Тотто-тян, маленькая девочка у окна - Куроянаги Тэцуко (мир бесплатных книг .TXT) 📗
И все же где-то в глубине души таилась мысль: «Хорошо все-таки было бы сыграть Ёсицунэ…» Но если бы ей вернули роль, она все равно не дала бы спуску Айко Сайсё.
Вот так, к сожалению, и получилось, что Тотто-тян не смогла принять участие в первом и последнем любительском спектакле в «Томоэ».
Мел
Ученики «Томоэ» никогда не рисовали на заборах и на тротуарах. Все это можно было делать в самой школе.
На музыкальных занятиях в актовом зале директор вручал каждому по мелку. Затем дети усаживались, а некоторые даже ложились на пол, где им понравится, и директор начинал играть на рояле. Слушая музыку, дети изображали на полу ее ритм нотными знаками, обозначающими протяженность звука.
Писать белым мелом на гладком светло-коричневом полу было огромным удовольствием. В классе Тотто-тян всего лишь десять учеников, а места в просторном зале сколько угодно, поэтому рисовали ноты размашисто, не рискуя залезть на чужой участок. Не было нужды и в нотных линейках, пбскольку обозначался только ритм. Причем в «Томоэ» ноты имели свои, особенные названия. Посовещавшись с директором, ученики придумали их сами. Вот такие:
– прыжок (под этот ритм хорошо получаются легкие подскоки то на одной, то на другой ноге, с последующим переходом на высокий прыжок);
– флажок (знак, похожий на флаг);
– флаг-флаг;
– двойной флаг;
– черный;
– белый;
– белый с точкой;
– кружок (целая нота).
Легко и просто запоминались такие ноты, поэтому все очень любили эти уроки.
Идея писать мелом на полу принадлежала директору. Он считал, что раз для нот маловато места на бумаге и черных досках, то лучше превратить пол в актовом зале в огромную классную доску. Тогда, говорил он, «дети получат свободу движений» и «смогут записывать ритм, даже самый быстрый, знаками любой величины».
Но главное, конечно, заключалось в том, что дети без помех слушали музыку. Если же от урока оставалось время, они просто рисовали: самолеты, куклы – словом, все, что вздумается, подчас так крупно, что залезали на территорию соседа и соединяли свои рисунки – и тогда на полу в актовом зале возникала огромная картина.
В паузах на уроке музыки директор спускался со сцены и проверял, как кто записал ритм. Он говорил: «У тебя все правильно». Или делал замечание: «Здесь я играл „прыжки“, а вовсе не „флаг-флаг“.
После того как дети исправляли свои ошибки, директор возвращался на сцену и снова проигрывал ту же мелодию, чтобы каждый мог проверить себя. И как бы ни был он занят, он никогда не доверял другим учителям уроки музыки. И ученики тоже любили уроки директора, с ним так интересно!
Но вот убирать в зале после уроков музыки было делом нелегким. Сначала каждый стирал свои ноты, потом все вместе тщательно протирали пол с помощью швабры и мокрой тряпки. Словом, трудиться приходилось до седьмого пота. Зато каждый в «Томоэ» знал, как хлопотно избавляться от всяких надписей, поэтому ребята не мазали стен и не писали на них карандашом или мелом. Им было вполне достаточно двух веселых уроков музыки в неделю.
Ученики «Томоэ» были большими знатоками мела: какой мелок лучше, как его держать в руке, как лучше им рисовать, как сделать так, чтобы он не ломался.
Смерть Ясуаки-тяна
В первое утро после весенних каникул дети собрались на школьном дворе. Директор Кобаяси стоял перед ними в своей обычной позе – заложив руки в карманы. Какое-то время он молчал, а потом вынул руки и оглядел ребят. Лицо его было грустным, казалось, он вот-вот заплачет.
– Ясуаки-тян умер… – медленно проговорил учитель. – Сегодня мы все пойдем на похороны. Я знаю, вы все любили Ясуаки-тяна. Такое горе… Мне так жалко его… – Учителю было трудно продолжать, на глазах выступили слезы.
Дети стояли потрясенные, никто не произнес ни слова. Каждый вспоминал Ясуаки-тяна. Скорбная тишина воцарилась на школьном дворе: такой глубокой печали он еще не знал.
