Обыкновенные девчонки (сборник) - Ильина Елена Яковлевна (лучшие книги txt) 📗
«Надо узнать, какой длины канаву выроют все пять землекопов в один день», — сообразила она, и клубочек стал разматываться будто сам собой. Все так и пошло в ход. Теперь уже ничего не стоило узнать, сколько выроет за один день один землекоп, а потом, сколько выроют за один день все четыре землекопа.
Катя писала быстро и весело. Она даже почти не смотрела на доску. Ей оставалось только высчитать, сколько выроют четыре землекопа за два дня, как вдруг она услышала позади себя какую-то возню и перешептыванье. Она опять невольно оглянулась и увидела, что Ира Ладыгина занимается своей собственной «арифметикой». Закрыв глаза и откинув голову, она писала в тетрадке палочки и при этом шептала:
Я пишу, пишу, пишу,
Шестнадцать палок напишу.
Вы тогда поверите,
Если все проверите.
А Ирина соседка, белобрысенькая Тоня Зайцева, молча следила за тем, чтобы Ира писала честно, без подглядывания.
Дописав все до конца, Ира открыла глаза и принялась считать палочки. В другое время Кате, может быть, и самой было бы любопытно проверить, действительно ли их получилось у Иры ровно шестнадцать. Но сейчас ей было не до того.
— Перестань! — прошептала Катя. — Сию же минуту перестань. Не мешай!
Ира замолчала, но скоро пришел от нее ответ:
«Я хочу, чтобы поскорее вернулась Людмила Федоровна, а ты, наверно, хочешь, чтобы у нас осталась эта старая ворона».
Катя скомкала записку и невольно с тревогой посмотрела в сторону учительницы. Нет, Анна Сергеевна не смотрела на них. Она стояла у доски и, одобрительно покачивая головой, следила, как Нина дописывает последний вопрос. Лицо у Анны Сергеевны было серьезное, немного грустное и такое усталое, что у Кати вдруг сжалось сердце. «Старая ворона»! Кате стало стыдно, так стыдно, как никогда еще не бывало. Стыдно за Иру, за весь класс, а больше всех за себя. Ведь если бы она тогда не сказала Анне Сергеевне «несправедливо», Ира сегодня даже и не подумала бы написать такую записку.
И Катя ясно почувствовала, что надо сейчас же, сию минуту, извиниться перед Анной Сергеевной. Сердце у нее забилось так, словно хотело выпрыгнуть, она стиснула зубы и решительно подняла руку.
Анна Сергеевна выжидающе посмотрела на Катю:
— Ты хочешь что-то сказать, Снегирева?
Катя встала и перевела дыхание. Говорить оказалось куда труднее, чем решиться поднять руку.
— Анна Сергеевна, — начала Катя каким-то глухим, прерывающимся голосом, — я один раз… сказала вам… ну… то, что не должна была говорить. Я, наверно, обидела вас. Извините меня, пожалуйста! И всех нас тоже.
Девочки, сидящие впереди, с удивлением оглянулись на Катю. И больше всех, казалось, была удивлена сама Анна Сергеевна. Она тоже смотрела на Катю, как будто припоминая, чем обидела ее эта шумливая, беспокойная девочка. Потом она улыбнулась немного растерянной улыбкой и провела рукой по волосам.
— Ничего, Снегирева, — сказала Анна Сергеевна. — Я на тебя не сержусь. Хорошо, когда человек находит в себе силу воли признать свою ошибку… Ты сейчас поступила правильно. По-пионерски.
На большой перемене
Еле дождалась Катя в этот день большой перемены. Уж очень хотелось ей поскорей поговорить с девочками обо всем, что случилось. Интересно, поняли они, почему она извинилась перед Анной Сергеевной, или нет? Неужели кто-нибудь скажет, что она просто испугалась, как бы новая учительница не стала придираться к ней? Нет, не может быть. Ни Настенька Егорова, ни Лена Ипполитова, ни Наташа, ни Аня никогда не подумают о ней так плохо. А то, что она будто «подлизывается», так это Ладыгина сказала, наверно, тоже не подумавши. Уж чем-чем, а подлизой Катя никогда не была. Ира это прекрасно знает. А все-таки на душе как-то неспокойно…
И вот наконец прозвенел долгожданный звонок. Большая перемена! Самое подходящее время, чтобы рассказать девочкам про вчерашний разговор с Людмилой Федоровной и с Петром Николаевичем и объяснить, почему она, Катя, не могла, ну просто не могла не извиниться перед Анной Сергеевной.
