Про Чира и других - Земкаюс Жанна Михайловна (книги онлайн полные TXT) 📗
В Сибири всегда так: черемуха цветет — жди холодов. Подул холодный ветер — сиверко. Начался снегопад. Весь день густым горизонтальным потоком несло снег. Хлестал он в стены домов, накручивался сугробами у заборов. К вечеру буран утих, а ветер все не мог успокоиться. Широко разошелся. Клубит ветер поземку по полю, гонит по улице снежную пыль, в трубах воет, проводами звенит.
Соцветия черемухи свернулись серенькими комочками, к листьям почерневшим прижались: согрейте, погибаем! Да где там. Слаба, мала защита. Сиверко ветви мотает. Бьются они об изгородь, как птицы в силках.
И в такое-то время вывелся у скворчихи птенец. Один. Остальные замерзли. Повыбрасывала скворчиха скорлупки из гнезда, а сама и носу не кажет — согревает голенького птенца.
Певун в лес полетел, корм для них добывать. Полетел и как в воду канул. День прошел, другой на исходе. Пищит птенец — есть просит. Голосок слабый. И поняла скворчиха — никогда уже не видать ей Певуна. Значит, черед лететь ей.
А ветер раскачивает длинный шест, скворечник подрагивает. Живой ли скворчонок? Скорее бы возвращалась мать! Ветер утих, но холодно. Скворчиха, конечно, в лесу. Там, у подножий широких елей, земля не заснежена, корм какой-нибудь разыскать можно.
Наконец-то вернулась. В клюве держит что-то беленькое. Верно, личинку. Скворчонок пискнул и умолк.
В раздолье
Наш дом последний на длинной и единственной улице поселка. На задах речка Белая, за нею — лес.
Снег весенний быстро исчез. После метельного морозного отзимка дни настали теплые-претеплые. Раздолье птицам! Лес и небо звенят звонами. А черемуха в нашем палисаднике до чего же радешенька теплу! Ветви расправила, стоит белым-бела, будто облако на землю опустилось.
Комаров пока нет, и можно распахнуть окна. Упадут цветущие ветви черемушки на широкий подоконник пахучим сугробом — так бы все и смотрел на него. Вечером мы с Аленкой поднимаем с подоконника легкий цветочный сугроб, бережно, чтобы не осыпались лепестки, отводим от окна, захлопываем створки. И все-таки на подоконнике остаются белые теплые чешуйки. И всю ночь бродит в комнате запах, горьковато-душистый и тревожный.
Июньское солнце идет к закату долго и прячется за лес по-дневному расплавленное, яркое. А в мае закаты малиновые, холодноватые.
Вечер. Лес потемнел, стал похож на зубчатую стену. Солнце над стеной висит огнистым клубком. Кажется, коснись клубок зубцов стены — и вспыхнет пожар. Запляшет на стене пламя, повалит черный дым.
Скворцы любят летать на закате. Не за кормом, а просто так. Вверх-вниз, вверх-вниз ныряют они в воздушных волнах, чуть двигая крыльями. Так лодки скользят с волны на волну. Скворцы черные, но если присмотреться, у них на спине и крыльях желтые точки, будто метинки солнцем.
Чир зовут его
Скворчонок трещит день-деньской, хоть уши затыкай. Из окошечка еще не показывается. Порой даже скворчихе надоедает его крик. Чтобы припугнуть, закаркает она по-вороньи. Он и замолчит. Хоть никого еще сроду не видел, а знает — птиц с неприятным голосом следует опасаться.
Повадилась к скворчонку прилетать сорока. Только скворчиха за кормом, она — тут как тут. Сядет на забор, скосит голову и пялит свой голубоватый глаз на скворечник. Любопытничает, какой там крикун сидит.
«Интер-р-ресно, интер-р-ресно», — тарахтит сорока, а сама все косится на наш дом. В окно стукнешь, она и уберется.
«Чир, чир», — это скворчиха зовет птенца. «Чир, чир, — кричит она, заглядывая в свой домик, — хватит сидеть в гнезде, пора тебе крылышки разминать».
А может, «чир» обозначает, что опасности нет и все хорошо на теплой, ни для кого не скупой земле.
Аленка белит известкой кирпичи цветочной клумбы, а скворчиха над нею снует веретешком, от скворечника к к полю, с поля к скворечнику — кормит Чира.
Аленка смеется:
— Ну и аппетит у крикуна! Помочь матери, что ли? Я бы мигом ему банку червей доставила.
