Том 27. Таита (Тайна института) - Чарская Лидия Алексеевна (книги онлайн полные .TXT) 📗
Ах, девчонка еще осмеливается обращаться к ней этим тоном хозяйки!
Августа Христиановна буквально онемела от гнева. Она схватила за руку Глашу, вытащила ее из постели, поставила на коврик перед собой и, захлебываясь от негодования и злости, не могла произнести ни слова.
Так она стояла несколько минут среди своей комнаты.
Между тем быстро раскрылась смежная с дортуаром дверь, и три десятка черненьких, белокурых русых головок просунулись в нее.
— Скифка вернулась, mesdames! Все пропало! — полным отчаяния шепотом вырвалось у Тамары Тер-Дуяровой.
— Finita la comedia! — сорвалось с губ смугленькой Алеко.
— Дорогая моя, это ужас, ужас! — готовая разразиться истерическим плачем, крикнула Зина Алферова.
— Мне дурно. Дайте капель, — простонала Валерьянка.
Расталкивая самым бесцеремонным образом подруг, Ника Баян бросилась к Глаше. И прежде чем кто-либо успел произнести слово, подхватила ее на руки и кинулась с нею вместе в коридор.
Августа Христиановна, красная, как пион, негодующая и злая, бросилась вслед за ними. Но Золотая Рыбка, осененная быстрою как молния мыслью, не теряя ни на секунду самообладания, в два прыжка метнулась к столу, на котором красовался ее собственный, принесенный сюда накануне для развлечения Глаши аквариум, и приподняв его над головою, изо всех сил брякнула им об пол. Осколки стекла с дрожащим звоном разлетелись по паркету. Золотые рыбки затрепетали. Два тритона кинулись по направлению к раскрытой настежь в коридор двери.
— Лида! Лида! Что ты сделала, безумная! — бросились к ней подруги.
— Она с ума сошла! Она сошла с ума! — кричала Шарадзе, вытаращив глаза от ужаса.
— Они умерли! Я их убила! — вопила с рыданием Тольская, опускаясь на колени подле погибающих рыбок.
— Ай! Ай! Тритон мне в сапог забрался! — кричала в страхе Маша Лихачева, вскакивая с ногами на диван.
— Ай! — пронзительно визжала Неточка Козельская, а за ней и остальные.
— Успокойтесь, mesdames, тритон не змея, не ужалит вас, — надрывалась черненькая Алеко.
— О Боже! Что это такое? — в тоске и ужасе простонала Августа Христиановна.
Этого только и надо было Золотой Рыбке. Необходимо было во что бы то ни стало помешать преследованию и обратить на что-нибудь другое внимание Скифки. И ради этого девушка, не задумываясь, пожертвовала своим сокровищем.
— Лида! Тольская! Что ты наделала!
— Спасайте скорее хотя бы рыбок, mesdames, несите стакан с водой! — командовала с высоты кресла, на ручку которого она забралась, опасаясь тритонов, Маша Лихачева.
— Но кто же, наконец, мне ответит, что это за ребенок спал здесь? — теряя последнее терпение, взывала Августа Христиановна. — Мари Веселовская, не пожелаешь ли ты мне объяснить все это? Как самую благонадежную и корректную воспитанницу спрашиваю я тебя. Слышишь? — и грозное лицо обратилось к тихой Земфире.
Мари, обычно бледная, теперь с двумя яркими пятнами пылающего румянца на щеках, выступила вперед.
— Не смей говорить ни слова! — вдруг вынырнув из толпы подруг, с угрозой бросила ей черненькая Алеко.
— Что такое? Бунт? Заговор? Единица за поведение! Чернова, да как ты смеешь! — вся дрожа от гнева, накинулась на нее Августа Христиановна.
Мари с негодованием взглянула на подругу.
— Что ты! Что ты! Как ты могла подумать, что я могу обмолвиться хотя бы единым словом, — гордо отвечала она.
— Ага! И ты заодно с ними! Лучшая ученица — и тоже бунтовать! — зловеще продолжала немка.
— Дорогая моя, успокойтесь, дорогая моя, — и в полном забвении Зоя Алферова кинулась в объятия Скифки.
— Прочь! Какая я тебе «дорогая»? Ты забылась! Молчать!
— Не кричите на нас. Мы не маленькие, мы не седьмушки, — раздался за спиной фрейлейн Брунс спокойный голос.
Августа Христиановна быстро поворачивается назад. Перед ней Ника Баян, улыбающаяся, уравновешенная, как будто ничего не случилось. Немка до того растерялась, что осталась стоять с минуту с широко раскрытым ртом и вытаращенными от глубокого изумления глазами. Ведь не прошло пяти минут, как эта самая Баян уносила отсюда белобрысую девчонку, а сейчас она как ни в чем не бывало снова здесь. Положительно дьявольское наваждение какое-то, да и только. Прошло добрые две минуты, по крайней мере, пока Брунс обрела утерянную было способность говорить. Едва не задохнувшись, она выдавливает наконец из себя слова:
— Откуда этот ребенок? И почему она лежала в моей постели, ты должна мне ответить, Баян.
Ника Баян делает самое невинное лицо, услышав последнюю фразу.
— Ах, Боже мой, простите ради Бога, фрейлейн, — говорит она с ангельской улыбкой: — Мы очень виноваты перед вами. Вы не узнали этой девочки? Как странно. А между тем вы уж видели ее раз. Это княжна Таита Ульская, моя кузина. Вчера был последний вечер рождественских каникул, и ее привели в гости ко мне. Привела нянюшка. Ей сделалось дурно, то есть нянюшке, а не Таите, конечно. Мы отправили ее в больницу, а девочку оставили до утра у нас. Мы не смели этого делать без вашего разрешения, конечно, но Таита буквально засыпала у нас на руках, и мы уложили ее у вас. Кто же знал, что вы вернетесь сегодня. Мы извиняемся, фрейлейн, перед вами, а после уроков пойдем извиниться и перед самой Maman за то, что не попросили у нее разрешения оставить на ночь девочку.
Голос Ники звучит так убедительно, так кротко, что не поверить ей нельзя. И прелестные глазки с такой нежностью и покорностью смотрят в взволнованное лицо Августы Христиановны, что мало-помалу та невольно успокаивается, приходит в себя. Особенно поражает Скифку то обстоятельство, что эта «отчаянная» девчонка не хотела делать из их поступка секрета и даже намеревалась довести его до сведения самой генеральши. И это последнее обстоятельство сразу примиряет фрейлейн Брунс с ее проказницами.
— Куда же ты девала твою кузину? — все еще не сдаваясь, сурово спрашивает она Нику.
— Она у Зои Львовны Калининой. Я принесла ее туда и попросила приютить ее на время, пока за нею не пришлют из дома.
— Но зачем же туда, когда моя комната, — совсем уже растерянно и смущенно лепечет Брунс.
— Но, фрейлейн. Вы же так приняли девочку, что мы не решились, — совсем уже покорно, тоном оскорбленной невинности произносит Ника. — Разрешите только собрать ее вещи и игрушки. Можно?
— И поймать тритонов, — слышится другой робкий голос.
— И убрать осколки разбитого в замешательстве аквариума, — звенит третий.
Фрейлейн Брунс так подавлена всем происшедшим, что не вдается в подробности Никиной исповеди, которая грешит на каждом шагу против истины и здравого смысла. Почему, например, нет теплого верхнего платья между вещами девочки? Отчего здесь разбросана такая масса игрушек, как будто маленькая гостья не случайно попала сюда, а гостит уже давно? И почему, наконец, родители или родственники этой маленькой таинственной княжны, у которой, кстати сказать, вид и внешность далеко не княжеские, не прислали за нею с вечера, а оставили ночевать в чужом месте, среди чужих людей? Ведь должны же были сообщить туда институтки, что нянька заболела и ребенок остался здесь.
Но все эти случайные мысли приходят много позднее в голову Августы Христиановны, уже тогда когда порядок в ее комнате водворен, следы гибели аквариума затерты и два тритона и золотые рыбки торжественно водворены в банку с водой.
Но воспитанницы не могут уже быть свидетельницами снова возникших мук фрейлейн и ее сомнений. Они спешно одеваются в дортуаре в ожидании утреннего звонка.
