Джаваховское гнездо - Чарская Лидия Алексеевна (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Три дидайца тоже в раздумье.
Они — бедные пастухи, байгуши, промышлявшие прежде барантой. Теперь баранта им ни к чему, с тех пор как есть теплое местечко в усадьбе.
Но они знают одно: противиться наибу нельзя, но нельзя также предать госпожу Леилу-Фатьму.
— Именем Аллаха требую впустить нас, — слышен голос муллы из Бестуди.
Гассан с сильно бьющимся сердцем делает знак сыновьям. Те своими телами налегают на запор.
— Нельзя вас пускать! Не велено госпожей! Слышите, не велено!
— Руби ворота! — слышен чей-то энергичный приказ извне.
Но три дидайца предупреждают намерение непрошеных гостей. С быстротою диких шакалов бросаются они на защитников усадьбы, отбрасывают их и, прежде чем те успевают понять в чем дело, широко распахивают ворота.
В кунацкой сладким сном спят гости Леилы-Фатьмы. На почетном месте, среди шелковых персидских подушек, Курбан-ага. На деревянных тахтах попроще и цыновках — остальные.
Говор голосов и бряцание подков на дворе неожиданно будят всех.
Леила-Фатьма вбегает в горницу со скоростью молоденькой девушки.
— Они за ними приехали. Но не найдут их здесь, клянусь!
Она мечется по кунацкой, как безумная. Ее глаза блуждают. Седые космы выползли из-под чадры.
— Не найдут, не найдут, Курбан-ага! Будь спокоен!
С обычным своим спокойствием поднимается с тахты Курбан-ага. Чьей-то предупредительной рукой зажигается свет в кунацкой. Быстро вскакивают со своих импровизированных постелей друзья аги. Хватаются за оружие спросонок. Но спокойный голос кабардинского князя призывает всех к порядку.
— Должно быть, власти из Бестуди и родственники белокурой гурии. Но я внес уже половину выкупа за невесту! Отнять ее может теперь один Создатель. Пусть каждый из вас скорее вырвет свой язык, нежели заикнется о том, что она под этой кровлей. Или вы не кунаки князя Курбана из Кабарды!
— Только женщины наделены болтливостью, а мы — джигиты! — несется в ответ чей-то уверенный голос.
— Молчи, Махмед. Они здесь.
Сильным движением отбрасывается конец ковра у двери.
На пороге кунацкой появляется первым Ага-Керим. Подле него наиб селения и кое-кто из старших жителей Бестуди, кого старому наибу удалось собрать ночью и убедить ехать на выручку русских детей. И мулла с ними.
За ними княгиня Нина. Ловкая подвижная фигура Селима подле нее. Взрослые заслонили мальчика, так что его не видно.
Но черные, горящие, как уголья, глаза Селима так и рыскают по сакле в надежде увидать Даню и Сандро.
Наиб выступает первый.
Ни жива, ни мертва является Леила-Фатьма перед ним.
— Где дети из Гори? — спрашивает ее сурово наиб.
— Пусть сомкнутся навеки мои очи, если они у меня! — отвечает старуха, блуждая глазами.
— Ты лжешь, колдунья! У нас есть доказательства, что они у тебя! — срывается с губ Ага-Керима.
— Тетя Леила-Фатьма, ради отца своего и моего деда наиба Мешедзе, скажи правду! — выступая вперед, произносит княжна Нина.
Леила-Фатьма вздрагивает, как под ударом хлыста.
— Нина Бек-Израил, дочь моего брата-уруса, христианина, ты опять здесь?
— Ты знаешь, зачем я пришла. Отдай мне Даню. Укажи, где Сандро, и мы оставим тебя в покое.
— Лжешь, уруска. Ты хочешь меня заманить в зеленую саклю, чтобы мучить проклятыми снадобьями и лечить. Лжешь!
— Тетя Леила-Фатьма, опомнись. Желала ли я тебе когда-нибудь зла?
Глаза старой татарки блуждают по горнице. На губах показывается обычная пена. Знакомый припадок безумия охватывает ее.
— Женщина, веди нас туда, где спрятаны дети, — приказывает наиб.
В его голосе столько власти, что ослушаться его нельзя.
Но Леила-Фатьма угрюмо молчит.
Ее взор, взор загнанной волчицы, потуплен.
— Ищите сами. Найдете — ваше счастье, — угрюмо срывается с ее губ.
— Идем.
Наиб с Ага-Керимом и Ниной идут впереди. Курбан-ага с Леилой-Фатьмой за ними. Незаметно проскальзывает между ними тоненькая фигурка Селима.
