Крестьянский сын - Григорьева Раиса Григорьевна (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
В жениха Костя вглядывается особенно внимательно: надо запомнить карателя, чтоб, если придётся, узнать и ночью. Вот он какой. Высокий, гибкий, узко перетянутый в талии. Блестят лаковые сапоги на стройных пружинящих ногах, блестят погоны. На смуглом нежно овальном лице под высокими полукружьями тёмных бровей холодно светятся зеленоватые, с тёмными точками глаза. Оглядели как бы сверху всех вокруг, и маленький рот капризно сморщился, будто раскусил что-то очень кислое и только удерживается, чтобы не сплюнуть.
Костя вспоминает того офицера, что замучил Колесова, — нет, не похож на него Граев! Тот краснорожий, страшный, а этот красивый. А если бы этому красивому попался сейчас дядя Пётр или Игнат Васильевич? Или сказали бы ему, кто выпустил партизан из холодной? Костя даже зажмурился от того, что представилось ему.
Молодые сели в нарядный тарантас, запряжённый тройкой украшенных лентами коней, за ними ещё коробки, линейки, в которые уселись военные — много военных, отметил про себя Костя, — дочки из богатых семей Поречного и какие-то ещё чужие гости, и покатили… В дом невесты поехали от венца.
Косте смешно: Лизкин дом — вот он, у самой церковной ограды, даже крыши под одно, зелёной краской крашены. Могла бы войти из дверей в двери, не припыливши ног. Но, в толпе говорят, так захотел жених — чтоб был свадебный поезд, чтоб все видели, с каким форсом он женится. Наверное, проедутся теперь по всем улицам Поречного, а может, ещё куда закатятся, кто знает.
А оставшиеся ждут. Метут поповский двор длинными, широкими юбками женщины в крытых бархатом, атласом жакетах, в дорогих шалях — приезжие и местные гостьи. Собравшись кучками, разговаривают богатые мужики. По их подёрнутым туманцем глазам и налитым краснотой лицам видно — они ещё накануне хорошо поздравились и утром перед венчанием времени не теряли. «К вечеру вовсе накачаются», — думает про себя Костя, а сам внимательно примечает, сколько окон в доме выходит на улицу, сколько во двор, какой запор на калитке.
Он думает о той минуте, когда и хозяева, и гости, военные и мужики упьются до беспамятства. Когда предатель-поп, убийца-офицер и все их собутыльники обожрутся и упьются на свадебном пиру, настанет час расплаты. Не зря Костя незваный пришёл сюда с гармошкой. Не зря вертится среди народа со всей старательностью прячущий свои заплаты Гараська Самарцев. Партизанский командир поверил-таки Костиным уговорам и ручательствам, разрешил посвятить Гараську в кое-какие секреты.
И Костя и Гараська связные. Главный здесь от партизан — Карпо Семёнович Корченко. Он в последние дни был так угодлив, так усердно напоминал попадье, какие песни «приличествуют обряду, времени и месту» и какие особенно могут «умилить сердца, утомлённые бранным трудом», что матушка расчувствовалась, велела бедняку регенту прийти на свадьбу. Пусть выпьет рюмку-другую самогона за Лизочкино счастье, зато сколько от него с его песнями приятности будет… Теперь Карпо Семёнович вместе с другими гостями ждёт возвращения молодых, чтобы сесть за стол. Потом, когда окажется нужно, подаст знак ребятам — Косте и Гараське…
На поповском крыльце, прислонясь к притолоке двери, торчит какая-то тётка, держит хлеб-соль на расшитом полотенце. Когда вернётся свадебный поезд, это полотенце подхватит на руки попадья, станет благословлять молодых. А пока она, пошевеливая, будто пёрышками, длинными кистями накинутой на плечи шёлковой шали, в нетерпении прохаживается перед воротами.
Вышел по вольному воздуху прогуляться и сам отец Евстигней вместе с незнакомым Косте попом, который приезжал венчать. Переступая через колдобинку, отец Евстигней приподнял полы своей парадной рясы, и Костя с острым удивлением заметил на его ногах ярко-жёлтые кожаные ботинки на толстой подошве. Английские ботинки, какие носили белые офицеры. Раньше, бывало, он ходил в сапогах, как все мужики в Поречном…
К матушке подплыла мельничиха, жена старостиного брата Петра Борискина.
— Долго-то как катаются, матушка милая! — услышал Костя, — И так Лизочке короток покажется последний денёк в родительском дому. Вечером провожать будете или уж завтра?
