капельки дождя посеребрили выбившиеся из-под платка волосы и густые, круто загнутые брови.

— Ой боже ж ты мий! — запричитала она. — Та що ж там на вулыци робытся! Лье и лье, дощ отой проклятый! Та там же хлиб увесь погные! Та що ж це за напасть на нашу голову!

Тетка Василиса принесла из сеней охапку дров. С грохотом открыла дверцу печки, начала растапливать. Затрещали поленья, в избе запахло теплой, смолой и лесом.

— Как там ваши хлопчики? — спросила мать, когда тетка Василиса перестала ворчать и хлопать дверцей.

— Ты вже краще не пытай! Позамерзлы, як цуцики. А з поля — ни шагу. Погоды, сердешни, ждуть. И Ванька Сотник там мерзне. Аж дывытысь больно. Та включи ты оте радио! Що воны там про погоду брешуть? Та що ж ты сидишь, я тоби кажу!

Мать включила репродуктор. Кто-то далекий тихо и задумчиво играл на скрипке.

Третий день радио обещало сухую погоду, и третий день ошибалось. Впрочем, может, где-то неподалеку уже давно светило солнце. И только в Козюркине лил, как назло, дождь и тучи стояли над селом неподвижно, будто лодки у причала.

Музыка неожиданно смолкла. В репродукторе что-то щелкнуло, зашипело и вдруг знакомым хрипловатым голосом сказало:

Тетка Василиса окаменела от неожиданности. Она сидела возле печки, опустив красные, отекшие от тепла руки, потом поднялась, тихо, будто кто-то мог помешать долгожданной вести, сказала:

— Це наш диктор. Цей вже не збреше! Я пишла. Там же ж хлопчики мои переживают! Ах боже ж ты мий! Та чого ж це я тут стою!

Тетка Василиса и мать оделись, вместе вышли из дому. Тетка отправилась к трактористам, а мать — в контору. Дождь, несмотря на прогнозы, припустил еще сильней. Может, тучи вытряхивали из последних сил свою серую шубу, а может, наползли новые и желали похвастать, на что они способны.

Ванята недолго оставался один. Прошло минут двадцать или тридцать, и за окошком послышались хлюпающие по грязи шаги. Пришла Марфенька. Она была в стеганой телогрейке и мокром коричневом берете.

— Собирайся, Пузырев! — сказала она. — Пойдем ребят предупреждать. Чего расселся!

— Тоже выдумала! — поморщился Ванята. — Видишь, льет…

— Я тебе сказала или нет? На зерно нас завтра бросают. Весь колхоз пойдет. Тебе говорят?

Ванята спрятал коробку, начал неохотно одеваться.

— Ну и вредная же ты! — сказал он, натягивая рукав дождевика. — Пошли уже.

Они вышли на улицу. Пригнув головы, побрели вдоль плетней.

Вокруг текли серые, мутные потоки. Все притаилось, примолкло. Лишь изредка закричит сдуру в темном сарае петух и тут же смущенно умолкнет.

Сначала они отправились к братьям Пыховым. Во дворе, неподалеку от мокрой будки, где жил белый пес с черными ушами, они увидели странную картину. Невзирая на дождь, по раскисшей земле прыгали и ссорились из-за какой-то еды носатая ворона и серый взъерошенный воробей. Ворона ревниво отталкивала соперника, норовила клюнуть его в темя. Воробей не сдавался, шнырял у нее под самым носом, ловко склевывал вареную картошку и что-то еще, видимо, такое же вкусное.

Вороне это не понравилось. Она влезла лапами в самую середину выброшенной кем-то еды, нахально поглядывала на воробья. Воробей полетал вокруг да около, а потом, не выдержав такого отношения, стал бить жадину справа, слева, сзади. Началась страшная драка. Все спуталось, смешалось в клубок, полетели в стороны перья.

Воробей носился, как метеор, долбил ворону клювом, трещал для устрашения крыльями. Птицы летали по двору друг за дружкой, опускались на землю и снова взмывали ввысь.

На стороне вороны была сила. Воробей брал хитростью и отвагой. Ворона не выдержала этого бешеного натиска. Она взлетела на крышу, угрюмо села там, осматриваясь вокруг. Видимо, решала, как лучше и вернее доконать противника.

Марфенька толкнула локтем Ваняту.

— Ты за кого болеешь? — шепотом спросила она.

Марфенька не дождалась исхода битвы. Подняла с земли длинную суковатую палку и, размахнувшись, запустила в ворону. Птица посмотрела на девочку, тяжело взмахнула крыльями и скрылась где-то за огородами.

Воробей только этого и ждал. Он пулей прилетел к тому месту, где была выброшена еда, стал деловито, как хозяин и победитель, клевать. На Марфеньку он не обратил внимания. Будто хотел подчеркнуть, что он и сам, без посторонней помощи, мог справиться с сильной и зловредной вороной.

Долго бродили по селу, от одной избы к другой, бригадир Марфенька и Ванята. Всех нашли, всем рассказали, что надо, что будут делать завтра. И видно, не зря месили они сапогами грязь. Дождь начал утихать, а где-то там, у далекого горизонта, выжелтилась между туч узкая чистая полоска заката. Померцала и скрылась из глаз, обещая сухой, жаркий день.

Ванята проводил Марфеньку до калитки и тоже пошел домой. Неподалеку от колхозной конторы он увидел почтальона Наташу. Она уже знала нового козюркинского жителя и при встрече виновато разводила руками:

«Нет тебе, Пузырев, ничего. Пишут…»

Утром Наташа разносила газеты, а вечером — письма и денежные переводы. Сейчас, похоже, счастье улыбнулось Ваняте. Наташа увидела его, замедлила шаг и полезла рукой в сумку.

— Эй, Пузырев! Тебе письмо. Получай!

Ванята схватил письмо и помчался домой. Комья грязи летели во все стороны, будто от грузовика.

Матери дома еще не было. Ванята включил свет, вытащил из кармана письмо. На этот раз не было на нем ни сургучной печати, ни суровых продетых сквозь бумагу ниток. Ну и чудак же этот Гриша Самохин! Даже конверта и то не заклеил как следует!

Ванята ковырнул ногтем треугольный клапан, вынул письмо. И тут он очень удивился. Письмо было совсем не от Гриши Самохина. Гриша писал крупными и круглыми буквами, а тут были какие-то острые, торопливые крючки и юркие завитушки.