Большие неприятности - Маркуша Анатолий Маркович (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Я долго злился, скажу, злился целенаправленно — сам растравляя себя: упрекать всякий может, упрекать проще всего. Только никто не в состоянии уметь все... И тут я споткнулся.
А много ли я умею?
Кое-как слесарить меня в летной школе обучали. Самую малость столярничать, пожалуй, тоже... Ну-у, а если подметку прибить, если брюки укоротить?..
«Позволь, — как бы обращаясь к своему оппоненту, возражал я. — Но если считать уменья, так пожалуйста, и пилотаж — на бочку! И штурманскую подготовку — на бочку! И чтение синоптических карт — на бочку!..»
Контрдоводов было много. Весьма. Только звучали они неубедительно.
Да-а, у мужчины должны быть руки.
В воскресенье я вытащил в сарай кресло и осторожно распорол на обшивке боковой шов. Из сиденья полезла грязная, свалявшаяся вата.
Снять обивку удалось не сразу. Но удалось. Пружины оказались ни к черту, как будто их нарочно выворачивали наизнанку. Пружины пришлось выкинуть. Выпросив у соседа-техника кусок резинового самолетного амортизатора, я вместо пружинного перевел кресло на резиновый «ход». Потом заложил свежую вату, а для гладкости поверх ваты распялил еще зимние шерстяные портянки, ну, и затянул старую обивку...
Кресло отлично пружинило! Это факт. Сиденье получилось ровным. Это тоже факт. Но ни молодость, ни красота к креслу не вернулись. Увы.
Потом мне пришлось долго и весьма старательно заглаживать очередной семейный конфликт. За это время я незаметно реставрировал всю нашу жалкую мебель и сверх того сменил электропроводку в квартире...
Можно сказать, я рос на глазах семьи. И передо мной соответственно ставили все новые задачи, придерживаясь при этом главного авиационного принципа: от простого — к сложному...
Как раз в эту пору в полк пришел новый заместитель командира. Судить о нем я не мог, видел майора лишь раз — на офицерском собрании, когда командир представил нам Лапшина, традиционно произнеся: «Прошу любить и жаловать».
А на другой или на третий день иду я по стоянке и вижу: стоит мой бывший механик, переведенный в звено управления полка, старшина-сверхсрочник Алексеев, руки по швам, в глазах тоска, и слушав... Слышу, Лапшин вполне корректно формулирует:
— Двигатель на малых оборотах глохнет через каждые сто метров... рулить невозможно... Кто летал на вашем самолете? Что вы делали с мотором? Ни на что не похоже, старшина! Вы, я вижу, не мальчик...
Алексеев и правда был давно не мальчик — за сорок, в авиации больше двадцати лет, и вообще механик — божьей милостью!
Мне на той машине летать не приходилось, но я все равно решил вмешаться: Гришку жалко стало, безответный он мужик.
— Я, товарищ майор, отлично эту машину знаю, до последнего времени все было нормально. Позвольте, гляну? — И, не дожидаясь, чего он скажет, разрешит или нет, командую Гришке:
— Стремяночку давай, капот... отвертку!
Не успел Лапшин, как говорят, охнуть, а я карбюратор отрегулировал, жиклер малого газа отпустил немного. Велел Грише в кабину сесть, запустить движок... И на работающем моторе окончательно малый газ довел.
— Прошу проверить, — говорю Лапшину, — по моему разумению, экстралюкс.
Он проверил. Вроде остался доволен. Спрашивает:
— Техник звена?
— Никак нет. Летчик. — Понимаю, сразу всех не запомнить... обижаться не на что.
— Летчик? А чего не за свое дело беретесь?
— Почему не мое? Самолет — мое дело!
— Ваше дело — летать, а не гайки крутить...
— Извините, — говорю, — тот не летчик, кто не может двигатель или тормоза отрегулировать, тот, извините, извозчик: но-но! Поехали!..
А теперь я учусь книги переплетать. Интересно. И нужно. За инструктора по переплетному делу у меня внук Алешка. Им в школе эту науку преподают. Теорию он легко схватывает, знает и как надо, и чем, и сколько там припустить... а терпения не хватает, и настоящей твердости в руках нет.