Новость! Сегодня скворчиха выманила-таки Чира из гнезда. В оконце скворечника показалась бурая, желтоклювая головка.
— А забавный сынок у нашей скворчихи!
— Почему же сынок, мама? Может, это дочка, — сказала Аленка, большая любительница спорить.
— По-моему, парнишечка. Ты только посмотри, как у него пушок топорщится. Точь-в-точь вихры на мальчишеском затылке.
— Скажешь тоже! — говорит Аленка и смеется. Чир нравится и ей.
Теперь он целыми днями торчит в оконце. Шею вытянет, на землю смотрит. «Эх, так бы и полетел, так бы и нырнул в траву зеленую, мягкую. А если не получится лететь, я упаду, убьюсь. Земля-то во-о-он как далеко!» — пищит Чир.
Однажды со скворчихой прилетели два скворца. Может, то были родственники или знакомые. Они уселись на карниз нашего дома, напротив скворечника. Чир, как обычно, торчал в оконце.
— Каков, каков? — спрашивала скворчиха гостей.
— Чудный, чудный! — тараторили гости. — Уже большой, большой. Пора его учить летать.
— Чир, Чир, покажись-ка гостям. Выпрыгни на крылечко. Не бойся! — высвистывала счастливая от похвал мать. — Я кому говорю, неслух! — и она подлетала к домику. А птенец, увидев, что ему ничего не принесли, затрещал обиженно и спрятался в скворечнике.
Гости, недовольные невоспитанным детенышем, полетели прочь. Скворчиха их не стала провожать. Она что-то кричала им вслед отрывистым голосом. Наверное, ругала гостей.
На другое утро сидим мы с Аленкой на кухне, завтракаем. Вдруг она как вскочит, как забарабанит в окно ладонью и к двери. Я за ней.
— Что случилось? Алена!
— Сорока! Выхватила Чира из гнезда. Я застучала — она бросила его.
Мы обежали палисадник. Я чуть не наступила на птенца. Он лежал на листке подорожника. Маленький, бурые перышки. Желтый с боков клювик.
— Аленка, он мертвый. Видишь, сорока выклюнула ему глаз.
— Дай, мама. Может, еще не мертвый? Дай мне. Ты не знаешь…
Капельки крови из глазной ямки запачкали Аленкины пальцы.
— Опять ты ногти обкусываешь, что за дурная привычка, — хотела сказать я, но промолчала. Очень уж у нее был несчастный вид. Она держала птенца в ладонях и дула на него.
— Кажется, он ожил, — прошептала Аленка, — надо промыть ему ранку.
Головка птенца на длинной, вялой шее мертво лежит на блюдечке. Аленка, прикусив губу, промывает ваткой ранку. Вода в блюдечке порозовела, а капельки крови все выступают, выступают…
Аленка не ошиблась. Чир был живой. Она, немного поколебавшись, дала мне птенца подержать, послушать, как стучит его сердце. Оно стучало быстро и легко, как наручные часики.
— Будет жить! — объявила Аленка торжественным, не допускающим сомнений голосом.
И так она проговорила эти слова, и так потом старательно мыла под умывальником руки, и даже так держала полотенце, что ясно: она подражала врачам из кинофильмов, когда они выходят из операционной со словами: «Будет жить».
— Вот видишь, мама, а ты сказала, он мертвый.
Аленка ждала, чтобы я похвалила ее. Все-таки это она спасла жизнь птенцу.
— Конечно, ты очень хотела, чтобы Чир был живой, ну вот, так и вышло.
Мы взяли старую шапку-ушанку, постелили в нее мягкую ветошь, чтобы Чиру было уютней. Шапку закрыли лоскутом темным. Когда Чира усаживали в шапку, он открыл здоровый глаз, до этого зажмуренный, а там, где был другой глаз, розовая капля покатилась к желтому уголку клюва.
Скворчиха прилетела, когда Чир уже сидел в шапке. Она как-то догадалась — дело не ладно, потому что сразу молча бросилась в скворечник и тут же выпорхнула. Нырнула в гнездо блестящая, ловкая, а выпорхнула — перышки взъерошились, тусклые, и вся она будто чучело неудачное.
Аленки дома не было — ушла на школьный огород. Когда вернулась, я ей рассказала, как металась скворчиха. Мы решили посадить Чира в скворечник. Все-таки он немного ожил, а на мать и смотреть жалко.