Остальные ждут в кунацкой.
— Ищите, сакля вся на виду, — усмехается недобрым смешком дочь наиба.
Первая горница — ее. Обставленная по-восточному, небольшая, она сразу охватывается взором. Дальше голубая комната, тафтяная занавеска, осыпанные звездами стены, полумесяцы, арфа в углу, дымок курильниц, вытягивающийся кверху, одуряющий аромат амбры, мускуса и еще чего-то.
— Это ее арфа! Она была здесь!
Нина Бек-Израил задыхается от радостного волнения. Ее бедная девочка, ее сирота-питомица, ее несчастная взбалмошная головка была здесь.
Леила-Фатьма вздрагивает от неожиданности.
«Положительно Аминат с Гассаном на старости выжили из ума: позабыли спрятать арфу и потушить куренья. Злые духи затмили их разум», — думает она и поднимает на племянницу лицо, все искаженное судорогой.
— Ты права, дочь Израила, она была здесь.
— А теперь? — собрав все свои силы, находит возможность спросить Нина и, затаив дыхание, ждет ответа.
— Вчера еще она отправилась в Темир-Хан-Шуру.
— Зачем?
— Играть на арфе.
— Но арфа здесь. Ты лжешь снова!
— Как будто одна только и есть арфа на свете! — Леила-Фатьма улыбается ехидно. Все равно, что ни говори, они не поверят ей.
Там, за тафтяной занавеской значится чуть заметная черточка. Если придавить ее пальцем, откроется дверь, они, враги ее, увидят Даню и Сандро. Но они далеки от истины и не заметят черты. Незаметно она переглядывается с Курбаном-агой. «Спасены», — говорит этот взгляд, злорадный и торжествующий в одно и то же время.
Ага-Керим выступает вперед.
— Ты должна указать нам, где дети, или поклясться на Коране, что они не здесь у тебя, — говорит он, сурово сдвигая брови.
— Ага-Керим! Не тебе учить Леилу-Фатьму. Ты обманом увез сестру ее Гуль-Гуль, ты былой горный душман, барантач, разбойник! — собрав всю злость со дна своей души, бросает Леила-Фатьма в лицо горцу.
Тот бледнеет, как смерть. Затем лицо его вспыхивает мгновенно.
— Благодари Аллаха, что ты женщина, — говорит он веско, отчеканивая каждое слово, — иначе за меня заговорил бы с тобою мой кинжал.
— Вы видите, их здесь нет, — спокойно роняет наиб, поворачиваясь к своим спутникам. — Должно быть, они в другой, зимней сакле. Веди нас туда, Леила-Фатьма.
Чуть заметная радость торжества мелькает, как зарница, на лице старухи.
Кончено. Миновала опасность. Не догадаются они ни за что, ни за что.
Превосходно владея собою, она говорит снова спокойно, ровно:
— Ступайте. Здесь, в усадьбе наиба, нет тайны для честных гостей.
И первая выходит из комнаты. Теперь Курбан-ага идет последний. Важный, спокойный, ступает он по коврам. Вдруг, как из-под земли, вырастает перед ним небольшая фигурка.
— Я вижу по наряду твоему, бей, что ты из Кабарды, — и восторженно сияет перед ним юное, почти детское лицо.
Курбан-ага вздрагивает от неожиданности. Какое лицо! Какое сходство!
— Кто ты, мальчик? — спрашивает он, положив руку на плечо Селима.
— Я, — начинает мальчик и мгновенно смолкает, пораженный странным выражением в лице аги.
Рука последнего схватывает его за пояс.
— Откуда у тебя, сын мой, этот кинжал? — спрашивает ага.
— Он от отца мне достался, от Али Ахверды-Маюмы, — голосом, полным достоинства, роняет Селим.
— Аги-Али-Ахверды? Моего кунака и спасителя! — обычное спокойствие и важность мгновенно слетают с лица Курбана.
Быстро мелькает перед ним давно пережитая картина молодости.
Он, богатый уздень, едет в глухую ночь в горах. Он спешит к себе в усадьбу. Вдруг свист, крики, выстрелы, и группа абреков, горных душманов, прежде, нежели он успевает опомниться, бросается на него. Его стаскивают с коня. Кинжалы сверкают уже в лучах месяца над его головою. Дикие ожесточенные лица разбойников, чуждые пощады, склоняются над ним. Он прощается с жизнью, с молодыми женами и с только что родившимся в эту ночь у одной из них, самой любимой, малюткою-сыном.
