Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич (бесплатные версии книг .TXT) 📗

И снова подъезды, этажи, двери… И снова ручки, ручки, ручки без конца.

— Давай бросим эту затею, — предлагал Виталька.

Но мною овладело какое-то непонятное упрямство. Я уже был готов искать проклятую ручку день и ночь.

— Сам говорил, найдем в один миг, — отвечал я Витальке, — а теперь в кусты?

И Таня тоже, улучив момент, шепнула мне:

— Ну хватит, Эдька, слышишь? Надоело.

— Мне тоже, — кивнул я и устремился в очередной подъезд.

Раза два я и Виталька подходили к тете Поле, спрашивали, верно ли ручка медная.

— А как же! — говорила тетя Поля. — Как сейчас помню, медная.

Поиски продолжались. Виталька наконец нашел медную ручку. Прибежал к тете Поле. Пошли смотреть, но ручка оказалась не той.

Я уже твердил про себя заклинание:

Наверно, и Виталька тоже что-нибудь сочинил (я знаю, когда он ищет грибы, то что-то шепчет, но что — не говорит). И даже, может быть, сочинил это очень ловко, потому что ручку отыскал все-таки он.

Тетя Поля страшно обрадовалась.

— Касатики, — говорила она, — вот выручили! Ну заходите, кваску попьете. Нюрка такой квасок готовит!

Мы вначале отказывались, а потом зашли.

Нюрка (мы ее, конечно, стали звать тетя Нюра) оказалась похожей на свою сестру как две капли воды. Такая же маленькая, остроносенькая, с ровным пробором на голове. Была она, правда, чуть помоложе тети Поли.

— А я заждалась тебя, Поля, — сказала она, — все жданки пропали.

— Угости вот ребят кваском. — Тетя Поля положила сверток на большой стол рядом с ворохом цветной бумаги, обрезками тряпиц, ножницами и клеем. — Мои спасители.

Она принялась было рассказывать, как мы искали дверь с медной ручкой, но, увидев, что мы с удивлением посматриваем на этот стол, остановилась вдруг на полуслове и пояснила:

— Нюрка-то наша надомница. Работает, значит, дома, потому как инвалидность имеет. А цветы уж одно заглядение. Да вы сами гляньте.

Тетя Поля потащила нас к углу комнаты, где на широких полках лежала масса всевозможных цветов.

Она протягивала нам один цветок за другим и торопливо говорила:

— А это гляньте… А этот…

По-моему, цветы были неплохие, хотя я не очень-то в этом разбираюсь. Я вспомнил, что на праздники, когда идут демонстрации, у многих в руках такие цветы.

А Таня то и дело восклицала:

— Прелесть… Какая прелесть…

К нам подошла хозяйка с подносом, на котором стояли чашки, наполненные густо-коричневым квасом.

— Угощайтесь, — сказала она. — Кваску моего отведайте.

Мы с Виталькой залпом выпили по полной чашке, а Таня сделала один глоток и поставила чашку на поднос.

— Спасибо, тетя Нюра.

— Спасибо, — сказали и мы с Виталькой.

— На здоровье, милые.

— Ну как, вкусный квасок-то? — спросила тетя Поля.

— Ага, — сказали мы с Виталькой. — Вкусный.

— Прелесть, — отозвалась Таня.

— Может, еще выпьете? — предложила хозяйка.

— Спасибо, — сказала Таня, — нам нужно идти.

Но мы с Виталькой все же выпили еще по одной чашке.

Потом стали прощаться.

— Это вам. — Тетя Нюра дала нам по красной гвоздике.

— Какая милая, — проговорила Таня, рассматривая свой цветок.

Мы поблагодарили тетушек и ушли. Когда спускались по лестнице, Виталька протянул Тане гвоздику и сказал:

— Таня, возьми.

Я тоже захотел отдать ей спою гвоздику, но удержался: зачем же мне подражать Витальке?

А Таня сказала:

— На что мне такая безвкусица! Все равно сейчас выкинем.

Безвкусица? Я ушам своим не верил. Только что ведь говорила: «Какая милая». И вдруг — безвкусица!

— Точно, — согласился Виталька, — такие лишь на венки для покойников нанизывают.

— Чего же брал? — не вытерпел я.

— Все брали, и я взял, — невозмутимо ответил Виталька.

