В большой семье - Котовщикова Аделаида Александровна (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
А на другой день он уже сидел в кабинете секретаря Петроградского районного комитета комсомола.
— Ваши комсомолки в декабре сорок первого года поместили в больницу моего сына, — сказал Иван Антонович. — Нельзя ли узнать, где сейчас эти девушки?
Ему казалось, что то же самое он рассказывает уже в тысячный раз, и потому чувствовал себя немного виноватым перед людьми, которых отрывал от работы и заставлял искать, вспоминать. Но ему было совершенно необходимо узнать о сыне всё, что только возможно.
И люди это понимали. Его выслушивали внимательно, с теплым сочувствием.
Секретарь райкома, молоденькая круглолицая женщина с коронкой из кос на голове, смотрела на него приветливо и сейчас же принялась звонить по телефону.
Оказалось, что Федина давно уехала из Ленинграда, а Маша Лопухова и сейчас состоит на учете. Она — студентка Электротехнического института. Ему дали ее адрес, но Сахарову не сразу удалось застать девушку дома… А когда они встретились, Маша, высокая цветущая девушка, сразу вспомнила:
— Да, да, мы с Фединой несколько человек отвозили в стационар. А одного мальчика несли на руках, по очереди. Так это был ваш сын? Ну, как он теперь? Вырос, наверно… Как?! Неизвестно где он? — Девушка прикусила губу.
Нет, совсем не с улицы они забрали этого мальчика в больницу. И не из дома, а от одних людей. Фамилия? Нет, фамилии она не помнит. Адрес? Маша подумала, потерла лоб и вскочила. Она не помнит адреса, но, наверно, он записан у Зины. Зина тогда была секретарем райкома комсомола и вела дневник.
Маша долго звонила по телефону.
Вместе с Машей Сахаров побывал и у Зины. Та нашла в своем дневнике запись о том, что, по сообщению лейтенанта Ермаковой, в доме на Геслеровском переулке лежит больной мальчик, которого надо доставить в стационар. Номер дома был записан, но ни номера квартиры, ни фамилии людей, у которых находился мальчик, не было.
— Ничего, — весело сказала Маша. — Я и так узнаю, на глаз. Мы с вами туда поедем…
— А можно сегодня? — спросил Сахаров. — У меня осталось три дня отпуска.
Так Сахаров шел по следам сына.
Полуразрушенный дом
— Этого я не ожидала!
Девушка быстро и виновато взглянула на майора Сахарова. От холодного ветра носик ее покраснел, она зябко передернула плечами.
— Я отлично помню, что подъезд был прямо против ворот, а этаж, кажется, третий. Тогда было трудно подниматься, но все-таки я помню, что не очень высоко. А теперь видите, что делается…
Сахаров молча смотрел на дом, перед которым они стояли.
Под хмурым, низким, затянутым тучами небом печально торчали стены с изломанными, неровными краями. В глубине тянулись железные балки и странным зигзагом висел остов лестницы…
А в другой половине дома жили. В сером воздухе тускло отсвечивали стекла окон, за ними белели занавески.
Перед окном четвертого этажа на веревочке мирно сушилась ребячья одежда.
— Как неудачно получилось! — жалобно воскликнула девушка. — Я помню, что вот тут был подъезд! А здесь лежали сугробы снега…
— Разыскать тех людей надо! — твердо сказал Сахаров. — Пойдемте к управхозу.
Управхоз, озабоченная женщина, по домовой книге старательно перечисляла всех жильцов, населявших разрушенную часть дома до того, как упала бомба. Десятка три-четыре фамилий. Но у кого из этих людей временно находился больной мальчик Алеша Сахаров, она и понятия не имела.
Прежний управхоз умер в блокаду, она здесь работает всего второй год.
— Да от кого вы мальчика брали? — допытывалась управхоз у девушки. — Неужели там у вас, в райкоме комсомола, не записано?
Маша пожала плечами и расстроенно отвернулась.
— Да вы не огорчайтесь. Непременно найдем, — сказал Сахаров и притронулся к ее плечу.
— Вы же меня и утешаете, ну-ну! — со вздохом покачала головой Маша.
Они медленно шли к воротам.
