Поход в Страну Каоба - Травен Бруно (электронная книга .txt) 📗

Дон Ансельмо решил, что у кого-то в команде есть водка. Ничем иным нельзя было объяснить поведение индейцев. В первые два дня пути многие завербованные прячут в своих сетках бутылки с водкой. Но пеоны так усердно к ним прикладываются, что на второй день к вечеру мало у кого остается достаточно водки, чтобы напиться допьяна.

Впрочем, был ли кто-нибудь из индейцев пьян, нет ли, значения уже не имело. В команде создалось определенное настроение, и дон Ансельмо понимал, что начинается бунт.

Мальчишка с мулами успел углубиться в джунгли. На один миг у дона Ансельмо мелькнула мысль, не свистнуть ли подручному, чтобы тот вернулся. Но дон Ансельмо тут же отказался от этой мысли — пусть лучше мальчик спокойно едет вперед. Ведь если он вернется, его, наверное, тоже убьют, а это была бы ненужная жертва. В голове дона Ансельмо возникла тысяча планов, как выпутаться из положения, в которое он попал, как подобру-поздорову унести ноги.

Он не знал, есть ли среди индейцев хоть один человек, который оказался бы на его стороне. Конечно, те шесть пеонов, которых он выкупил на плантациях, не станут на него нападать, они испытывают слишком глубокое уважение к ладино. А вот на бачахонтеков нельзя рассчитывать, они не дадут ему убежать. Даже если среди них есть парни, которые не питают к нему вражды, они не посмеют взять его под защиту из страха перед заправилами.

Дон Ансельмо, конечно, не успел додумать все это до конца. Нужно было действовать, и притом немедленно. У него не было и секунды, чтобы оглядеться и выяснить, где враги, а где равнодушные наблюдатели.

Когда дон Ансельмо остановил свою лошадь и крикнул индейцам, что нельзя делать привал, он находился как раз на середине реки. Часть индейцев опередила его во время марша и теперь достигла уже противоположного берега, другие отстали и еще не успели войти в воду, а некоторые расположились на «чашах» — камнях, разбросанных посреди речки. В этом месте река была мелка, вода едва доходила пеонам до бедер, поэтому здесь и был брод. А кто половчей, мог перейти реку, перепрыгивая с камня на камень, почти не замочив ног. Дон Ансельмо убедился, что он полностью окружен. Все произошло так быстро и неожиданно, что он заметил это, только когда было уже поздно что-нибудь предпринять. Теперь уже ничто не могло его спасти, даже смелый прыжок коня. Камни были так неравномерно разбросаны в русле реки, что, в какую бы сторону ни прыгнула лошадь, она неизбежно споткнулась бы и сломала себе ногу, не успев достигнуть берега. Резким движением дон Ансельмо выхватил револьвер. Конечно, он вовсе не собирался пристрелить парня, который осыпал его ругательствами. Он вообще не хотел никого убивать. Да это и не спасло бы его. Он просто хотел держать револьвер в руке и в случае необходимости попытаться с его помощью пробиться на берег. Тогда ему, может быть, удалось бы ускакать от взбунтовавшихся индейцев, выиграть время, продумать дальнейший план действий или просто выждать, пока они сами успокоятся, что вполне могло случиться.

Но все произошло иначе, чем рассчитывал дон Ансельмо.

Не успел он выхватить револьвер, как молодой индеец, сидевший на одной из «чаш», вскочил, ловким прыжком очутился возле лошади дона Ансельмо и с размаху всадил свой мачете ей в круп.

От внезапной боли лошадь взвилась на дыбы. Всадник, не ожидавший такого толчка, вылетел из седла и упал в реку. Он упал плашмя и поэтому сразу ушел под воду.

Однако дон Ансельмо тут же вскочил на ноги и добежал до ближайшего камня. Но, когда он влезал на «чашу», чтобы перепрыгнуть с нее на следующий камень и добраться до берега, парень, стоявший на соседней «чаше», прыгнул на камень, на который взбирался дон Ансельмо, и полоснул его острым мачете по лицу. В ту же минуту к дону Ансельмо подкрался другой индеец и нанес ему мачете сильный удар в правое плечо. Целился этот индеец в голову, и, если бы он попал в цель, этим дело и кончилось бы, во всяком случае для дона Ансельмо. Но как раз в это мгновение дон Ансельмо, карабкаясь на камень, повернулся, и удар индейца пришелся ему в плечо. Впрочем, и от этого удара дон Ансельмо мог бы скончаться. Но, на свое счастье, он носил через правое плечо кожаную сумку на широком толстом ремне, и мачете ударился о железную пряжку. Поэтому вместо смертельной раны энганчадор получил лишь царапину.