Мы опять вышли на набережную, но теперь пошли уже по другой стороне, возле самых перил. Таня, а за ней и Виталька бросили в воду свои гвоздики, и река медленно понесла их.

— Бросай, — сказал мне Виталька. — Чего жалеть! — Я не бросал.

— Зачем же бросать, — заметила Таня, — если ему нравится. Пусть бережет. Вкус у всех разный.

Я шел молча и глядел на воду.

Может, и верно, безвкусица этот цветок, сделанный из бумаги и проволоки? Но ведь его подарили… Подарили. Как же я брошу? Получится, что я предаю тетю Полю и тетю Нюру, что я смеюсь над ними.

Я не бросил гвоздику. Так и пошел в Третьяковку с цветком в руке.

…Народу возле касс было немного. Мы подождали минут пять и получили билеты.

— Пошли на второй этаж, там классика, — уверенно сказал Виталька, после того как контролер надорвал наши билеты.

Вначале мы попали в зал, где со стен на нас смотрели какие-то важные господа и дамы. Мужчины были в париках, с орденами и лентами. У дам орденов не было, но зато они могли похвастаться кружевами и драгоценностями, которые нацепили на себя в большом количестве.

Одни лица были бледно-восковыми, на других алели румяна. Попадались лица и красивые, и некрасивые — носатые с тонкими, поджатыми губами.

Но было в портретах и такое, что объединяло их и делало похожими.

Сперва я не мог понять, отчего это так, а потом догадался: у всех этих вельмож и вельможинь был одинаково надменный, напыщенный вид. Наверное, выламывались друг перед другом, все равно как Виталька выламывался перед нами в кафе. Я даже улыбнулся от такого сравнения.

— Ты что? — спросила меня Таня.

— Да так… интересно здесь очень.

— Это все фигни на постном масле, — сказал Виталька. — Идем дальше, еще не то увидишь. — И он быстрыми шагами направился к выходу.

Так проскочили мы через несколько залов. Виталька все время поглядывал по сторонам и махал нам рукой, чтобы мы не задерживались, шли скорее за ним.

А задержаться иногда ой как хотелось, но Виталька подчинил нас своей осведомленностью и решительными действиями.

Сделать остановку все же пришлось, потому что мы вдруг оказались в каком-то тупике. Оставалось или пойти назад, или поднырнуть под бархатный канатик, который висел в проеме стены и преграждал всем путь.

Мы бы, конечно, поднырнули, но вовремя заметили, что на нас смотрит дежурная с повязкой на рукаве.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратился к ней Виталька, — а где тут висит Иван Грозный со своим сыном?

— Эта картина висит в зале Репина, откуда вы только что пришли, — отметила дежурная, подозрительно нас оглядывая. — От кого это вы бегаете?

— Мы не бегаем, — сказал Виталька, — мы ищем.

— Возвращайтесь. Пройдете два зала, и будет Репин. Только идите нормально, как все люди. Картины смотрят, называется. В галерее находитесь, а не в проходном дворе…

Но мы ее уже не слушали, повернули назад.

— Вот! — произнес Виталька и показал рукой. — Пришли.

Я взглянул и сразу вспомнил, что видел это на открытке. Но только в первый момент картина показалась мне знакомой. Чем больше я на нее смотрел, тем удивительнее, ярче и ужаснее становилась она. Я знал, что Иван Грозный в припадке гнева убил своего сына, но сейчас все это было у меня перед глазами. Как вкопанный стоял я и не мог шевельнуться. Многое здесь было жутким: кровь на коврах, остроконечный посох, пана царевича, которую пытается зажать Иван Грозный. Но самым страшным был он сам — царь. И не грозный он вовсе, да и на царя не похож. Он всего-навсего обезумевший, жалкий старик. Глаза его почти совсем вылезли, и он уставился ими куда-то в сторону и, конечно, ничего не видел. Спутанные волосы стали дыбом, а лоб был выпачкан кровью, кровью сына.

Наверное, этот старик после того, как увидел, что наделал, и кричал и выл в отчаянии. А потом подскочил к царевичу, который безжизненно распластался на коврах, приподнял его, попытался закрыть рукой рану… Но не удержать кровь, не удержать уходящую жизнь. Старик то хватал себя за голову, и на ней оставались кровавые следы, то вновь протягивал дрожащую руку к ране сына.