Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович (книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Если бы прошёл человек по пионерскому лагерю и по дворам, он подумал бы, что видит сцену из сказки «Спящая красавица», в которой по мановению волшебника неподвижно застыло всё. Только мир вокруг был не сказочный, а обыкновенный. Высокие дома, дворы, засаженные деревьями, арка пионерского лагеря с надписью «Добро пожаловать!».
Разговор Анюты и Миши продолжался, и уже выяснилось, что украден был ценный золотой портсигар, подаренный Лотышеву министерством, и что Мише зачем-то нужно было пятнадцать рублей. Но люди все ещё не двигались.
И, конечно, первым опомнился Паша Севчук. Он был удивительно хладнокровный мальчик. И когда из репродуктора понеслись уже не слова Миши, а только затихающие его всхлипывания, Паша Севчук встал и начал пробираться к выходу из беседки, чтобы побежать на радиоузел и выключить микрофон.
— Не надо, — резко сказала ему Катя Кукушкина.
Паша Севчук глазами показал ей на областных пионерских работников: «Зачем же, мол, им слушать? Зачем же, мол, нам сор из избы выносить?»
— Не надо, — коротко и резко повторила Катя. И голос у неё был такой, что Паша только пожал плечами и снова сел.
На самом-то деле у него были свои соображения, он-то лучше всех слушавших понимал, о чём идёт речь. И он великолепно учитывал, что в любую минуту могло быть упомянуто и его, Пашино, имя. А зачем же допускать, чтобы замечательного Пашу Севчука порочили перед всем кварталом?
А Катя Кукушкина представила себе, что, как только Паша войдёт в будку, Анюта и Миша опомнятся и поймут, что их разговор слушал весь квартал. И всем своим существом она чувствовала, что этого допустить нельзя. Пусть лучше все слушают. Умные же люди — поймут. Она напряжённо ждала, что будет дальше. Зачем нужны были Мише пятнадцать рублей? Не может же быть, чтобы он украл просто от легкомыслия? Ни на одну минуту не пришла ей в голову мысль о том, что Миша испорчен, что он просто вор, который случайно попался и пытается прикинуться невинной овечкой.
Катя понимала, даже не понимала, а чувствовала, что случилось что-то необыкновенное, тяжёлое, страшное для десятилетнего мальчика, и два чувства владели ею: мучительная жалость к Мише и горькое сознание своей вины.
— Кому же ты должен пятнадцать рублей? — послышался из репродуктора спокойный, ласковый голос Анюты. — Дурачок, что же ты мне не сказал? Мы одолжили бы, мы ведь на днях получим деньги. Я бы у Марии Степановны попросила.
— Я… я проиграл… — всхлипнул Миша. — Вове Быку… в горошину… он требует долг… и грозится.
— Ну, ты бы мне и сказал, — спокойно уговаривала брата Анюта. — Конечно, нехорошо, что ты проиграл, но что же делать? Зато теперь уж знаешь, чем это кончается. Это что же, ты, когда в лагерь не ходил, проиграл?
— И тогда, — всхлипнул Миша.
— И потом, когда по вечерам уходил? — спросила Анюта.
— Нет, по вечерам я у кино билетами торговал, — стыдливо сказал Миша.
— Зачем? — удивилась Анюта.
— Чтобы расплатиться.
— Значит, ты ему больше был должен? — продолжала ласково спрашивать Анюта.
— Нет… — Миша всхлипнул, — а просто я, что принесу из кино, то и проиграю.
— А зачем же ты опять играл?
— А Бык не соглашался иначе. Или, говорит, отдавай всё, — Миша всхлипнул, — или играй дальше.
— Вот ты бы мне и сказал, — говорила Анюта. — Мы бы ему всё отдали, и не надо было бы тебе билетами торговать и играть дальше.
— А я боялся. — Миша всхлипнул ещё раз, но теперь уже успокоенное и тише.
— Ну, ничего, ничего, — говорила Анюта. — Ты не бойся. Всё хорошо. Мы сейчас отнесём… или нет, ты иди домой, а я отнесу деньги Быку, только забегу к Марии Степановне и отнесу. И забудь про всё это, будто и не было ничего.
— Ой! — выкрикнул вдруг Миша с таким отчаянием, что все слушавшие у репродукторов даже вздрогнули. — Ой, Анюта, а с портсигаром что же? Что я папе скажу? И потом, меня же арестуют! Они там мою фамилию откуда-то знают!
