Когда я был мальчишкой - Санин Владимир Маркович (читать книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Последний за эти трое суток бой мы вели ночью.
Впереди лес горел, и пришлось с хорошей мощёной дороги свернуть в тёмную чащу. Мы брели, спотыкаясь от усталости и обнимая встречные деревья, окликали друг друга, и всё равно роты в конце концов так перемешались, что уже нельзя было разобрать, каким приказам подчиняться и кого слушать. К тому же полил сильный дождь, который легко пробивался сквозь прореженный лес, луну заволокло тучами, и стало совсем темно. Мы надели выданные нам немецкие плащ-палатки и продолжали двигаться в неизвестность, мечтая о костре и кружке кипятка.
— Знаешь, Мишка, — тихо проговорил Володя, — я решил твёрдо: как война окончится, поеду к Сергею Тимофеевичу. Вот иду и все думаю о нем, многих людей перевидел, а ни к кому такого не чувствовал. Как родной… Ответь, только честно: сварит у меня мозга на учёбу?
— Мнительный ты человек, Володя, — сказал я. — В институте я учился, точнее, иногда посещал. Большинство студентов нашего курса тебе и в подмётки не годятся! Сергей Тимофеевич говорил ведь, что ты все на лету схватываешь.
— Эх, если бы и в самом деле так, — радостно вздохнул Володя. — Я б Тимофеичу дал слово: пока не выучусь — не женюсь, это точно. И работать буду обязательно, не хочу быть в тягость.
— Восьмой, девятый и десятый классы за один год пройдёшь, как мы с Сашкой, — развивал я перспективу. — А девчонка, если умная попадётся, нисколько не помешает. Правда, тебе с ними придётся трудно — красивый ты, черт. Вешаться на шею будут.
— Хочешь, открою один секрет? — хмыкнув, шепнул Володя. — Только никому ни гугу! У меня ещё ни одной бабы не было, разговоры одни, понял? Подлость это — погулял, и в кусты, а она, может, сына родит, которого ты в глаза не увидишь.
И в этот момент раздалось несколько взрывов: минное поле! Крики раненых заглушили пулемётные и автоматные очереди, откуда-то сбоку посыпались мины, и мы, не ожидая команды, бросились на мокрую холодную траву.
— Братцы, помогите! — в десятке метров от нас кричал раненый.
Володя сделал знак, и мы поползли на крик. Передав мне автомат, Володя перетащил стонущего бойца на свою плащ-палатку, и мы, ухватившись за края, поволокли его назад.
— Ноги и руки целые, — успокаивал Володя раненого. — Сейчас тебя перевяжут, потерпи, братишка.
Не помню, сколько мы пролежали под дождём, ожидая прихода танков. По приказу Ряшенцева мы лишь отползли поглубже в лес. Володя что-то говорил, а я заснул мучительным и сладким сном на пуховой перине — в луже дождевой воды. Когда Володя меня растормошил, на мне не осталось ни одной сухой нитки.
— Двое сапёров погибло, — мрачно сообщил Володя, — расчищали мины. Готовься, подходят танки.
— Передвигаться по танковой колее! — раздалась команда.
И мы пошли в темноту — в атаку. Ноги вязли в глинистой почве, ботинки, кажется, весили по тонне каждый, и не было сил их выдёргивать. Услышав гул танков, немцы покинули траншею, и мы, пройдя через неё, снова брали деревню.
Лопнувшая в небе ракета осветила такую сцену.
На окраине деревни возле большого кирпичного дома стоял сарай. Неожиданно двери сарая распахнулись, и по тридцатьчетверкам с почти пулемётной скоростью прямой наводкой забила длинноствольная зенитка. Её расчёт прожил не больше минуты, но два наших танка так и остались на поле боя…
А нам достался двухэтажный особняк, в котором засело десятка полтора автоматчиков. Танки уже проскочили вперёд, артиллерия безнадёжно отстала, и мы, лёжа вокруг дома, швыряли гранаты, стараясь попасть по окнам. Наконец из одного окна вылетела и упала на землю белая простыня. Мы поднялись, и тут же над нашими головами просвистела автоматная очередь. Мы снова залегли, а в доме послышались крики, ругань, трое немцев выволокли на крыльцо сопротивляющегося унтер-офицера, с силой швырнули его на землю и подняли кверху руки. Унтер-офицер встал и, жалко улыбаясь, начал отстёгивать с руки часы.
— Рус, ур, ур, — пробормотал он, протягивая нам часы.
И тут — мы не поверили своим ушам — из погреба, закрытого деревянной крышкой, донеслось:
— Сыночки, дорогие, не открывайте — они мину привязали!
Володя выбежал из дома и вернулся, волоча за собой унтера.
