Грибной дождь для героя - Вильке Дарья Викторовна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
Сначала она казалась Ринке великаном — только очень изящным великаном, — освещающим зимние столичные сумерки резным фонарем. Потом Ринка выросла, сравнялась с нимфой ростом — и оказалось, что та очень худенькая. А теперь Ринка выше нее, а хрупкая нимфа все равно побеждает ночную мглу — каждый раз, когда Ринка ночует у Бабтони.
Когда тебе плохо, то нужно, очень нужно, — чтобы кто-нибудь просто, тихо стоя рядом, ничего не спрашивая и ничего не говоря, включал тебе ночник.
Когда-то Бабтоня зажигала ночник для Ринки, а теперь Ринка зажгла его для Бабтони.
Вдруг та ночью проснется и ей станет страшно, как бывало страшно Ринке?
Обычно, конечно, бабушки заботятся о своих внуках: внучек, не простудись, внучек, почему ты плохо ешь… А о них самих-то и позаботиться некому.
Поэтому Ринка и вспоминала все, что может пригодиться сейчас: то, что во сне выздоравливают, к примеру. Выходила в ночной сад и на ощупь рвала свежий подорожник — на всякий случай, — и черные деревья не пугали ее больше, как раньше бывало.
Где-то вдалеке, почти что на горизонте, горел в темноте тусклый огонек: кто-то тоже не спал в этот поздний час. Может быть — кто-то тоже переживал за свою бабушку, а может быть — просто страдал бессонницей, как Старуха Ватаулиха.
Ринка и не знала, что дом может быть таким пустым и безлюдным — хотя на диванчике спит Бабтоня. Совсем не страшным, нет, — просто пустым.
Ринка притащила куклу с рыжими волосами с чердака вниз, чтобы не сторожить Бабтоню совсем одной.
— Вот ведь странно, скажи? — тихо спрашивает она у куклы. — Вот у меня есть и Бабтоня, и дед Толик, и Рита, и Рудик, и Женька, они за меня горой, а когда что-то случается, то только я одна и могу что-то сделать. Почему так?
Или взять чудеса, способности всякие необычные, колдовское и странное — как у Бабтони. Захотел — дождик вызвал, захотел — грозу. Когда читаешь про волшебство в книгах, оно все складно получается — выходит, стоит только захотеть, и можно любую сложность волшебством побороть. Любую рану в момент затянуть — просто чудом. А вот лежит твоя бабушка — белая как мел, — и все ее волшебство оказывается никуда не годным, его можно забыть, а нужны в этот момент только жгут и подорожник. И Ринка.
Глаза закрываются — Ринка не хочет, не хочет спать, ей нужно сторожить сон Бабтони, но глаза закрываются. Это тишина закрывает их. Она обволакивает Ринку медовым облаком, убаюкивает, качает на гамаке сна, гладит по голове мягкой ладонью — а ладонь пахнет Бабтониной рукой, лавандой и степным разнотравьем. Спи, спи, тишина поможет, теперь она сама, сама все сделает, со всем справится, все вылечит. Спи, маленький часовой, спи, часовым тоже нужен отдых…
Проснулась Ринка рывком — и сразу же испугалась: сколько она проспала? Почему заснула? Все проворонила? Бабтоню прошляпила?
Солнце бронзовыми квадратами лежало на полу — будто ничего вчера не было, яблони за окнами снова из черных превратились в зеленые. Ринка побежала на терраску, боясь посмотреть, что там, и зная — бежать надо все равно быстро, даже если и страшно.
Бабтоня не лежала, а сидела на диванчике и читала старую газету, из тех, что валялись на журнальном столике.
Она обрадовалась Ринке, будто давным-давно не спала.
— Доброе утро, детка! Будь добра, сделай мне кофе, — сказала Бабтоня, еще бледная, похудевшая и ставшая будто бы меньше за эту ночь. И потом, взгляну в тревожное Ринкино лицо, добавила: — Я думаю, все теперь будет хорошо.
И она никогда еще Ринку не обманывала.
За этот долгий день Ринка научилась уйме полезных вещей: варить куриный бульон — он помогает больным, если у них мало сил, снимать пенку, когда варишь суп, мелко-мелко резать укроп, мыть большие чугунные сковородки добела, жарить лук и много чего другого.
Еще она теперь умела перевязывать раны и помогать больному переворачиваться в постели — чтобы не отлежал себе бока.
