Берег загадок - Рыбин Валентин Федорович (книги онлайн полные .TXT) 📗
Вот так и плыли — беседовали о войне и охоте. И с чего быне начинали разговор — заканчивался он тем, что понаделала бед война, истребила не только миллионы людей, но еще больше зверья и птиц. Вся планета расплачивается — и все из-за зверства фашистской нечисти.
Пока плыли вниз по течению — ни разу не причаливали к берегу. Шли ровно, держась фарватера, который все время петлял, уводя пароход то к левому, то к правому берегу. У поселка Тахиаташ наблюдали сказочную картину. Стадо оленей, преследуемое то ли охотниками, то ли волками, выскочило к берегу и бросилось в мутные коричневые волны. Ашир по привычке схватился за свое нарезное ружье, и джигиты бросились к ружьям, но капитан недовольно скомандовал:
— Отставить! — И чуть мягче стал наставлять: — Охотник — не волк, и не пособник волкам — это запомнить надо на всю жизнь. Да и сердце у охотника не должно ожесточаться до волчьего — всегда должно оставаться человечьим.
— Вы правы, товарищ капитан, — согласился Ашир, опуская ружье.— Такая жизнь у нас, что иной раз забываешь свое истинное назначение. И если говорить по правде, то давно мы уже охотимся не ради спортивного интереса, а ради того, чтобы людей мясом накормить, не дать им пропасть с голода.
В Нукусе бригада Ащира высадилась, попрощалась с капитаном. С пристани охотники отправились в потребсоюз. Еще день просидели и переночевали на мешках под навесом, а потом на полуторке выехали в дженгели — охотиться на фазанов.
Очень ясно, словно это было вчера или неделю назад, Ашир-ага вспомнил берег Амударьи, заросший дженгелями, легкий рассвет над рекой и холодок от тяжелой, коричневой амударьинской воды. Когда переправлялись в лодках на остров — было тихо, только вода под веслами всплескивала, а потом вдруг дженгели огласились птичьими голосами. Как самозабвенно, как радостно пели дикие птицы, встречая наступление утра! Сколько надежд возлагали они на синий рассвет и на желтое теплое солнце! Было в их голосах довольство своей птичьей жизнью и наивное спокойствие. «Слава солнцу! — кричали друг дружке. — Мы живем на широкой могучей реке, в непроходимых зарослях. До нас никому не добраться. Тат давайте же будем славить жизнь, приветствовать свет и солнце, любить и выводить цыплят!» Разве могли они предполагать, глупые, наивные птицы, что где-то гремит в миллионы стволов война, льется кровь, гибнут и голодают люди. И всюду недостает мяса. Разве они могли думать, что вот сейчас, когда они голосисто славят доброе пробуждение жизни, к их гнездам подбираются в лодках охотники с ружьями?! Многие из птиц так и не поняли, что произошло, когда в безмятежный покой дженгелей и мирное птичье пение полетела дробь, сопровождаемая громом стрельбы.
Ашир вспомнил золотистого петуха, который вылетел прямо на ружье и был подстрелен тут же. Фазан плюхнулся у берега на зеленый камыш и распластал крылья. Ашир взял его в руки, ощутил еще не ушедшее из птицы тепло. Увидел, как помутнел зрачок фазаньего глаза... Почувствовал себя Ашир убийцей и какая-то неосознанная тоска сдавила сердце охотника. «О, аллах, что же я делаю?» — спросил он тогда растерянно. А когда к вечеру охотничьи бригады съехались на заготпункт. Ашир содрогнулся. Фазанов выбрасывали из лодок связками, как сушеную воблу, и грузили в автомашины.
Шесть полуторатонок отправились с реки через Каракумы, в сторону Копетдага. Ашир ехал в последний, с шофером, и всё время думал: «Ожесточился, озверел мир... Люди убивают людей, убивают животных, птиц... Что делается на свете?! Полгода назад, на фронте, когда Ашир срезал «фрицев» из снайперской винтовки, он не испытывал никакой жалости. Знал, что убивает врага, посягнувшего на советскую страну, и совесть его была чиста. А сейчас, видя целые машины с убитыми фазанами, он плакал душой и, наверное заплакал бы всерьез, если б не сознавал, что он — мужчина, слезы ему не к лицу и, если хорошенько подумать, то без фазанов не обойтись: тысячи раненых бойцов, тысячи детей нуждаются в дефицитном мясе, а в курином — особенно...
Эту нужду он ощутил во сто крат сильнее, когда на полдороге между Амударьей и Ашхабадом с машиной, в которой он ехал, случилась авария: отказал мотор. Пять грузовиков умчались вперед, а Ашир с шофером начали копаться в моторе.
