Про Чира и других - Земкаюс Жанна Михайловна (книги онлайн полные TXT) 📗
Мы отмотали проволоку, которой была прикреплена к забору жердь со скворечником, наклонили эту жердь и посадили Чира в родное гнездо. Вот скворчиха обрадуется!
Время шло, но ее все не было, и Чир в окошечко не показывается. Пришли Аленкины подружки, позвали в кино. Она не хотела идти, — как Чира оставлю? Я обещала присматривать, и они убежали.
Солнце идет к закату. Ласточки в вечернем небе чертят быстрые зигзаги, теплу радуются. А вот и наш одноглазик показался. Лапки уцепились за кромку оконца, глаз смотрит на землю, коротенькие крылья дрожат. Неужели он собирается лететь? Так и есть. Пискнул мышонком и бросился, а крылья и не поддержали. Несколько раз, пока падал, перевернулся в воздухе, пытаясь лететь, да где там. Лететь — надо силы, а у него? Все-таки полблюдечка воды окрасила его кровь в розовый цвет.
Чир упал в крапиву. Разнимаю жгучие заросли. Руки в волдырях, горят крапивным огнем. Ничего, погорят — перестанут. Чир-то наш живой! Хватит, друг! Налетался. Будешь жить у нас.
На второй день жизни в шапке Чир разевал желтый клюв навстречу руке — ждал корм.
Нас он совсем не боялся.
— А зачем ему бояться? Он же понимает, что мы его друзья, — рассудительно заметила Аленка, когда я стала удивляться, как он так сразу приручился.
К вечеру второго дня в окна стала ударяться какая-то пичуга. Слышался шелест крыльев о стекло, царапанье лапок по оконному переплету. Она исчезла, как только я подошла отдернуть шторы.
Чир, наглотавшись дождевых червей, дремлет в шапке, а в окно снова: тук-тук, тук-тук. Она? Так и есть. Скворчиха, распластав по стеклу крылья, глядит в комнату. Как она узнала, что Чир у нас дома? Она же не видела, когда мы его взяли. Может, она влетит в комнату? Пока я открывала тугую форточку, скворчиха улетела. И больше мы ее не видели.
Чир поправился. Ранка почти зажила. Он уже научился склевывать с окон комаров. Высоко подпрыгивая, охотился за мухами. И очень любит купаться. Плюхает крыльями до тех пор, пока в тарелке совсем не станет воды, — всю расплескает.
Летает он плохо и лишь в случае крайней необходимости, когда принесут корм, а он где-то в другом углу комнаты. Стоит только позвать: «Чир, Чир!» — головой завертит, смотрит, надо ли лететь, или скорее выйдет — прибежать. Прямо лететь — у него не получается. Редко Чиру удается сесть Аленке или мне на плечо, глаз-то один, правый. Вот он и сбивается вправо.
Все ребятишки перебывали у нас. Аленка, может, раз сто уже рассказывала, как сорока чуть не убила Чира.
Теперь корм у него был на выбор: мухи различные, червяки всякие. Но только самым закадычным друзьям, из своего шестого класса, разрешала Аленка угощать Чира и выносить его на прогулки. Строились и планы мести всему сорочьему племени.
И вот совсем случайно узнаю, что у нас дома есть еще птенец, которого Аленка держит втайне от меня.
Пошла я зачем-то в сараюшку. Только дверь приоткрыла, а в сараюшке как затрещит сорока. Я даже растерялась от неожиданности. С улицы, когда солнечный день, в помещение зайдешь — ничего не видно. Стою у порога, приглядываюсь да трескотню сорочью слушаю.
Глаза привыкли к сумраку, и я увидела: на полу, в коробке от туфель, сидит сорока и разевает широко черный свой клюв, а он, как у Чира, с боков желтый. Рядом с коробкой консервная банка, полная чистой воды. Я вышла, плотно затворив за собой дверь.
— Алена, — спросила я вечером, когда она устраивала своего Чира спать, — а этот, ну, который живет…
Она мне не дала досказать.
— Ну, живет, ну и что? — Аленка всегда берет криком, когда в душе считает себя неправой.
Оказывается, было так. Сорочьи гнезда недалеко от поселка, в сосняке, нашел соседский Виталька, он же постоянный поставщик корма Чиру. Отправились туда пять человек. Вскоре у каждого в руках было по сорочонку. А взрослые сороки летали над самыми головами ребятишек и отчаянно кричали. Их откуда-то набралось много, и мстители уже стали побаиваться, как бы им самим не досталось от ошалевших с горя птиц.
Птенец, который достался Аленке, вел себя спокойно, из рук совсем не рвался, был теплый и тяжеленький. Они с Виталькой подошли к реке.
— Утопим? — мигнул Виталька. У него привычка такая — мигать, где надо и не надо, и носом швыркать. — А чё на них смотреть? — Виталька размахнулся и бросил своего сорочонка в воду. Тот упал близко у берега, крыльями захлопал по воде, чтобы плыть.
— Что ты делаешь! — закричала Аленка. — Он же утонет у тебя. Хватай скорее!
Виталька схватил сорочонка за крыло, отряхнул от воды и — за пазуху мокрого.
— Ты чё кричишь? Сама же говорила, — начал Виталька, предусмотрительно отбежав в сторону, прижимая рукой рубаху, чтобы не выпал сорочонок.
— Я тебе дам — сама. Ишь, какой фашист нашелся.
Пока они переругивались, другие ребятишки убежали домой и каждый, как великую ценность, прижимал к груди сорочонка.
— Я своего выучу разным штукам, — похвастал Виталька, когда они уже мирно шли к поселку.
— Ах, держите меня, он — выучит, — Алена все еще не могла простить Витальке его поступка и поэтому ехидничала над ним вовсю. — Я вот действительно выучу. Он будет совсем ручной, ну, как собака, например.
Так сорочонок появился в сараюшке.
Он и правда стал ручным: хотя теперь летает, где вздумается, дом всегда помнит. И хорошо знает имя свое — Бориска.
Чир стал взрослым
Лето. Скворечники опустели. Молодняк живет в лесном приволье, а на улицах поселка снуют суматошные воробьи.
Чир затосковал. У него вдоволь еды, уютное гнездо, а его сверстники сбиваются в веселые стаи, летают на кормежку или так просто летают вечерами, готовя крылья к большому перелету. А Чир спит в шапке.
В безветренные дни Аленка выносит его на полянку. Он уже неплохо подлетывает и с каждым днем летает все лучше, все охотнее. Но стоит Аленке, потеряв его из виду, позвать: «Чир, Чир!» — он возвращается тотчас к ней со свистом: «Здесь я! Здесь!»
Аленка идет домой. Чир сидит у нее на плече, деловито перебирая перышки крыльев. Ласточки высоко в небе, значит, и завтра — вёдро.
Притащила Аленка для Чира дерево — большую березовую ветку. Мы прибили ее в простенке. В комнате запахло свежестью березняка. Но листья у берез уже твердые, и цвет их, совсем недавно такой яркий, теперь кажется усталым. Уходит лето, уходит. Пусть Чир привыкает спать на дереве. Он весь вечер прыгал с ветки на ветку. И уснул, усевшись на самую тонкую веточку. Так безопасней — это подсказывает древний, веками испытанный инстинкт.
У птиц сон зыбкий. Полусон-полудрема, ожидание рассвета. Ночью страшно. Хищные ночные птицы летают на неслышных крыльях, на бесшумных лапах крадутся звери. Птицы, не спите крепко, не спите.
На тонких гибких ветках сидят ночью птицы — ждут рассвета. Чир тоже до утра сидел на березовой ветке, спрятав голову под крыло.
— Надо Чира отпустить, — сказала я утром Аленке. — Он должен жить в стае и улететь на зимовку в жаркие страны. Таков скворчиный закон.
А ей жалко — пусть еще побудет дома. Весь день Чир простоял на подоконнике, уткнув нос в стекло. Вечером я сама понесла его на поляну. Пусть улетит, если хочет. Только что прошел короткий, «слепой» дождь, и дорожные колеи наполнились водой. Чир запрыгнул в воду по брюшко. Купаться он любит. Поплескался вволю, выпрыгнул на сухое, отряхнулся, перебрал перышки. Все проделал, как это и подобает взрослой птице, — уверенно и ловко.
Потом долго летал над поляной кругами, высоко. Я позвала — он будто и не слышит. Пошла домой с мыслью: что Аленке-то скажу? Вернулась обратно. Еле дозвалась. Чир прилетел со стороны леса.
И опять он ночевал на своем дереве. А листья уже повяли, и в комнате пахло березовым веником… Днем мы собирали с грядки огурцы, а Чир, бегая по борозде, что-то склевывал. Потом откуда-то взялся черный скворец. Наш был еще бурым, хотя ростом ничуть не меньше взрослой птицы. Прилетевший коротко посвистывал и к нашему Чиру выказывал явное дружелюбие. Мы с Аленой замерли у грядки. Неужели вернулась мать Чира? Как знать.