Попадья, не отводя озабоченных глаз с дороги и не особенно задумываясь над смыслом своих слов, отвечала, что и завтра провожать не будут, что Лизочка пока вовсе никуда не поедет. Одной ей делать в мужниных палатах нечего. Молодому супругу завтра же надо на службу отбывать. По случаю свадьбы и отпуск могли бы дать, но он сам не захотел. Выходит ему сопровождать баржу с новобранцами от города Каменска до самого Ново-Николаевска. Торопятся сплавить их, пока Обь не стала. А ему лестно в Ново-Николаевске побывать. Дела у него там, да и начальства побольше, чем в Каменске. Кое-кого повидать надо. Может, и награда выпадет. Потом уж, как вернётся, так за женой и приедет.
Костя, всем своим видом изображая равнодушие, с напряжением ловил каждое слово. Потом отозвал в сторонку регента, развёл мехи гармошки, громко спросил, так ли надо начинать величальный марш, и ещё добавил кое-что шёпотом, чтоб другие услышать не могли.
— Это, паря, надо не зевать, — ответил так же тихо Корченко, прослушав его «мелодию». — Дуй домой и перескажи, что слышал, ей.
Костя ещё пошептался с Гараськой и, на ходу перебрасываясь словами с ребятами, собравшимися поглазеть на богатую свадьбу, незаметно направился к своему дому, где тайно от всех всё ещё жила Анна Васильевна Мурашова.
Навстречу Косте, оглушительно трезвоня бубенцами, мчался свадебный поезд. Ленты повыдергались из грив взмыленных коней, запутались на оглоблях, в колёсах. На облучке переднего тарантаса впереди молодых сидела до смерти перепуганная посажёная мать жениха в сбившемся платке и судорожно прижимала к себе прыгающую в руках икону.
Прошло немного времени, и с такой же скоростью, только без лент и бубенцов, вылетел коробок из двора Байковых. Агафья Фёдоровна, закрывая ворота за стремительно отъехавшим мужем и сыном, объяснила соседке, что Егора Михайлыча слёзно просил приехать знакомый мужик. Корова у него набрела во дворе на кучу брюквы и обожралась, сердечная. Горой вздуло. Егор, даст бог, ещё, может быть, спасти сумеет.
…Свадьба шла своим чередом. Уже все песни по обряду первого свадебного дня были спеты (постарался Карпо Семёнович со своим хором), и Лизка с приближёнными подружками поплакала необходимыми по обряду слезами.
Уже под требовательные и оглушительные «горько» много раз поднимались со своих мест молодые, и поручик Граев напоказ гостям жадно и бесстыдно целовал свою пунцовую от смущения супругу.
Уже Лизка обошла гостей и, беря с серебряного подноса, который несла за ней дородная тётка, высокую гранёную рюмку и графин, потчевала каждого из своих белых ручек. Гости в ответ клали на поднос подарки молодым. Здесь каждый выхвалялся подарком побогаче, но гости со стороны невесты всё равно не могли сравниться с карателями — гостями жениха. Они кидали на поднос золотые монеты царской чеканки, полотна — целыми штуками, дорогие шали, а то — ненадёванные хромовые сапоги, полушубок, из которого ещё не вывелся запах дубильни, отрезы сукна, атласа. Один из дружков-отрядников под общее завистливое одобрение достал из-под стола, где оно до времени лежало, новенькое кожаное седло. Поднял над головой, чтоб все видели, галантно прикоснулся кожаным боком седла к подносу и победно осушил рюмку.
Никто не спросил, где взято, с чьей конюшни унесено это седло, жив или мёртв прежний хозяин этих сапог или полушубка, в скольких домах были разбиты сундуки и укладки, а хранившееся в них добро вывернуто под ноги, пока не сверкнула среди барахла радостными узорами эта шаль, не привлекло тонкостью и белизной это полотно. Среди присутствующих некому было задавать подобные вопросы, а тем, кто готовился спросить разом за всё, ещё не приспело время сюда являться.
Свадьба шла своим чередом. Из кухни под неутомимым матушкиным наблюдением таскали всё новые и новые перемены блюд. Но все эти жареные гуси, подовые пироги с целыми запечёнными рыбинами, с пареной калиной, с грибами, тушёная баранина, калачи не трогали больше сытых гостей. Из широко разинутой пасти граммофона, что выпяливался на комоде, неслась слащавая песенка. Но и граммофон больше не слушали. Гости много съели, много выпили. Теперь они рвались в пляс. Грянула разухабистая частушка. Если бы Лизкина фата могла краснеть, она сразу стала бы кумачовой. Но фата краснеть не могла, только измялась и обвисла в духоте и толкотне поповской залы. Впрочем, на это уже никто не обращал внимания.