«Отчего он умер так быстро? – подумала Тотто-тян. – Ведь я даже не дочитала до конца „Хижину дяди Тома“, которую он дал мне почитать перед каникулами. Сам предложил…»
Тотто-тян вспомнила его изуродованную полиомиелитом руку, в которой он держал книгу, – это была их последняя встреча перед каникулами. Вспомнила его застенчивую улыбку, его добрый, мягкий голос, свой нелепый вопрос: «Почему ты так ходишь?» Он не рассердился и просто ответил: «У меня полиомиелит». А их общий секрет – приключение прошлого лета, когда они сидели на дереве!.. Хоть и тяжел он был, но все-таки она втащила его… Ясуаки-тян был старше Тотто-тян, но доверился ей. Наконец, именно он, Ясуаки-тян, рассказал ей, что в Америке появилась такая штука, которую называют телевидением.
Тотто-тян любила Ясуаки-тяна. Они всегда были вместе – и на переменках, и на обеде, и на станцию после школы шли вместе. Ей так будет недоставать его…
Но Тотто-тян знала: раз Ясуаки-тян умер, он никогда больше не придет в школу. Вот и цыплята: сколько она их ни просила, они так и не ожили.
Прощание с Ясуаки-тяном должно было состояться в церкви. От Дзиюгаоки шли молча, вытянувшись длинной цепочкой. Тотто-тян, которая не могла обычно ходить спокойно, не озираясь по сторонам, на этот раз всю дорогу шла понурив голову. Теперь она испытывала иные чувства, чем в первый момент, когда директор сообщил печальную весть. «Не могу поверить! Бедный Ясуаки-тян!» – думала она тогда. Ей отчаянно хотелось еще разочек встретиться с живым Ясуаки-тяном и перемолвиться с ним в последний раз.
У входа в церковь, убранную белыми лилиями, стояли одетые в черное близкие Ясуаки-тяна: его мама, красавица старшая сестра, родственники. Завидев Тотто-тян и ее одноклассников, они заплакали еще горше, утирая слезы платочками. Впервые в жизни Тотто-тян присутствовала на похоронах и сразу же осознала, какое это грустное событие. Тихо и печально звучал орган, в скорбном молчании стояли люди. Внутри церковь была залита лучами солнца, но это лишь обостряло чувство печали. Человек с траурной повязкой на руке вручил каждому ученику «Томоэ» по белому цветку и объяснил, что входить в церковь надо поодиночке, а подойдя к гробу, где лежит Ясуаки-тян, следует положить цветы рядом с ним.
Ясуаки-тян лежал, усыпанный цветами. Хоть и мертвый, он казался таким же добрым и серьезным, как при жизни. Тотто-тян опустилась на колени и положила цветок к руке Ясуаки-тяна. Потом тихонько коснулась ее, той самой дорогой ей руки, за которую она столько раз держала мальчика. По сравнению с чумазыми ручонками Тотто-тян, его иссиня-белые руки с длинными пальцами, казалось, принадлежали взрослому человеку.
– Прощай! – прошептала она. – Возможно, еще встретимся, когда станем большими. Было б хорошо, если б к тому времени ты вылечил свой полио…
Тотто-тян встала и взглянула последний раз на Ясуаки-тяна.
– Как же я забыла! – сказала она. – Я же не могу отдать тебе «Хижину дяди Тома». Но ты не беспокойся, я буду хранить ее у себя до нашей встречи.
Когда она направилась к выходу, ей почудилось, что Ясуаки-тян шепчет ей вдогонку: «Тотто-тян! Нам было так хорошо вдвоем. Я никогда не забуду тебя, никогда!»
Уже у самого выхода Тотто-тян обернулась и ответила ему:
– Я тоже никогда не забуду тебя, Ясуаки-тян!
…Весеннее солнце светило столь же ласково, как в тот день, когда она впервые встретилась с Ясуаки-тяном в вагоне-классе. Но сегодня, в отличие от того светлого дня, ее лицо было мокро от слез.
Разведчица
В «Томоэ» еще долго с грустью вспоминали Ясуаки-тяна, особенно по утрам, когда начинался первый урок. Потребовалось немало времени, чтобы дети свыклись с мыслью, что Ясуаки-тян не опаздывает, а больше никогда не придет. Может, и хорошо, когда в классе мало учеников – всего лишь десяток, но отсутствие одного из них ощущается особенно остро. А отсутствие Ясуаки-тяна сразу бросалось в глаза. Спасало, пожалуй, только то, что места в классе, как мы знаем, не были закреплены за учениками. Трудно представить, как горько было бы изо дня в день видеть пустой стул Ясуаки-тяна…
