Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
И о том не расскажешь, что думаешь о новой солдатчине брата Андрея. Недавно Андрея мобилизовали в белую армию Временного сибирского правительства. Не посчитались, что человек всю войну провоевал. Пришли и увели за собой, как преступника какого. Теперь староста ставит Байковых в пример другим. Как же, семья белогвардейца! А в семье этой одна тревога: как бы узнать, куда угнали Андрея, и помочь удрать оттуда. Но уж об этом, конечно, никто чужой знать не должен.
Вот и выходит — говорить не о чем. Молчать скучно. Самая пора Гараське, получив книжку, уходить домой. Но тот всё чего-то ведёт время. Наконец выговорил, будто между прочим:
— А я с тобой, Коська, сменяться хочу. Во, хорошо — вспомнил, а то так бы и ушёл. Одна штука у меня есть. Ну и добра штука! Отдал бы, кабы на что стоящее сменяться.
— Ну-ка, показывай!.. Эт-то же… Это ж отломок какой-то, а я думал, правда что хорошее…
Костя старался выказать полное пренебрежение к тому, что увидел, но это плохо ему удавалось. От волнения перехватывало дыхание: на Гараськиной открытой ладони лежала деревянная рукоятка от его, Костиного, ножа, которую он отломал от лезвия и бросил под полом сборни в ту памятную ночь.
— Ты где хоть взял-то?
— Где взял? Там, где ты потерял.
— Ох ты какой! Да я сроду первый раз вижу эту щепку.
— От твоего ножа отломок, Костя. Кабы я один знал, что от твоего, забросил бы, да и ладно. А то ведь ты при всех вырезал этот черенок из берёзового полена. Ещё спорили, выйдут у тебя такие вилюшки или нет, помнишь? Любой бы признал — от твоего ножа. А я помогал плотнику ту стену в сборне заделывать да пол в холодной, ну и полазил там, под полом. Он мне и попадись. Как-то ещё солдаты не нашли…
— На что хошь меняться? — спросил Костя хрипло.
— Сведи меня с теми, кого из холодной выпустил.
— Да ты что выдумываешь? Никого я и не выпускал и не знаю никого.
— Боишься? Ладно. Черенок — на вот, прибери подальше либо сожги, мне за него ничего не надо. Думаешь, верно, меняться пришёл? Ты лучше другой раз не оставляй след, где не надо. А к партизанам я сам, может, дорогу найду, раз тебе жалко сказать.
Черенок от ножа Костя после ухода товарища бросил в печь. С этим было проще всего. А вот как с самим Гараськой? Ведь он с добром пришёл, а ушёл обиженный…
Растревоженная Костина совесть напомнила ему, как Гараська его однажды уже спас от гибели. Вот Костя захлёбывается в ледяной воде. Цепкие Гараськины руки вытаскивают его на лёд, на жгуче-холодный вольный воздух. Дыши!..
То было детство. А сейчас? А сейчас Гараська принёс этот отломок ножа. Отвёл беду. Нет, плохо Костя отплатил за дружбу! Надо будет, решает он, как выйдет от Игната Васильевича или дяди Пётры задание какое — сразу Гараську с собой позвать.
Вестей из отряда ждать пришлось недолго. Ночью, в глухое предрассветное время, в дом Байковых пожаловал гость. Только один раз спичка осветила вошедшего, но Костя и в полной темноте узнал бы по высокому росту, широким плечам, по голосу, который ни с каким другим спутать невозможно. Так говорил только один человек — командир партизанского отряда Игнат Васильевич Гомозов. Костя так и бросился к дядьке Игнату. Подумал — тот явился лично к нему, Косте. С собой его взять пришёл. А оказалось, вовсе не так.
Игнату Васильевичу предстояло встретиться с одним из руководителей уездного партийного подполья. Путь товарища из комитета как раз пролегает через Поречное. Вот он, Гомозов, и подумал, что в Поречном надёжней всего повидаться в доме у коновала, и товарищ, которому назвали дом Байкова, не возражал.
— Выходит, без тебя тебя женили, Егор Михалыч, — шуткой закончил свои объяснения командир.
Игната Васильевича поместили в комнате наверху, где когда-то жила учительница и куда давно никто не поднимался. Туда мать отнесла ему утром позавтракать, а Костя с самого рассвета то вертелся во дворе, то торчал у ворот. Незнакомый товарищ не появлялся.