— Ну-ну-ну, — успокаивающе сказала Анюта, — не беспокойся, мы всё уладим. Ты кому его продал?
— А я не продал… — Теперь Миша всхлипывал с новой силой, чувствовалось, что отчаяние снова охватило его. — Я отнёс в комиссионный магазин, думал, мне рублей десять — пятнадцать дадут, а они стали рассматривать, и слышу, говорят, двести пятьдесят стоит! Я испугался и убежал. — И совсем на рыдании он закончил: — И фамилию мою они там откуда-то знают… Я сказал, что я Михайлов, а они всё Лотышев да Лотышев…
— Ничего, ничего, — сказала Анюта, — фамилию они знают, потому что на портсигаре написано. Ты разве не видел?
— Нет, — всхлипнул Миша, — я как сунул его в карман, так и не смотрел на него, боялся.
У Паши Севчука отлегло от сердца. Разговор, видимо, шёл к концу, а его имя не было упомянуто. Можно было надеяться, что он сможет остаться по-прежнему замечательным, показательным, удивительным Севчуком и что на липе по-прежнему будет висеть его портрет.
По-прежнему неподвижно, как в «Спящей красавице», сидели пенсионеры и домохозяйки, не двигаясь стоял участковый, внимательно слушая каждое слово, не двигаясь стояла дворничиха с метлой, и дворник со шлангом стоял не двигаясь, не замечая, что струя вымыла уже довольно большую ямку и повредила несколько цветков.
А из репродуктора нёсся успокаивающий, ровный голос Анюты:
— Ты ни о чём не думай, вытри глаза, чтобы не было видно, что ты плакал. Хочешь, останься в лагере, только не говори никому про эту историю. Ни к чему, понимаешь?
— Понимаю, — успокоенно сказал Миша.
— Или, если хочешь, иди домой, — продолжала Анюта. — Может быть, действительно тебе лучше пойти домой? Возьмёшь книжку, почитаешь… Ты ведь «Всадника без головы» не кончил ещё?
— Не кончил, — сказал, успокоенно всхлипнув, Миша.
— Ну вот, а её скоро надо в библиотеку сдавать. А ну, покажись. Совсем молодцом. Никто и не подумает, что ты плакал. И пойдём, а то нас заждались, наверное.
Минут пять, не больше, продолжался разговор Анюты и Миши, но столько за эти минуты Анюта пережила, что начисто стёрлась из её памяти ручка, которую надо было ей повернуть и которую она не повернула, и даже не пришло ей в голову, что непонятно, почему после конца передачи не вошёл в помещение радиоузла Паша Севчук, не пришла Катя Кукушкина сказать, хорошо ли говорила Анюта, что никто даже не открыл дверь радиоузла. Так многое надо было решить немедленно, сию же минуту, так о многом надо было подумать, что не было места никаким другим мыслям.
Репродукторы замолчали. Катя Кукушкина поняла, что Анюта ещё раз осматривает брата и что через минуту или две они выйдут. Действовать надо было быстро.
— Никто ничего не слышал, — сказала Катя быстрым, резким, командирским голосом. — Ясно?
Все сидевшие в беседке понимающе кивнули головами.
Катя выскочила из беседки и бегом побежала к ребятам, толпившимся у репродукторов. Анюта и Миша могли выйти каждую секунду. Надо было торопиться. Она подбежала к первому репродуктору.
— Никто ничего не слышал. Ясно? — сказала она.
Ребята и девочки смотрели на неё. У всех у них были серьёзные, нахмуренные лица. Они даже не сочли нужным ей ответить, им и без неё было ясно всё.
— И сейчас же бегом по дворам, — сказала Катя, — предупредите знакомых, родителей, пусть они предупредят соседей.
Она не кончила ещё говорить, как уже вся группа ребят, стоявшая у репродуктора, мчалась к воротам. Бежали девочки, занимавшиеся рукоделием и игравшие в настольный теннис или в волейбол. Бежали мальчики — шахматисты, шашисты, волейболисты — и просто мальчики, не увлекавшиеся ни одним, ни другим, ни третьим, бежали вовсю, сколько хватало сил, бежали с серьёзными, нахмуренными лицами, чтобы успеть до прихода Анюты и Миши предупредить родителей и соседей, пенсионеров и домохозяек — всех, кто мог слышать разговор Анюты и Миши.
А Катя уже повторяла эту фразу второй группе ребят, и те тоже молча кинулись к воротам, и Катя только успела крикнуть им вслед:
