Секретная просьба (Повести и рассказы) - Алексеев Сергей Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗

Так ничего и не добились рабочие.

— Говорил я, предупреждал, — опять завёл про своё Афанасий Никитин. Нет же силы в наших руках. Не стоило начинать.

— Начинать, говоришь, не стоило?! — возмущались рабочие. — Да в любом деле главное — начать. Силы, говоришь, нет? Эх, ты! Сила в народе могучая, богатырская. Погоди: придёт время — покажет себя народ!

ОТПЕВАНИЕ

Запрещалось рабочим праздновать Первое мая. Нельзя им было в этот день собираться большими группами, устраивать митинги и демонстрации.

Приходилось рабочим идти на разные хитрости. Рабочие одной из московских окраин решили собраться на кладбище.

Сколотили гроб. Наняли батюшку. Шесть человек подняли гроб на руки. Остальные пристроились сзади. Процессия двинулась к кладбищу. Впереди шёл батюшка и важно махал кадилом.

Теперь уже никто не мог разогнать рабочих. Даже городовые почтительно уступали дорогу.

В кладбищенской церкви «покойника» отпели. Батюшка махал кадилом и тянул:

— За упокой души раба божьего… Как звать?

— Николаем.

— За упокой души раба божьего Николая, — выводил батюшка.

Кончив отпевание и получив пять рублей по договорённости, батюшка удалился. А рабочие собрались в самом дальнем конце кладбища и провели митинг. Спели вполголоса революционные песни, прочитали первомайские прокламации.

Вечером кладбищенский сторож Тятькин, обходя могилы, наткнулся на незарытый гроб. Удивился Тятькин, приподнял крышку, глянул, а там такое, о чём и подумать страшно.

Сторож бросился к участковому надзирателю.

— Ну что тебе?

— Гроб, ваше благородие.

— Ну и что?

— Так в том гробу… — Тятькин стал заикаться.

— Ну, так что же в гробу?

— Его императорское величество, царь-государь Николай Второй, проговорил Тятькин.

— Ты что, сдурел?!

— Никак нет, — крестился кладбищенский сторож. — Сам государь император, изволю доложить.

Надзиратель пошёл на кладбище. Заглянул в гроб, а в нём действительно, ну правда, не сам император Николай Второй, а царский портрет: при орденах, во весь рост, в военном мундире.

Началось следствие. Тятькин ничего нового сообщить не мог.

Взялись за батюшку.

— Отпевал? — допытывался надзиратель.

— Отпевал.

— Кого отпевал?

— Раба божьего Николая.

— Идиот! — закричал надзиратель.

Батюшка долго не мог понять, за что такие слова и за какие такие провинности его, духовную особу, и вдруг притащили в участок. А узнав, затрясся как осиновый лист. Трясётся, крестится, выпученными глазами моргает.

— Кто был на сходке? — не отстаёт надзиратель.

Старается батюшка вспомнить. Не может.

— Разные, — говорит, — были. Человек сорок. И высокого роста и низкого. И молодые и старые. Аллилуйя ещё кто-то здорово пел.

— «Аллилуйя»! — передразнил надзиратель. — Ну, а кто нанимал? Кто деньги платил?

— Плечистый такой, — оживился батюшка. — С усами. Руки ещё в мозолях.

Стали искать. Да мало ли среди рабочих широкоплечих да с усами. А руки в мозолях у каждого. Так и не нашли.

Обругал ещё раз надзиратель Тятькина и батюшку. На этом дело и кончилось.

Рабочие были довольны. Шутка ли сказать — и Первое мая отметили, и самому царю устроили отпевание.

АРАКЕЛ

Небывалой силой славился тифлисский [9] кузнец Аракел.

— Дядя Аракел, согни-ка подкову, — просят ребята.

Положит кузнец подкову на огромную, словно сковорода, ладонь, сожмёт — согнулась подкова.

— Гирю, гирю подбрось, — не отстают ребята.

Возьмёт Аракел пятипудовую гирю, начинает играть, словно мячиком.

…Вместе с русскими рабочими Первое мая стали отмечать и рабочие других национальностей: украинцы, латыши, белорусы, армяне, татары.

В 1901 году отпраздновать Первое мая решили и рабочие города Тифлиса.

Первомайская демонстрация в Тифлисе получилась большая, многолюдная две тысячи человек вышли на улицы.

Вместе со всеми вышел и Аракел. Шёл впереди, нёс красное знамя.

На одной из улиц рабочим преградили дорогу конные полицейские и казаки.

— Разойдись! — приказал казачий офицер. Он взмахнул плетёной нагайкой.

Демонстранты остановились.

— Разойдись!

Никто не шевельнулся.

Подал тогда офицер команду. Выхватили полицейские и казаки шашки, бросились на демонстрантов.

Смешались ряды рабочих, потеряли равнение. Окружили полицейские Аракела, оттеснили его от товарищей.

Подскакал офицер и схватился за красное знамя.

Не выпускает Аракел знамени, ещё крепче прижал к груди.

— Отпусти! — закричал офицер и полоснул по лицу знаменосца нагайкой.

Пересек красный рубец лицо Аракела, кровью наполнился левый глаз.

Держится Аракел за знамя.

— Отпусти! — хрипит офицер; выхватил он шашку, взмахнул — вот-вот рубанёт Аракела.

Но перехватил кузнец офицерскую шашку. Вырвал, подбросил и, как хворостинку, переломил её на две половины.

Опешили офицер и полицейские. Сидят на лошадях, разинули рты.

А Аракел презрительно швырнул на землю обломки шашки, сжал крепче в руках знамя и не торопясь направился к демонстрантам.

Опомнились полицейские.

— Стой! — закричал офицер. — Стой! Держи его!

Бросились догонять Аракела, да поздно. Смешался он с толпой. Не видать Аракела. Не найти. Лишь по-прежнему развевается над демонстрантами красное знамя.

— Да здравствует Первое мая! Да здравствует свобода! — несётся по улице.

ПАССАЖИРЫ

Дело было в Могилёве. Извозчик-старик Качкин подкарауливал возле вокзала пассажиров. День был весёлый, майский.

Сидел старик на козлах пролётки, от яркого солнца щурился. Смотрит идут два парня. В руках у одного корзина. Сверху платком накрыта. Из-под платка торчит гусиная голова. Крутит гусак головой, с любопытством на всех поглядывает.

Поравнялись парни со стариком:

— Свободен?

— Милости просим.

— Нам бы на главную улицу.

— Тридцать копеек.

Парни спорить не стали. Один из них сел на пассажирское сиденье, поставил рядом с собой корзину. Второй попросил:

— Разреши-ка, папаша, лошадкой поправить.

— Садись, — согласился старик. — Но за это ещё пятак.

— Ладно, будет тебе пятак.

Качкин подвинулся.

Взобрался парень на козлы. Взял вожжи и кнут. Гикнул.

Тронулись.

— Из деревни, никак? — поинтересовался старик. — Гостинчик, видать?

— Подарочки, — ответил загадочно парень.

Выехали на главную улицу.

— Держись, папаша! — крикнул парень Качкину и посильнее ударил коня.

Запрыгала пролётка по булыжной мостовой, засвистел в ушах ветер.

— Э! — заворчал старик. — Так не договаривались. За это ещё десять копеек.

— Ладно, — согласился парень.

Видит Качкин — уступчив пассажир.

— Нет, — говорит, — двадцать.

Пока они договаривались, второй парень, тот, что сидел на пассажирском сиденье, снял с корзины платок, приподнял гуся, а под гусем листовки! Взмахнул парень рукой — взвились, закружились, полетели листовки в разные стороны.

Оглянулся Качкин, понял — недоброе…

— Стой! Стой! — закричал с испугу.

— Тише, тише, папаша, за это ещё целковый.

Только Качкину теперь не до денег.

— Караул! — завопил. — Разбойники!

Летит пролётка по главной улице. А сзади несутся городовые, слышится свист, хлопают выстрелы. Подбирают прохожие листовки, суют поспешно за пазуху. Свернула пролётка в один переулок, в другой, в третий.

Осадили парни разгорячённого коня, сунули старику горсть медяков, оставили корзину и гуся, бросились во двор, перемахнули через забор только их Качкин и видел.

Подбегают запыхавшиеся городовые. Окружили пролётку, стянули Качкина с козел.