Тебе посвящается - Бременер Макс Соломонович (бесплатная регистрация книга txt) 📗

– По законам физики, теперь не растает, – объявил, отдуваясь, Игорь.

– Стась, – сказал Ляпунов, – подтверждаешь? Это твоя наука. Не растает?

– Если не будет привходящих обстоятельств, – зага­дочно ответил Станкин. – А тебе что, накрываться потом этим одеялом?

– Именно! – сказал Ляпунов. – Да ладно уж! Прошу к столу...

Валерий слегка посторонился, пропуская ребят в сто­ловую, и вдруг нос к носу столкнулся с Леной.

Это было новогоднее чудо! Ее никто не ждал, и она появилась! Всем было известно, что осталось прийти одному Игорю. Все знали, что больше не должен прийти никто. Но вот она – перед ним!

Когда сталкиваешься с чудом, не знаешь, а вернее, не успеваешь подумать, как себя вести. И сплошь и ря­дом ведешь себя как-нибудь глуповато, безалаберно. Если б появление Лены не было чудом, Валерий совер­шенно автоматически принял бы равнодушный и независимый вид. Это было бы довольно просто. Но поскольку Лена была овеяна магией новогодней ночи и все вокруг для него счастливо переменилось с быстротой, очень сма­хивающей на волшебную, он разинул рот и, восхищенно тараща глаза, рявкнул:

– С наступающим!

На что Лена, опустив ресницы, ответила менее громо­гласно:

– Тебя – тоже, – и села за стол.

...Любители чудес, изумившись, начинают затем обык­новенно рассуждать и доискиваться, какой аппаратурой пользовался иллюзионист. И после того, как пробка от шампанского, стукнувшись о потолок, упала на торт, по­вредив кремовую завитушку; после того, как Терехина запричитала: «Ой, ребята, уговаривались же без вина», и все выпили до дна по бокалу; после того, как пробили по радио куранты, а затем рядом – стенные часы, и, очу­тившись в 1955 году, все принялись закусывать, – после всего этого Валерий стал мысленно докапываться, как все же оказалась здесь Лена.

Несомненно, ее привел Игорь. Но как ему удалось? И главное – интересуется он Леной сам или заботится о Валерии?

Определить это было нетрудно.

Лена сидела напротив Валерия, а Игорь справа, во главе стола. Гайдуков, потешно крякая, пил лимонад, шу­тил со своей соседкой, переговаривался со Станкиным, но на Лену не обращал ни малейшего внимания.

Валерию захотелось сказать ему что-то доброе и дру­жеское. И, когда Игорь предложил выпить за дружбу, он, встав, первым чокнулся с ним и поглядел ему в глаза, как бы показывая, что думает сейчас обо всем том хорошем, чего оба они ждут от будущего. Игорь кивнул, подмигнул и на миг скосил глаза на Лену, точно удивляясь, что Ва­лерий не проявляет инициативы.

Валерий улыбнулся. Он не торопился проявлять инициативу. Не оттого, что помнил обиду: обида улетучилась и он больше не чувствовал ее. Не ждал он и того, чтобы непременно сама Лена сделала первый шаг. Это было со­всем неважно сейчас. Просто на душе у него было на ред­кость спокойно. Предстояла длинная новогодняя ночь с гуляньем по городу, с хороводами вокруг высоченных елей на площадях и взаимными провожаниями, и он поче­му-то убежден был: они с Леной неминуемо объяснятся в эту необыкновенную ночь.

Стол с остатками яств отодвинули к стене. Снова за­вели патефон. Теперь Валерий остался у стены вместе с Леной. Певец запел о симпатичном дяде Ване, в бодром темпе перечисляя его достоинства, а танцующие, наращи­вая скорость, оттеснили Валерия с Леной в угол. Прибли­зительно в середине перечня дяди Ваниных положитель­ных черт Лена сказала:

– А ты, значит, не умеешь танцевать?

– Нет.

– И не учился?

– Нельзя. Я очень больно наступаю на ноги.

– Нарочно?

– Конечно, нечаянно.

– Поучись сегодня. Надо пользоваться случаем!

– Что ты! В тапочках нужно, а не в таких вот... – Он указал на свои ноги в больших ботинках, грубых и увеси­стых, как чугунные утюги.

Это был разговор пустой и пустячный, но обоим было важно только то, что они опять как ни в чем не бывало говорят друг с другом и отдаляются от размолвки.