«Отпуск кончается, — думал Сахаров. — Значит, так и придется уехать, ничего не узнав…»
— Товарищ майор! А вы думаете, что те люди, у которых жил ваш сын, могут знать, где ваш мальчик? — неуверенно спросила Маша. — Ведь он потерялся уже из детского дома…
— Раз эти люди взяли к себе моего мальчика, — значит, они знали его. Впрочем… — голос Сахарова прозвучал глухо, — может быть, и на улице подобрали. Разве не помогали ленинградцы друг другу — совсем незнакомым? Тем более ребенку… Постойте! — Он внезапно остановился и окликнул проходившего мимо подростка в шинели ремесленника.
— Ты из этого дома, мальчик? — спросил Сахаров.
— И блокаду здесь жил?
— Зиму сорок первого года жил.
— А ты не знал такого мальчика — Алешу Сахарова?
— Алешу Сахарова? — Мальчик подумал. — В нашем доме что-то не припомню.
— Он жил на Гулярной, но, может быть, здесь бывал. А в блокаду некоторое время и жил у кого-то в этом доме.
Внимательно глядя в лицо майору, ремесленник отрицательно покачал головой.
Маша воскликнула нетерпеливо:
— В этом разрушенном доме жили люди, у которых в блокаду временно находился Алеша Сахаров! Там девочка была лет десяти. Глаза серые, большие… Хотя тогда у всех были большие глаза!..
— Тут Хрусталевы прежде жили. Они и теперь живут… Погодите! — Глаза у мальчика радостно заблестели. — А ведь и верно, у Оськи бывал Сахаров! Жил ли он у них, я не знаю, но бывал.
— У Оськи Хрусталева? — жадно спросил Сахаров.
— Нет, фамилия Оськи: Абелин. Только знаете, — тише сказал ремесленник. — Того мальчика, кажется, звали не Алеша.
— Ну, вот опять! Только на след напали!.. — с горечью вскричала Маша.
— А может быть, его звали… — сдерживая волнение, майор пригнулся почти к самому уху мальчика и назвал имя.
— Да, да, точно! — Мальчик весело закивал головой.
— Пойдем, мальчик, сядем где-нибудь и побеседуем, — взволнованно сказал Сахаров.
Оська
Весной сорок первого года от крупозного воспаления легких умерла Олина мама.
В тот день всё в доме как-то сбилось и перепуталось.
Девятилетняя Оля сидела на диване, сложив на коленях руки, и следила взглядом за отцом.
Отец метался по комнате: то быстро ходил взад и вперед, то садился на первый попавшийся стул. Его лицо беспомощно кривилось. Посидев минуту, он вскакивал и снова принимался ходить.
А за отцом ходил его товарищ Викентьев — высокий полный человек, с растерянным и печальным лицом — и всё что-то говорил ему.
Матвей Иванович Викентьев по вечерам часто приходил к Хрусталевым. Какие это были веселые вечера! Папа тогда не уходил в свою комнату готовиться к лекциям, а сидел в столовой вместе со всеми, зажав подмышкой книгу. Карие глаза его непрерывно улыбались. Мама весело подшучивала то над рассеянностью Матвея Ивановича, то над висящей на ниточке пуговицей его пиджака, которую она тут же и пришивала.
Матвей Иванович поднимал кутерьму с детьми, возил трехлетнего Димку на спине, изображая норовистого коня. Всегда он приносил детям конфеты и игрушки.
На этот раз Викентьев был сам не свой… Когда дети попадались ему на глаза, он бормотал: «Ну-ну…» Подошел к Димке и, не глядя, сунул ему в руку шоколадную конфету.
На Олю он долго смотрел украдкой. Почувствовав на себе его взгляд, Оля обернулась. Он пробормотал краснея:
— Ничего, вырастешь…
Сидя на низком широком кресле, старая няня Авдотья громко всхлипывала. Она держала на коленях круглощекого толстенького Димку и целовала его в затылок. Димка сосал конфету.
Оля смотрела на папу, на Матвея Ивановича, на няню, братишку и не плакала, потому что не верила, что мама не вернется из больницы. Ее положили в больницу давно, может быть, целый месяц назад. И каждый день, каждый час Оля ждала маму. Не может быть, чтобы не надо было больше ждать!
Мама! Ей Оля рассказывала о школе, о подругах, о том, как вел себя Димка, пока мама была на работе. Маму можно было о чем угодно спросить, она всё знала и всё понимала. Не было на свете никого добрее, умнее и роднее ее. Как это так — умереть?