Они провозились больше двух часов и, поняв, что ничего у них не получится, пришли в отчаяние. Что делать? Фазаны, а их целая тонна, — продукт скоропортящийся. Если к ночи не доберешься до Ашхабада и не сдашь птиц в городской холодильник — протухнут. На дворе хоть и октябрь, но солнце все еще жарит по-летнему. Забегал тогда Ашир, засуетился, а шофер сел возле колеса, обхватил голову руками и застонал, завыл: «Под суд теперь начальник отдаст, лет десять дадут... Я во всем виноват, не проверил мотор как следует перед дорогой...»
Ашир взобрался на бархан: может быть, где-то поблизости верблюды пасутся? Можно верблюдов запрячь в машину — потянут... Но нет ни одной живой души вокруг.
К вечеру заметили пыль на горизонте. И вот - грузовик с запчастями для тракторов. Из Ашхабада едет. Остановили. Ашир кинулся к встречному шоферу: «Братец, выручай, в беду попали!» Тот выслушал, отвечает: «Да вы что, с ума сошли? Я везу в колхоз запчасти!» И садится за руль. Тогда Ашир направил на него ружье: «Пристрелю, если не отвезешь фазанов в Ашхабад!»
Словом, заставили силой... Потом этот случай разбирали в райисполкоме. Все трое получили по выговору. Один — за то, что машину не осмотрел перед выездом. Другой отказался помочь. А Ашир — применил угрозу и физическую силу... Но этот случай, как говорится, цветики... Было и похуже, о чем вспомнить горько...
Вернувшись с Амударьи, Ашир отдыхал несколько дней и радовался семейному благополучию. В доме, кроме муки, да трех петухов, которых как только Ашир бросил на пол, жена подхватила и принялась общипывать, — ничего не было. Но нажарила жена курятины — накормила семью, и счастливы все. А что касается сына, Байлы, — тому и фазаны не нужны — все время был занят джейранчиком. За год вырос дикий козленок, в молодого джейрана превратился. Рожки у него появились. И по-прежнему — ручной: от Байлы ни на шаг не отходит. Отправляется Байлы в школу — он с ним. Возвращается из школы — джейран его встречает. Сердце у Байлы заходилось от счастья, когда он клал руку на шею любимцу и начинал ласкать его. Песни ему напевал малыш, и книжки читал вслух, как самому близкому другу...
Порадовался Ашир несколько дней семейному уюту— и опять Набат-дайза его в правление пригласила:
— Ашир, не сердись на меня, я люблю тебя, как брата, но придется тебе ехать с джигитами за свиньями...
— Набат-дайза, пощади! Какими свиньями ты меня пугаешь? — взмолился Ашир.
— Свиньи те живут в тедженских тугаях, — уточнила Набат-дайза. — Их люди дикими кабанами называют. Нам они, конечно, в еду не годятся, но в госпиталях — это самое уважаемое блюдо. Как соберем осенний урожай, бери с собой в помощники конюха Егора и поезжай — все равно лошадей у нас нет, нечего Егору в ауле сидеть. Пусть возится с подстрелянными кабанами.
Не понравилась Аширу затея председательши. Но что делать? Пришло время — повез Ашир своих мергенов в Ашхабад. Там, на госпитальном дворе познакомились они с нестроевиками из хозроты, все вместе сели в «студебеккер» и отправились в Теджен. Выехали утром — к вечеру были на водохранилище. Поселились в войлочных кибитках. Рядом с ними — глинобитный домишко — коптильня. Салом свиным так и несет от него, задохнуться можно. И кости кабаньи вокруг дома валяются.
Переночевали с горем пополам на кошмах. Всю ночь в очаге огонь поддерживали, поскольку снаружи было сыро — зима только-только начиналась. На рассвете разделились по двое, ружья на плечо и отправились — кто вниз, кто вверх по реке. Тугаи всюду. И везде, по рассказам местных дехкан, свиней много.
Ашир взял с собой Егора. Мужик он хоть и хромой на одну ногу, но проворный. На кабанов никогда не охотился, зато повадки свиней хорошо знает. Им бы пожрать да в грязи поваляться. Поразмыслил Егор, где могут кабаны кормиться и решил — на островке, среди камыша. Река в ту пору почти сухой была, Это она в летнее половодье из берегов выходит и все затопляет вокруг. А тогда, ранней зимой, островок, облюбованный охотниками, выглядел полуостровом: вода его облизывала лишь с трех сторон.