После танцев поиграли немного в шарады и наконец вышли на улицу.

Падал снег, сухой, точно осыпавшаяся известка, и ще­потками, не тая, лежал на рукавах, плечах и воротниках. Молодежь гуляла шеренгами, во всю ширь мостовых, не­торопливо сторонясь редких автомобилей. И странно было, что для этих вот редких машин безостановочно работают светофоры на перекрестках и стоят посреди площадей одинокие регулировщики. Звучали песни, то приближаясь, то удаляясь, то мешая одна другой...

Компания Ляпунова со студенческой песней шагала по центральной аллее Тверского бульвара. От Никитских во­рот ребята собирались спуститься по улице Герцена к Ма­нежу, а потом выйти на Красную площадь.

У памятника Тимирязеву задержались. Он выглядел необычно. Снег лежал лишь на челе мыслителя – благо­родной сединой, и на груди – ослепительно белой маниш­кой. Снег нигде больше не коснулся серого камня статуи, но пьедестал равномерно и шероховато был тронут измо­розью, на которой кто-то уже выскреб: «С Новым годом, орлы!»

– С Новым годом! – крикнул кто-то за спинами ребят.

Все разом обернулись. Это был Шустиков.

– А, привет, – сказал равнодушно Ляпунов.

Остальные тоже безразлично поздоровались.

– Как встретил? – без большого интереса осведомил­ся Ляпунов, в то время как остальные стали уже сходить по ступеням с бульвара на тротуар.

– Так! – вызывающе ответил Шустиков. – Чистюля дешевый! Жалко было к себе пустить?

Он сделал два размашистых шага к Ляпунову, вдруг остановился, точно желая обрести равновесие, прежде чем сделает новый шаг, расслабленно качнулся, и все поняли, что Шустиков под хмельком.

– А на что ты мне нужен? – спросил Ляпунов. – Если б ты был веселый парень, я б, может, тебя сам по­звал. Ты двигай потихоньку домой, а то еще налетишь на кого-нибудь. Пока!

– Чистюля! – выкрикнул Шустиков, загораживая ему дорогу. – Побоялся меня пустить! Я в последний раз хотел, как полагается, погулять! Товарищ называется!

– Я к тебе в товарищи не набивался. Так что зря ты, – спокойно сказал Ляпунов. – Ты с кем всегда хо­дишь? С Костяшкиным, что ли? Вот с ним бы и празд­новал.

Но Шустиков не хотел считаться с тем, что Ляпунов действительно не был его приятелем, – он продолжал, надрываясь от жалости к себе, упрекать Ляпунова так, точно тот делил с ним досуг в хорошие дни и отшатнул­ся от него в беде.

– Ладно, хватит. Счастливых каникул! – прервал его Ляпунов.

– Мои каникулы уже там будут, – ответил, понизив голос, Шустиков, – где сейчас Костяшкин. Понятно?

– Да брось! Ты серьезно?.. – спросил пораженно Ля­пунов, разом переменив тон.

Шустиков кивнул, быть может удовлетворенный отчасти, что смог ошарашить Ляпунова, прощально махнул рукой и пошел прочь по бульвару.

Компания накинулась на Ляпунова: что имел в виду Шустиков, когда говорил, что Женька побоялся его к себе пустить? Почему Щустиков намекал, что хотел погулять в последний раз?

– А черт его знает, на что он намекает! – беспечно пропел Женька, пытаясь отшутиться. – Услышал насчет нашей встречи, стал напрашиваться, я его отшил.

– А чего ж он тогда тебе: «побоялся, побоялся»? – спросил Кавалерчик.

– Да тут такая история... – неохотно сказал Ляпу­нов. – Встретил я его, значит, дня три назад, прошу про­щения, в бане. Одеваемся рядом. Он мне показывает часы ручные с серебряной браслеткой. «Хороши?..» – «Хоро­ши, – говорю. – Откуда у тебя?» Отвечает: «Достал». Я еще раньше почему-то понял, что не дареные. «Не ку­пишь у меня? – спрашивает. – Им цена четыреста рублей, отдам за триста пятьдесят». – «Нет, говорю, не требуется». Он вздыхает: «Придется в скупку нести». Потом меня просит: о часах – никому. А напоследок стал ко мне на Новый год навязываться.

– Вот подлец! – сказал Валерий.

– Н-да, действительно, – произнес Станкин с тем на­пряженным выражением лица, которое не разглаживает­ся, пока человек не свыкнется с услышанным.