Иногда ей казалось, что она летает по дому. А иногда — что она стала большая-большая, а дом — маленький, поэтому у нее все так ловко и быстро получается. То и дело прибегала на террасу — проверить, тут ли Бабтоня, словно она могла в любую минуту исчезнуть навсегда. А Бабтоня дирижировала со своего диванчика:
— Зелень кладут в последнюю очередь, чтоб не выварилась. Очень вкусно получается, если кинуть в бульон маленькую очищенную луковку, целиком.
Когда они наконец поели куриного супа, Бабтоня, откидываясь на подушку, подытожила:
— Ну все, сыт-пьян, нос в табаке.
И это звучало как самая-самая большая похвала.
Вечером на улице взревел мотор, и теперь они вдруг стояли все здесь: и дед Толик с авоськой, полной городских гостинцев и, наверное, кедровых шишек, и Рудик в новой футболке, и Женька с огромным булыжником в руках, который она собиралась показать Бабтоне — вдруг там золото? Ринке почудилось, что она не видела их целую вечность, что прошло много-много недель с тех пор, как дед Толик уехал в столицу.
— Я тут себе ногу разрубила, — слабо улыбнулась Бабтоня, пытаясь спуститься с диванчика и морщась от боли, — а Ринка научилась чудесам.
Первое августа.
Бабтоня так и сказала, я не вру, дневник, — «чудесам». А дед Толик потом объяснил — если бы не я, Бабтоня потеряла бы много крови и мало ли чего еще могло случиться.
Вечером, совсем поздно, пришла Рита — и все кинулись рассказывать эту историю по-новому. Ритка прямо рот открыла, сразу стала ко мне приставать — почему ты не позвала никого, да почему то, да почему это. А я объяснила, что не могла оставить Бабтоню одну ни на минуточку. Тогда Ритка прищурилась и серьезно так сказала — я вначале решила, что она шутит: «А девочка-то выросла…»
Я, конечно, возмутилась. Во-первых, не люблю, когда она задается и называет меня «девочкой». Ну а во-вторых, не замечаю я ничего такого взрослого в себе. Вот раньше, когда мы были маленькие, папа на дверном косяке устроил специальный метр: нарисовал большие цифры и пометил сантиметры, как на линейке: один, два, три и так далее. И каждый день рождения мы с Риткой становились затылком к двери, а мама проводила красным карандашом черточку там, где была наша макушка. Потом надписывала — имя и год — и можно было сразу увидеть, кто насколько вырос. А как понять, выросла ли ты, если остаешься такого же роста?
Дед Толик привез мне кедровую шишку — как и обещал. Теперь он целыми днями у нас на участке, как будто бы живет у нас. Убирается, колет дрова, пропалывает Бабтонины цветы.
И даже готовит, еду. Иногда, конечно, и я помогаю — я теперь умею куриный суп варить и лук жарить, — но он всегда смеется и говорит: «Иди, бегай на свободный выпас — когда еще набегаешься». Оказывается, я очень люблю есть его стряпню. Больше всего — плов. Дед Толик умеет стряпать плов, будто бы он на сцене, а это настоящий спектакль. Научился в Узбекистане, в геологической экспедиции, говорит. Он зажигает в саду печь, ставит на нее огромный казанок чугунный, там растапливает жир. И когда жир шипит и кипит, бросает туда все: и морковку, и лук, и мясо, а оно все пахнет и прыгает, как будто танцует.
Дед Толик так ухаживает за Бабтоней, как настоящая нянечка, а я смотрю и думаю — все-таки иногда хорошо поболеть. Когда это неопасно, конечно.
С каждым днем она идет на поправку. Нога заживает, и скоро Бабтоня сможет снова ходить.
И самое главное, что я знаю теперь, дневник: каждый может делать чудеса — если захочет, конечно. Для этого не нужно ничего особенного — просто надо захотеть, только сильно, по-настоящему. Без этого ничего не получится.
Глава восьмая
Ничейный курятник
Август пришел яростно и буйно. Жара стояла с утра до вечера. Хотели солнца и жарких деньков? Пожалуйста!
Небо с самого утра становилось белесым, как выцветший ситец, день устало дрожал душным маревом, а до самого позднего вечера казалось, что попал в жарко натопленную баню. Даже тень была горячая и душная. Птицы летели в полуденном вязком воздухе медленно и лениво — а потом и вовсе исчезли, и утром никто больше не пел в кустах сирени, не ходил по крыше кухоньки, качая длинным хвостом.