Хотя чего Алешку выгораживать. Другие в его возрасте не то уже могут. Книги переплетать еще не тяжелая индустрия...
В конце концов мы завоевали полное и безраздельное господство в воздухе. Во что это обошлось — другой вопрос. Но теперь оно было наконец нашим. И ощущения в полете стали совершенно иными.
Я даже не удивился, когда услыхал от «зеленого» пилотяжки-стажера, честно говоря, порядочного нахала:
— Сбить его не штука, да как найти?!
Конечно, это было наглым преувеличением: сбить противника редко бывает просто... Но найти его сделалось в ту пору действительно очень трудно.
Кажется, это был мой последний боевой вылет.
Звено плюс пара, отданные в мои руки, составляли ударную группу. А восьмерку непосредственного прикрытия штурмовиков вел Носов. Объект нападения — аэродром.
Мы беспрепятственно достигли рубежа атаки, штурмовики с ходу подавили несильное зенитное прикрытие и принялись обрабатывать самолетные стоянки, бензосклады и склады боеприпасов...
Противодействия с воздуха не встретили. И Носов вполне разумно подключил свою восьмерку к атакам штурмовиков.
А я с группой ходил над аэродромом. Выше огня и дыма. Мои ребята только головами крутили: «мессеров» не было, но они могли появиться.
Штурмовики и группа Носова работали, как на полигоне: повторяли заход за заходом; бомбили и расстреливали цели, привередничая, — выбирали, что позаманчивее...
Шло время. И можно было уже сказать: вылет получился!
Наученньш опытом, зная, сколь азартен Носов, я нажал на кнопку передатчика и, подражая низкому, с хрипотцой голосу командующего, сказал:
— Штурмовики, маленькие, — сбор! Не увлекаться!
Я видел, как штурмовики сработали отход; видел, как заняли свое место истребители, и сам уже начал разворачивать свою шестерку к дому, когда мне на глаза попался летевший много ниже одиночный «мессершмитт». Он перемещался как-то странно: рыскал вправо и влево... заметьте — один.
Я сказал:
— Остапенко, прикрываешь дальше звеном. Понял? — И, убедившись, что Остапенко понял, велел ведомому: — Миша, тихо за мной...
Мы спикировали ниже одиночного «мессершмитта». Я сказал:
— Пристраиваемся, ты — справа, я — слева.
Мы подошли и встали с ним крыло в крыло, как на параде. Фашист поглядел на меня; я показал: пошли на посадку! С нами! Не думаю, что он пришел в восторг, но... война шла к концу... и, главное, куда ему было деваться?..
По рации было слышно, как штурмовики благодарили Носова за отличное прикрытие... хотя, между прочим, прикрывать их на этот раз было не от кого. Потом Носов приказал группе перестраиваться на посадку и недовольно спросил Остапенко:
— Абаза где?
Мы подошли к аэродрому, когда Носов начинал третий, предпоследний разворот. Я сказал:
— Внимательно, Миша... вспухни чуть-чуть... та-а-ак, хорошо, колеса пока не высовывай.
И показал фашисту: выпускаем шасси. Видел — он метнул взгляд вправо, но понял: второй русский не ушел, висит над самой кабиной, дернешься, угодишь под винт... И выпустил шасси. После этого он поглядел на меня с вопросом.
Международным жестом всех авиаторов — оттопыренный большой палец над кулаком — я показал: все в порядке...
Мы начали снижение. Я сказал:
— Миша, отстань немного и держи пушку под пальчиком.
— Понял, — ответил Миша и чуточку приотстал.
— Пока он не выключит двигатель на земле, стереги паразита, Миша, — сказал я.
Мы благополучно усадили «мессершмитт» на нашем аэродроме. И сели сами.
Потом, как всегда, уже ближе к вечеру состоялся разбор полетов.
У меня, кажется, были все основания ожидать если не восторга, то похвалы: все-таки не каждый день приводят истребители «языков» в свое расположение. Но все пошло не так, как я думал.
Игнорируя финал вылета, Носов спросил:
— Кто тебя дергал за язык объявлять «горбатым» сбор и отход?
— Так ведь по расчету времени... — начал я.