— Снимай мину, гадюка, фашист недорезанный! Гнида паршивая!
Подобострастно кланяясь, унтер вытащил перочинный ножик, присел и осторожно перерезал неколько не замеченных нами тонких проволочек в щели между крышкой и люком погреба. Через минуту нас обнимали пожилая измождённая женщина и две девушки.
— Наши, — плача, стонали они. — Родные!
— Катю Коробову не встречали? — грустно спрашивал у них Митя. — Беленькая такая, худенькая, Катюша Коробова.
— Не встречали, родной ты мой, — гладя Митю по плечам, вздыхала женщина. — А Васильева Степана Петровича из Воронежа нет среди вас? Муж мой…
— Нет, мамаша, в другом полку, наверное, — обнадёжил Володя. — Не поминайте лихом, мамаша, сестрички
И мы ушли — бой продолжался.
А под утро, когда все было кончено, Митя Коробов, добрый и славный паренёк с чистыми голубыми глазами, подорвался на мине. Ему оторвало ногу выше колена, и он так и не пришёл в сознание. Он умер несколько часов спустя, и я втихомолку плакал, узнав об этом.
Быть может, если бы приказали, мы нашли бы в себе силы пойти дальше, но нам велели спать. И мы, не поев, не умывшись, никого ни о чём не спрашивая, легли и заснули и спали, наверное, почти целые сутки. А потом встали, худые, чёрные от грязи и копоти, привели себя в порядок, позавтракали и выстроились на окраине деревни.
Сначала Ряшенцев вручал гвардейские значки — тем, кто их не имел. А потом вдоль строя, стройный и щеголеватый, шёл майор Локтев вместе со своим адьютантом и поздравлял награждённых. Медали он сам прикреплял к гимнастёркам, а вместо орденов вручал выписки из приказа. Когда майор поздравил рядового Железнова со званием гвардии сержанта и орденом Славы третьей степени, Володя поблагодарил по уставу и, волнуясь, спросил:
— Товарищ командир полка, жив Сергей Тимофеевич?
— Жив, жив, — улыбнулся майор. — Допрашивает пленных.
Стоял тёплый солнечный день — 19 апреля 1945 года. По дороге нескончаемым потоком шли танки, тягачи с орудиями, машины, колонны солдат. В нескольких километрах от деревни шёл бой — наши дивизии форсировали Шпрее.
АНТРАКТ
В деревню возвращались местные жители. Одни из них тихо плакали у развалин, а другие, ещё не веря своему счастью, приводили в порядок уцелевшие дома. Вместе с женой, невесткой и тремя внучками вернулся и хозяин большого дома, где расположился наш взвод. Высокий седоусый старик деловито обошёл участок, тщательно осмотрел выбоины в стенах, разбитые окна, переписал мебель и уселся за гроссбух — подсчитывать убытки, наверное.
— Счёт нам готовит, — усмехнулся Митрофанов. — У такого зимой снега не выпросишь.
Из дверей, держась за материнский подол, расширенными от любопытства глазами на нас смотрели три девчонки. Старик осклабился и полистал словарик.
— Внучки, — выговорил он. — Их бин Фридрих Шульц. Прошу любить и жалувать.
— Нет уж, папаша, любить мы тебя не будем, — с достоинством ответил Митрофанов. — Откуда я знаю, может, твой сынок мой Мценск жёг или комбата Макарова пристрелил. Поэтому существуй себе на здоровье, а девчонкам передай от меня жратву — банку тушёнки из НЗ и шоколад, который я, между прочим, честно завоевал в качестве трофея.
Хозяин рассыпался в благодарностях, но Митрофанов знаком его остановил:
— Как будешь корову доить, — Митрофанов подёргал в воздухе за воображаемое вымя, — крынку парного молока не забудь, в обмен на цукер. Понял, господин Шульц? Му-у-у!
Назначенный помощником командира взвода Володя принимал пополнение, ему было не до нас, и мы с Митрофановым пошли бродить по деревне. Выглядели мы замечательно. На ногах новенькие брезентовые сапоги-трофеи, на ремнях — кинжалы и пистолеты, на гимнастёрках — гвардейские значки; наши лихо заломленные набок пилотки, небрежная походка и прищуренный взгляд свидетельствовали о том, что идут стреляные птицы, видавшие виды орлы-гвардейцы. Я отдал бы год жизни, чтобы меня сейчас увидели Тая и Сашка. Митрофанов мечтал о том же. Куда девались робость и неуверенность в себе пришедшего в запасной полк щуплого, низкорослого солдатика! Теперь Митрофанов был на отличном счёту: быстрее всех ползал по-пластунски, метко бросал гранаты, уложил — это наверняка — на наших глазах трех немцев и был вернейшим кандидатом на медаль.
