У нас с Галкой каникулы - Печерникова Татьяна Алексеевна (е книги .TXT) 📗
А сейчас это самая красивая улица в Харькове, широкая, как площадь, дома здесь высокие, магазины стеклянкые, насквозь просвечиваются. И летом везде-везде цветы, возле детского сада, куда мы с Галкой ходили — розы, возле нашей школы — розы.
А какой в Харькове зоопарк! Мы с Галкой были в московском, так наш еще больше. И столько там всяких зверей!
Мы уже соскучились по Харькову, по ребятам, по нашим рыбкам, даже по смешным зеленым уродцам — кактусам, которые мы с Галкой уже второй год собираем.
Но не охота нам уезжать и отсюда. По утрам я все смотрю, как перепархивают с ветки на ветку разные птахи, как вытягивают шейки, когда поют. Я говорю им: «Мы оставляем вам на зиму рябину. Ни одной ягодки не сорвали, все вам. Угощайтесь, пожалуйста, на здоровье. Зимой вас еще будут подкармливать наши старички — дед Володя с бабой Натой. Слышите, наша мама все пилит да строгает; это она кормушки для вас мастерит. Мы уже крупы, подсолнухов для вас накупили». Конечно, всё это я говорю про себя.
По утрам мы лежим с Галкой тихонько-тихонько и ждем. Вот птицы вдруг всполошились, закричали, зачирикали. И тут же мы слышим: «Тцок, тцок, тцок». Наконец-то к нам пожаловали наши рыжули. Теперь уже совсем не поймешь, которая тут Соня, которые ее дети. Все одинаковые. И все такие храбрые, прыгают прямо на подоконник. Схватят орех — и прыг обратно на дерево. Но это не потому, что они нас боятся, просто они хотят поскорее перетаскать всё, что мы положили для них на подоконник, в свои кладовки. Наши белки уже готовятся к зиме.
Каждое утро приходит к нам Алеша, то с Данилкой, то один. Он помогает маме мастерить кормушки для птиц, кувыркается на трапеции. Он уже совсем к нам привык, и мы тоже очень к нему привыкли. Скучно нам будет без него. Однажды он прибежал очень веселый и сказал, что доктор разрешил свозить Дмитрия Ивановича на луг, он давно туда просился, потому что когда он еще не болел, то очень любил там гулять, а весной удил в Безымянке рыбу.
Мы повезли Дмитрия Ивановича рано-рано утром. Взяли с собой и Данилку. Тетя Маша надела на него белую фуражку с длинным козырьком, а через плечо повесила ему маленькую флягу со сладким чаем. Данилка у нас водохлеб. Он важно шагал рядом с коляской и даже не разрешал брать его за руку. Галка была у нас разведчицей, она забегала далеко вперед, потом возвращалась и говорила, по какой тропинке лучше ехать дальше, чтоб не больно трясло.
На лугу уже давно скосили траву, уже немножко подросла новая, но все еще пахло сеном. Дмитрий Иванович глубоко дышал, лицо у него стало розовым, совсем как у здорового человека. Казалось, вот сейчас сбросит он с ног одеяло, встанет и пойдет.
— Шобака! — вдруг завопил Данилка. Он вместо «с» почему-то выговаривал «ш», а вместо «ш», наоборот, «с».— Шобака, шобака! — громко повторял он и прятался за спинку кресла.
Собаки нигде не было. Зато на луг пришел со своей коровой дедушка.
— Чего ты испугался? Это самая обыкновенная корова,— сказала я Данилке.— Ты что, коров никогда не видел?
Но Данилка мотал головой, замахивался на корову кулаками и кричал: «Ка-ак дам!»
— А вы знаете,— сказал Дмитрий Иванович,— пожалуй, он первый раз видит корову. Ну, конечно, первый раз, в Москве-то где ее сыщешь?
Скоро дед с коровой подошли к нам поближе. Дед снял теплую зимнюю шапку и низко поклонился, по-моему, Дмитрию Ивановичу, потому что смотрел только на него одного.
Вот увезли сенцо,— сказал он тонким голосом,— и и опять нам с Милухой вышло позволенье гулять здесь. — А где же ваш малыш? — спросила Галка.
— Это ты про телочку, что ли? В деревне она, где же ей еще быть.— Дед хмыкнул.— Небось уже маленко остепенилась, не скачет, задравши хвост. Колхозу я ее подарил, в котором раньше жил, своему родному колхозу, стало быть. Я ведь здесь у сына своего живу, кабы не внучата, мы бы и с этой не хороводились.
