У нас с Галкой каникулы - Печерникова Татьяна Алексеевна (е книги .TXT) 📗

МЫ ЗДОРОВАЕМСЯ С МОСКВОЙ

Спать мне не хочется, значит, я выспалась, значит, уже утро. Но, наверно, раннее, хотя совсем светло, летом не поймешь, утро это или еще ночь.

Часы у меня будут, когда мне исполнится шестнадцать, не раньше, так сказала мама. Поезд наш очень скорый, он останавливается только на самых больших станциях. Это хорошо, ведь на каждую станцию у поезда уходит уйма времени. С разбегу не остановишься, нет, надо идти все медленнее и медленнее, потом еще сколько-то минут по­стоять, потом опять сразу не больно разгонишься. Зато на станциях висят большие часы и можно узнать, сколько сей­час времени и скоро ли будет Москва.

Я лежу на верхней полке. Первый раз в моей жизни. Сначала, когда я попросилась сюда, мама сказала:

— Ни в коем случае!

А когда мама говорит: «Ни в коем случае!» — мы с Гал­кой умолкаем. Все равно ничего не выйдет. На верхнюю полку полезла мама. И тут она увидела, что эта полка к стенке идет под гору. С такой полки, сказала мама, нароч­но не свалишься. Тут Галка закричала, что тоже хочет на­верх, раз там все под гору, что в конце концов она тоже не просто так едет в Москву, а на летние каникулы, пусть Наташка не больно-то задается.

Наташа — это я. Наталка тоже я. А мама еще называет меня Натальей. «Наталья!» — громко говорит она, и я уже знаю, что сейчас мне нагорит.

Четвертого пассажира в нашем купе еще не было. И мама подсадила Галку наверх.

Мама спит на нижней полке, под Галкой, лицом ко мне. Наверно, она и во сне принимает экзамен у своих студен­тов, лицо у нее заботливое, губы чуть-чуть шевелятся. Точь-в-точь такое же лицо бывает у нашей учительницы, когда мы отвечаем ей урок. Моя мама работает в Харьков­ском университете и вчера вечером принимала экзамен. Мама много рассказывает нам про свой университет, про своих студентов. Она вообще у нас разговорчивая. А вче­ра все молчала и глаза у нее были невеселые.

— Что, плохо отвечали? — спросил ее папа.

— Хорошо отвечали...

— А мне показалось, что ты чем-то огорчена.

— Ты, наверно, забыл,— тихо сказала мама,— это же четвертый курс. На будущий год у них уже не будет не­мецкого языка. И меня не будет.

Тут вмешалась Галка.

— Тебе их жалко, да?

— А ты как думаешь? Вот через три года вы расстане­тесь со своей Александрой Александровной...

Галка перебила маму:

— А я все равно в перемены буду ее в коридоре сто­рожить. Наталка же сторожит.

Александра Александровна была моей первой учитель­ницей. Она учила нас два года, а прошлой осенью стала учить первоклассников, потому что у них теперь новая трудная программа, а Александра Александровна очень хорошая учительница. Очень! Галка так важно говорит:

— Нам сегодня Александра Александровна по матема­тике много задала.

А у меня в первом классе была обыкновенная арифме­тика.

Я все смотрю и смотрю на маму. Я что-то не помню, ви­дела ли я ее когда-нибудь спящей. Ложится она, когда мы с Галкой уже наполовину выспимся, а встает раньше нас. Наверно, ни один человек на свете не устает больше нашей мамы. То она проверяет тетрадки своих студентов, готовит­ся к занятиям, то мчится в университет, то в магазин. А сколько у нее хлопот с нами. Папа любит борщ и жаре­ную картошку, мы с Галкой, наоборот, лапшу, потом еще котлеты с макаронами, блинчики с творогом. И все это жа­рит, варит наша мама. И белые-белые, как молоко, папины рубашки стирает мама! И дырки на наших колготках, ко­торые на нас прямо горят, штопает мама.

Папа тоже очень занят. Он работает бухгалтером, а по вечерам еще, как и мама, учит студентов, которые потом тоже станут бухгалтерами. Папа и сам все время учится. Он работал и заочно учился в институте, а теперь работает и заочно учится в аспирантуре. Он будет кандидатом бух­галтерских наук. Папа очень любит свою бухгалтерию.