Дон Ансельмо не молил о пощаде, не заклинал своих врагов сохранить жизнь отцу семейства, кормильцу его жены и детей. Дон Ансельмо был мексиканец. Прежде чем напавшие на него индейцы успели еще раз замахнуться, дон Ансельмо приподнялся, держась рукой за камень, и рукояткой револьвера так стукнул по колену индейца, ранившего его в лицо, что на ближайшую неделю тот уже ни для кого не представлял никакой опасности. Дон Ансельмо вскарабкался на камень, но не поднялся на ноги. Он знал, что у него за спиной стоит другой индеец — ведь он получил удар ножом сзади. Оказавшись на камне, он резко повернулся и со всего размаха ударил тяжелым кованым сапогом в живот индейца, который уже занес над ним свой мачете. Удар был такой сильный, что индеец с воплем скорчился, упал с камня и несколько раз перевернулся в воде, словно подстреленный аллигатор. Этого парня на ближайшую неделю тоже нечего было опасаться.

У индейцев мало организаторского опыта. И на этот раз бачахонтеки не сумели организовать нападение. Те индейцы, которые непосредственно не участвовали в схватке, продолжали преспокойно сидеть на своих местах и глядеть на происходящее, словно на представление в цирке. Видно, им куда приятнее было оказаться зрителями, чем участниками этого представления.

Это отсутствие организаторских навыков, которое четыреста лет назад помогло Эрнандо Кортесу с честью выйти из безнадежного положения, помогло сейчас сохранить жизнь дону Ансельмо. Стоило только двум-трем индейцам, которые сидели вокруг и наблюдали за борьбой так, словно она их совершенно не касалась, встать, поднять с земли камень и швырнуть в голову дону Ансельмо или выловить из воды тяжелую ветку и стукнуть ею энганчадора, и они бы прикончили его. Даже самый слабый из них мог бы справиться с доном Ансельмо. Достаточно было кому-нибудь крикнуть: «Да покончите же вы наконец с этим негодяем!» — и все до единого кинулись бы на дона Ансельмо.

Но ничего подобного не произошло. Двум самым озлобленным индейцам, которые напали на энганчадора, теперь уже было не до него, им пришлось срочно заняться собой. Где уж там помышлять о вторичном нападении! В остальных же стремительно быстро вновь пробуждалось привычное чувство покорности, послушания и уважения к ладино. Они как-то сразу присмирели. Помани их дон Ансельмо, и все, даже те, что напали на него, покорно подошли бы к нему.

Дон Ансельмо почувствовал, что вновь стал хозяином положения и что теперь у него больше шансов, чем прежде, благополучно довести индейцев до монтерии, но он был уже не в состоянии возглавить команду.

Дон Ансельмо быстро терял силы. Удар мачете раскроил ему лицо. Лоб у него был рассечен, нос разрублен, а на щеке зияла огромная рваная рана, сквозь которую виднелись зубы. Густая кровь залила ему глаза — он ничего не видел. Дон Ансельмо обмыл рану в реке, но кровь не унималась. Как умирающий зверь, медленно пополз он к берегу. Он уже не мог защищаться.

Добравшись до берега, дон Ансельмо смочил свой окровавленный платок в воде и приложил его к ране. Платок пропитался кровью; он его отжал, снова намочил в воде и опять приложил к лицу. Мексиканец считает смешным брать с собой в такое путешествие лекарства или перевязочный материал. Даже если бы у него оказались медикаменты и бинты, которые жена тайком сунула в его седельную сумку, он все равно постеснялся бы ими воспользоваться. А если бы кто-нибудь заметил, что он возит с собой лекарства, он бы их тут же выбросил в реку. Он не старая баба, черт подери! Во время революции [6] мексиканские солдаты и офицеры перочинными ножами и мачете отсекали друг другу раненые руки и ноги и при этом смеялись и шутили, ни одним движением лица не выдавая боли. Впрочем, только подобная «медицинская» помощь и была тогда возможна. В большинстве революционных отрядов не было ни врачей, ни фельдшеров, ни бинтов, ни хлороформа. Обо всем этом мексиканские солдаты и офицеры думали в самую последнюю очередь: это, мол, европейские выдумки. В революции побеждают или умирают. Все остальное не имеет никакого значения.