Катя вскочила с места и первая выбежала из класса.
— Девочки! — позвала она подруг, стоя в дверях. — Лена, Настенька, идемте скорее сюда, в самый конец коридора. Мне надо сказать вам что-то очень важное.
Но едва она переступила порог, как перед ней оказалась Оля. Они чуть не сшибли друг дружку с ног.
— Куда это ты, Катюша? — сказала Оля, отступая на шаг. — Постой, не убегай. Надежда Ивановна зовет вас к себе в пионерскую комнату.
— Кого зовет?
— Весь совет отряда и звеньевых.
— И меня тоже? — удивилась Катя.
— А как же! Если всех звеньевых, то, конечно, и тебя. Ну, собирайтесь скорей — и пошли.
— Оля, а ты не знаешь, что будет? — наперебой заговорили девочки. — Плохое или хорошее?
— А вот сейчас увидите, — слегка усмехнувшись, ответила Оля и быстро зашагала по коридору, а за ней — весь совет отряда и звеньевые.
Пионерская комната всегда казалась Кате самой красивой комнатой в школе, если не считать, конечно, актового зала. Все ей здесь нравилось своей нарядной, торжественной деловитостью — и большой, покрытый красным сукном стол, на котором были разложены детские журналы, и сшитые вместе номера «Пионерской правды», и дружинное знамя, стоящее у стены, а возле знамени — столик с горном и отрядными флажками. Здесь были всегда свежие цветы — на тумбочке, задрапированной кумачом.
Но сегодня Катя не замечала ничего вокруг — так сильно была она встревожена предстоящим разговором.
«Надежда Ивановна уже знает, конечно, как я вела себя все эти дни, — думала Катя. — А вот что я сегодня извинилась перед Анной Сергеевной, этого она еще не может знать. Ох, что-то будет? Что будет?..»
— Ну вот, Надежда Ивановна, все в сборе. Можно начинать, — сказала Оля значительно, и Катя по ее голосу поняла, что разговор будет серьезный.
Да, конечно, очень серьезный. Вон какое строгое лицо сегодня у Надежды Ивановны, как внимательно и пристально смотрит она на всех.
— Ну, девочки, — сказала Надежда Ивановна, поглядывая на свои ручные часы, — у нас очень мало времени. Так давайте не будем терять ни минуты. Садитесь, и потолкуем.
Девочки нерешительно присели на стулья, поставленные в ряд у стены. А Надежда Ивановна прикрыла поплотнее дверь, прошлась разок но комнате и остановилась прямо против девочек.
— Я бы хотела узнать, — начала она, переводя глаза с одной на другую, — почему у вас так неспокойно в классе? Что вас всех волнует? Говорите прямо.
Девочки переглянулись.
Старшая вожатая опять посмотрела на часы.
— Что же вы молчите? Перемена скоро кончится… Ну, Кузьминская, ты у нас председатель совета — скажи ты.
— Надежда Ивановна, — начала Стелла, и лицо у нее сразу покрылось румянцем, — право, я не знаю… Я ничего плохого не сделала. На уроках я не шумела. И у меня нет ни одного замечания.
— Очень хорошо, — прервала Стеллу Надежда Ивановна. — Значит, ты не шумела и не получила ни одного замечания. Ну а другие? Тебя хоть немножко интересуют чьи-нибудь дела, кроме твоих собственных?
— Интересуют, — равнодушно ответила Стелла.
— Ну и что же ты заметила? Вес ведут себя так же примерно, как и ты?
— Нет! — сказала Стелла и сразу оживилась. — Другие на уроках шумят. Они почему-то недовольны.
— Чем же они недовольны?
Стелла замялась:
— Н-не знаю. Они, кажется, думают, что Анна Сергеевна слишком строгая и придирчивая.
— А по-твоему?
— По-моему, не слишком…
Надежда Ивановна кивнула головой и, заметив, что Валя Ёлкина хочет что-то сказать, повернулась к ней:
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что слишком! — сказала Валя. — Лене Ипполитовой чуть было тройку не поставила. Подумайте только, Надежда Ивановна: нашей Ленке! Придиралась — ужас как!
Лена Ипполитова круто повернулась к Вале и строго посмотрела на нее сквозь свои большие очки:
— Да что ты, Валя! В тот день я и правда почему-то плохо отвечала. Это я сама была виновата, а совсем не Анна Сергеевна. Она справедливая. Правда, девочки?