Маме помогаем мы с Галкой. Покупаем молоко, хлеб, сахар. Мама вешает нам на шею ключи от дома, Галке от­дельный, мне отдельный, потому что мы учимся в разные смены. Ключи у нас на резинке: так очень удобно откры­вать замок. Мы сами разогреваем себе обед и моем за со­бой посуду. Но часто мама работает по вечерам, потому что в ее университете студенты учатся и по вечерам. Тогда совсем бывает хорошо, мы обедаем вместе с мамой и ско­рее бежим во двор. Мама поглядывает на нас из окна, она говорит, что так ей гораздо спокойнее, потому что с нами случаются разные неприятные истории, особенно со мной.

Однажды я взяла да скатилась с ледяной горки на конь­ках. Ну и шлепнулась и выбила себе зуб. Зуб был еще не настоящий, а молочный, но докторша сказала, что и мо- лочные зубы не для того вырастают, чтобы их выбивать. Еще я очень часто застреваю в лифте между этажами, потому что мне все не терпится скорее открыть дверцу лиф­та, а он этого не любит и тут же останавливается, где попало.

Галка тоже спит лицом ко мне. Часто люди говорят про меня или про Галку: «Вылитая Анна Владимировна». Так зовут нашу маму. А другие наоборот: «Вылитый Борис Петрович». Так зовут нашего папу. Я смотрю то на маму, то на Галку. Нет, ни капельки они друг на друга не похо­жи. У Галки нос короткий, губы полные, брови темные, тонкие, ресницы длинные, густые. Глаз я сейчас не вижу, но я их наизусть помню, глаза у нашей Галки коричневые, папины. Потом я закрываю глаза, чтобы лучше припом­нить себя, свое лицо. Нет, уж кто похож на маму, так это я. И глаза у меня, как у мамы, крупные, голубые, и нос мамин, не курносый, и волосы мамины — светлые, немнож­ко кудрявые. Только длинная я и тонкая в папу, мальчишки дразнят меня цаплей. А Галка ростом почти самая малень­кая в классе. Тут она в маму, мама тоже у нас невысо­кая.

Наконец-то Галка выспалась. Сначала она открыла один глаз, потом другой, почмокала своими толстенькими губа­ми и заулыбалась. Наверное, сразу вспомнила куда мы едем. Ведь целую зиму, целую осень и целую весну ждали мы, когда настанет июнь и мы поедем в Москву. Так жда­ли, так много говорили про это, что мне все еще не верит­ся, что это я, я, Наташа Китенко, лежу на верхней полке, а напротив меня Галка, а внизу мама и все мы едем в Мо­скву. Что через какой-нибудь час на вокзале нас встретит дед Володя и скажет нам: «Прибыли? Ну вот и хорошо!» Он много не разговаривает, не то, что мама с бабой Натой. Они целое лето говорят-говорят, а потом, когда нам уже надо возвращаться в Харьков, вдруг вспомнят, что не рас­сказали друг другу про самое главное.

Галка посмотрела вниз и громко зашептала мне:

— Путька уже проснулась, уже крутится, есть, наверно, хочет.

Мне сейчас было не до Путьки, и я махнула рукой.

— Захочет — поест, там у нее полкочана капусты.

— Это кто там шебаршит? — спросила мама.— Ну, чего ты, Наталка, проснулась ни свет ни заря?

— Не могу спать,—ответила я.— Как ты не понима­ешь!

Мама стала переплетать свои косы. Прическа у мамы самая простая. Заплетет она потуже косы, заколет их на затылке шпильками и ходит целый день гладенькая. А из Галкиных кос вечно торчат хвостики. Мне лучше всех — я стриженая.

— Всё лежите,— сказала мама.— А кто за вас будет умываться?

— Путька!

— А кто будет есть?

— Путька!

Путька ехала в отдельном купе — в коробке из-под па­пиных башмаков сорок пятого размера. Путька — это че­репаха. В прошлом году баба Ната купила ее на Арбате в зоомагазине и подарила нам. Путькой мы назвали ее по­тому, что, когда она не спит, она все время путешествует, ну, прямо как заведенная. И совсем неправильно люди говорят: «Плетется как черепаха». Поглядели бы эти люди на нашу Путьку, как она от нас улепетывает. Конечно же, мы с Галкой упросили маму взять ее с собой в Харьков. Зимой она больше трех месяцев спала. Медведь во время своей зимней спячки хоть лапу сосет и храпит. А наша Путька ничего не ела, и даже не слышно было, дышит она или нет. Мы уж начали беспокоиться, жива ли она, и вдруг однажды увидели, что она лапами перебирает и шею вытянула. Дали мы ей капустный лист. Прижала она его лапой и давай хрумкать, даже облизывается от удовольст­вия. Теперь она вместе с нами возвращалась в Красный бор, так называется поселок, в котором живут летом наши дед с бабой.