Девочка в бурном море. Часть 2. Домой! - Воскресенская Зоя Ивановна (книги без регистрации .TXT) 📗
Антошка задумчиво проводила Гарри взглядом.
— Как по-разному люди понимают свое счастье.
— А в чем ты видишь свое счастье? Ты не сказала.
Улаф пытливо смотрел на Антошку. Ветер трепал ее косу и вдувал в волосы ледяные крупинки, и скоро коса покрылась тонким ледяным панцирем; он оттаивал на теплых волосах, становился прозрачным, ресницы тоже отяжелели от инея.
— В самом деле, что же такое счастье? — задумалась Антошка. — По-моему, есть маленькое счастье, когда тебе хорошо и радостно, и есть большое счастье, настоящее… — Антошка пыталась осмыслить глубину и величие этого слова.
Улаф пришел на помощь:
— Большое счастье — это счастье родины, не так ли?
— Да… конечно, счастье родины, но чтобы в это счастье была вложена твоя доля, тогда счастье родины становится и твоим счастьем. По-моему, все люди после войны снова обретут родину и все будут счастливы.
— Ты знаешь, — сказал Улаф, — у нас был замечательный поэт Нурдаль Григ. Он служил в английской армии капитаном, в декабре прошлого года полетел бомбить Берлин и там погиб. Нурдаль написал стихи для нас, молодых. Я всегда их помню.
Вон где-то там, — Улаф протянул руку на юг, — моя Норвегия, самая красивая страна в мире. Нигде нет таких синих фиордов и сиреневого вереска, нигде нет таких лесистых гор и таких ярких цветов. Я люблю ее, мою страну, и не могу там жить. И тысячи норвежцев скрываются в своей стране в лесах или сидят в тюрьмах, и человек не может вырастить у себя в палисаднике красную гвоздику, потому что она красная, потому что этот цветок — символ борьбы и свободы. И все это будет, когда наступит мир.
И не знал Улаф, и не знала Антошка, что Нурдаль Григ написал еще стихи, которые просил опубликовать только после окончания войны. В них он предостерегал, что после победы над фашизмом найдутся такие люди, которые
Улаф и Антошка верили только в хорошее, светлое.
Антошка собрала полосатые комбинезончики, из которых ветер высушил воду.
На море было тихо и спокойно. Плавание походило на прогулку.
ТАЙНА
В эту ночь на пароходе никто не спал. Безмятежно спали только Антошка, Джонни и Пикквик. А смерть в железном рогатом шлеме ходила вокруг корабля, порой терлась шершавой щекой о борт, покачивалась на пологой волне.
Елизавета Карповна лежала с открытыми глазами, чутко прислушиваясь. Вечером она была невольным свидетелем разговора капитана со своими помощниками. Пароход попал на минное поле. Это были мины, очевидно сброшенные с германских самолетов в море, а возможно, сорванные штормом с якорей и теперь разгуливающие по волнам.
Заметили их еще засветло. Срочно была усилена вахта, команда приведена в боевую готовность. Матросы, вооружившись баграми, биноклями, свистками, лежали на палубе у фальшборта и зорко вглядывались в волны. От резкого свистка впередсмотрящего все превращались в слух и зрение. Матросы, завидев рогатую гостью, осторожненько отводили ее баграми к корме, и огромная чугунная голова медленно уходила за корму, покачивая рогами. Матросы бегали по палубе на цыпочках, говорили вполголоса. Елизавета Карповна не видела такой тревоги даже во время торпедной атаки. Матросы, не стесняясь присутствия женщины, высказывали самые страшные прогнозы. Для них Елизавета Карповна была не женщиной, а доктором, который умеет бороться со смертью. И они с грубоватым прямодушием старательно объясняли русскому доктору, что стоит такой мине стукнуться как следует о борт корабля, как сработают взрыватели и двести пятьдесят килограммов взрывчатки разнесут судно вдребезги. Елизавета Карповна обучалась моряцкой грамоте и холодела от ужаса. Лучше бы не знать. Уходя в каюту, она просила матросов пощадить Антошку и не говорить ей об опасности.
Капитан с наступлением темноты приказал заглушить машины и положил корабль в дрейф. С обоих бортов на воду были спущены шлюпки, и матросы до боли в глазах вглядывались в черные волны — не покажется ли страшная морда мины, а завидев ее круглую макушку на волне, осторожненько протягивали багры и с ласковыми словами провожали ее за корму, а потом пускали вслед страшные проклятия, вытирая со лба холодный пот.
Утром, когда на востоке обозначилась бледная полоска рассвета, вахтенный сигнальщик доложил, что прямо по носу на горизонте видит судно. Капитан схватился за бинокль. В предутренней дымке на горизонте появилась мачта, но это мог быть и перископ подводной лодки. Зазвенели колокола громкого боя. Расчехлили пушки.
Утро протирало небо на востоке, бледная полоска ширилась, разгоралась бескровная заря, и на ее фоне все ярче и выше вырисовывалась мачта. Прошло не меньше пятнадцати — двадцати томительных минут, пока четко обозначился силуэт мостика, за ним труба, и теперь уже простым глазом было видно, что на волнах покачивается рыбачья шхуна.
Капитан дал команду сигнальщику запросить о национальной принадлежности шхуны. Замигал фонарь, и во мглу полетели световые тире и точки.
Со шхуны ответили, что судно приписано к Норвегии, и, в свою очередь, потребовали сообщить, под каким флагом идет пароход.
Капитан дал команду ответить: «Под флагом Великобритании».
На палубу выбежали Елизавета Карповна и Антошка с Джонни на руках. Невозможно было спокойно слушать этот прерывистый, гудящий звонок, проникающий всюду и возвещающий опасность.
Их обогнал Улаф, успевший сказать Антошке, что его вызвал к себе капитан.
В это время шли переговоры со шхуной. Сигнальщик ручным фонарем передавал приглашение капитана подойти к пароходу.
Со шхуны просили выслать к ним шлюпку с матросами и офицером.
— Вы отправитесь на шхуну вместе с матросами и спросите норвежских рыбаков, как обойти это чертово место, — сказал капитан Улафу.
— Я готов, сэр! — ответил Улаф.
Пока сигнальщики посылали друг другу световые тире и точки, завизжала лебедка и шлюпка с Улафом и двумя матросами опустилась на волны.
Антошка помахала ему рукой. Он ответил еле заметным жестом.
Капитан и старший помощник, вооружившись биноклями, следили за шлюпкой; все, кто находился в эти минуты на палубе, прилипли к борту. Не наткнутся ли ребята на мину, что их ждет на шхуне? Антошка уже не видела Улафа, а видела маленькую скорлупку, то возникавшую на гребне волны, то скользившую, как по ледяной горке, вниз.
Кто-то протянул Антошке бинокль, и перед ее глазами вдруг выросла шлюпка и Улаф на ней с веслом в руках; она отвела бинокль от лица и невооруженным глазом видела опять маленькую легкую скорлупку, которой играли волны. И опять в окулярах Улаф.
Вот он взбирается вслед за матросом по трапу на шхуну, трапа не видно, и кажется, что они ползут по борту шхуны как мухи. Вот им протягивают руки… они на палубе шхуны… им завязывают глаза и уводят.
Антошка вскрикнула.
Мистер Мэтью взял у нее бинокль.
— Что это значит? — спросила Антошка. — Почему их схватили за руки? Им завязали глаза?
— Увидим, увидим, может быть, там фашисты. Капитан приказал навести пушки на шхуну.
— Не стреляйте, там Улаф, Улаф! — закричала Антошка.
Мэтью погладил девочку по плечу.