Данилка уже вышел из-за кресла, но смотрел на корову еще сердито. Старик опять хмыкнул, наверно, он так смеялся, и сказал, что Милухи бояться нечего, что у нее даже рога добрые, ни разу она еще ими ни на кого не замахнулась, не то чтобы боднуть. Я собрала пук сена, его еще много осталось в кустах, и стала кормить Милуху. Она хрумкала сено и качала головой, будто говорила мне: «Спасибо». У нее не только рога, у нее и глаза были добрые.
Данилка уже совсем перестал ее бояться.
Он ни за что не хотел уходить домой без коровы, плакал, брыкался. Только когда Алеша посадил его Дмитрию Ивановичу на колени, затих.
— На будущий год,— сказал ему Дмитрий Иванович,— я привезу тебя сюда сам. Слышишь, Данилка, сам! Да то ли еще будет! Мы еще тут с тобой мяч погоняем,
— И со мной,— быстро сказал Алеша.
— И с нами! — громко, на весь луг, закричала Галка. Перед сном мы с Галкой часто о чем-нибудь шептались.
Мама ложилась позже нас, в комнате мы были совсем одни, но все равно мы шептались.
В этот вечер мы говорили про Алешу, нам же просто не верилось, что в прошлом году он нам не нравился, у меня даже настроение портилось, когда я встречала его на улице. Теперь мызнали онем одно хорошее. И так хорошо, что мы с ним не очень надолго расстаемся: на зимние каникулы он приедет к нам в Харьков.
А старик с коровой. Ведь как боялись мы его раньше, а у него одни только брови сердитые, сам-то он, оказывается, добрый. Вот подарил колхозу телку, корову больной женщины пас, о внучатах своих заботится. И про Зойку дед Володя верно сказал, что она добрая. Мы просто не постарались ее получше узнать, только все спорили с ней, а по-хорошему ни разу не поговорили.
Шептались мы в этот вечер, шептались, и вдруг я: вспомнила Дину Петровну, она жила в одном подъезде с нами. Мы с Галкой ее не любили. Поднимаешься с ней в лифте, а она молчит, поздороваешься с ней, она мотнет головой и опять молчит. Наверно, она даже не знает, как нас зовут и в каком классе мы учимся. Верхний Сережка прозвал ее башней молчания, потому что она ростом с нашего папу, я, наверно, тоже такая вымахаю.
Вспомнила я эту Дину Петровну и сказала Галке, что, может, мы и ее напрасно не любим. Ведь она же все-таки здоровается с нами, только не разговаривает, но, может быть, она просто вообще неразговорчивая. Мы-то ведь тоже с ней не разговариваем, мы тоже только здороваемся. Вот Алеша бы, наверное, спросил, как ее здоровье и еще про что-нибудь. Может быть, ей даже охота с нами поговорить, ведь своих детей у нее нет, живет она совсем. одна.
— Помнишь,— сказала я Галке,— мы уезжали с папой: к бабе Нате на три дня всего. Так мама тогда сказала: «Наконец-то я без вас отдохну». А потом сказала, что просто места себе не находила, так ей было без нас скучно. А Дина Петровна все время одна.
— Без детей плохо,— согласилась Галка.— Знаешь что, давай будем первые заговаривать с Диной Петровной. Она будет молчать, а мы будем говорить, она — молчать, мы — говорить. Можно будет ей про Путьку рассказать или про то, что сегодня по телевизору будет, мы ведь всегда всю программу наизусть знаем.
— Давай,— сказала я.— С дедушкой же, который пасет корову, мы первые заговорили, и, видишь, как все хорошо получилось!
ЧЕРЕЗ КРАСНУЮ ПЛОЩАДЬ
Мы уезжаем вечером. Рано-рано утром мы с Галкой сбегали на луг. Мы простились с Безымянкой, с дедушкой и его Милухой, у которой даже рога добрые. Днем мы покатали Дмитрия Ивановича по просеке. Он обнял нас на прощанье и обещал написать нам большое письмо.
Баба Ната осталась в этот день дома. Она пекла нам в дорогу пироги, хотя ехать до Харькова всего-навсего одну ночь. Эти пироги так и называются — подорожники. Еще баба Ната сама надергала нам моркови, потому что она по хвостику узнавала, какая морковка покороче и потолще. Потом она стала укладывать в картонный коробок наше любимое малиновое варенье. Она все время что-то делала и почти все время молчала. И лицо у нее было печальное, а глаза большие.
А мама вдруг решила сделать еще две кормушки для птиц. Чемоданы она укладывает перед самым отъездом. Наш папа не такой. До работы ему идти всего десять минут, а он выходит из дома за полтора часа. А в театр, говорит мама, он приходит, когда артисты еще сидят дома.