Вечером семья села ужинать. Костя, поглядывавший в окно, заметил, что к ним кто-то идёт. Расплющив нос о стекло, вгляделся и крикнул отцу, снимавшему с гвоздя шапку:
— Да нет, это нищая, клюка — до неба.
Отец сплюнул:
— Вот уж, ждали Параню — идёт Маланья! Выйди, — кивнул матери, — да в дом не пускай. А то эти божьи трясогузки чего надо и не надо вынюхают.
В полосе света, падающего из окна, Костя видит: мать идёт по двору навстречу нищенке, протягивает хлеб. Вдруг всплёскивает руками, что-то часто-часто говорит — за двумя рамами не слышно. Нищенка — ишь какая смелая! — обнимает мать, и они трижды целуются. Потом мать вводит её в дом.
— Хлеб да соль, хозяева, здорово вечеровать, — говорит странница, вместо того чтобы с порога начинать смиренную молитву.
Голос её кажется удивительно молодым для такой старухи и очень знакомым. Старуха выпрямляется — горб совсем не мешает ей, а даже сам немножко съезжает вниз, — разматывает рваный платок, закрывавший лицо, и хозяева узнают милый, немного призабытый облик Анны Васильевны Мурашовой, бывшей школьной учительницы.
…Посмотреть с улицы — в окнах Байковых не увидишь ни искорки. Но в доме никто не спит. Агафья Фёдоровна вздыхает на своей постели, чутко слушает тишину. Егор Михайлович, тот и ложиться не стал. Сидит на лавке, а под лавкой — заложенный тряпьём обрез. В случае чего — только наклониться и взять… Костя сидит на лестничке, ведущей наверх, в бывшую комнату учительницы. Оттуда доносятся приглушённые голоса, но о чём говорят, не слышно.
Красноватый свет коптилки смуглит и чётче выделяет скулы на круглом лице Анны Васильевны. Пышные её волосы то золотятся, попадая в светлый круг, то, как в облако, ныряют в темноту: волнуясь, она ходит по комнате из угла в угол. Начала она свою речь деловитым: «Сначала общая обстановка. Расскажу всё, что знаю». Но то, что ей было известно о положении Советской России и чего в своей партизанской жизни далеко за линией белочешского фронта не мог знать Гомозов, было так угрожающе тяжко, что спокойной информации никак не получалось. С болью рассказывала о том, что английские и американские интервенты хозяйничают на русском Севере. Какие муки терпят от них портовики Архангельска и Мурманска, рабочие, рыбаки. О том, как лютуют кайзеровские немцы на захваченной ими Украине, японцы вместе с войсками генерала Семёнова — на Дальнем Востоке. В петле, охватившей Советскую Россию, почти не остаётся просвета…
Гомозов, поставив локти на застланный домотканой скатёркой стол и упёршись подбородком в раскрытые ладони, слушал, не пропуская ни слова, только всё больше хмурился. Потом, когда Мурашова замолчала, он нерешительно спросил:
— Анна Васильевна, а что известно про товарища Ленина? Мне недавно попалась барнаульская белогвардейская газетка. Там написано, будто бы он ранен… Смертельно… Я ту газетку сжёг. Врут?
— Было. Было покушение на Владимира Ильича.
Гомозов встал, рывком отодвинул стул. За дверью обеспокоенно поднял голову Костя.
— Большую тревогу мы все пережили. Сведения просачивались скупо: что беляки передавали в Каменск по телеграфу. На телеграфе у нас свой человек работает. Получим известие — тоже не знаем, чему верить, чему нет. Натерпелись горя. Потом из Москвы товарищ пришёл. Перебрался через фронт для связи с сибирскими большевиками. Он и рассказал подробности.
— Сейчас-то как? Жив?
— Сейчас хорошо. Раны были опасны для жизни. Однако трёх недель не прошло после покушения, а он уже сам поспешил успокоить товарищей — всё, мол, в порядке. В Москве выходил специальный бюллетень, каждый день сообщалось о его здоровье, о ходе лечения. Так он сам на таком бюллетене приписку сделал: дескать, на основании этого бюллетеня и его хорошего самочувствия покорнейше просит не беспокоить врачей звонками и вопросами. Заботился, чтоб народ не волновался. А самому-то нелегко пришлось.
— Ну вот, — облегчённо выдохнул Гомозов, — а этим в газетке, что бы ни соврать, лишь бы позабористей. Уж чуть совсем не похоронили. Я хоть и верить не верил, а душа болела. Что да если… А как всё же получилось? Чего говорил москвич?
