Пуговица, или серебряные часы с ключиком - Вельм Альфред (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Из дома вышла хозяйка. Послушав, как неподалеку грохочет фронт, она проговорила:
— Боже милостивый! — и, спустившись на ступеньку, спросила старика: — Скажите, дедушка, они всех наших мужчин перестреляют?
Старик ничего не ответил.
— Но люди ж они!
Комарек снова промолчал.
— И душа у них должна быть.
— Кто знает, как наши-то с ними поступали! — вдруг сказал старик.
— Всемогущий боже! — снова взмолилась хозяйка, поднимаясь на крылечко.
На ночь мальчонка устроился рядом со стариком в соломе.
— Спокойной ночи, дедушка Комарек! — сказал он, завернувшись в одеяло.
Старик что-то невнятно пробормотал в ответ.
— Спокойной ночи, малыш! — сказала тогда фрау Сагорайт.
На другое утро к ним присоединился еще один человек: молодой, на костылях, инвалид — на одной ноге. Он украдкой поглядывал на окна крестьянского дома и, должно быть, многое отдал бы, чтобы скорей тронуться в путь. Левой ноги у него не было до колена. От колена штанина была подвернута и прикреплена под полой пальто. Человек этот был совсем еще молодой, почти мальчишка. Волосы жиденькие, с медным отливом.
Он хотел было пристроиться сразу за Комареком, но этого уже Генрих не допустил. Он оттер чужого своей тележкой, и тот теперь ковылял за Генрихом, а за ним шла фрау Сагорайт.
С первых же минут у всех родилось молчаливое уважение ко вновь приставшему. Генрих бросился ему помогать, когда он утром, прыгая на одной ноге, старался поднять свой костыль. А фрау Сагорайт называла его «фольксгеноссе»[Нацистское обращение.]. Однажды хотела даже взять у него рюкзак и положить на свою тележку, но Рыжий, повернувшись на одной ноге, не позволил снять с себя поклажу.
Как-то, когда они шли по берегу озера, Генрих вспомнил один давно прошедший январский день…
Они шли тогда по льду залива. Кругом ослепительно сверкал снег, и ветер дул прямо в лицо. Семь других колонн переходили залив по льду. Вдали тянулась коса. Но она была совсем низкая и плоская, и за ней было море.
Генрих уже несколько раз спрашивал мать, правда ли, что это и есть море, и мама всякий раз отвечала:
— Да, Генрих, это море и есть.
Но как же это получалось, что они видели море за косой?
— Это потому, что ветер, — отвечала мама. — Ветер дует в сторону берега и поднимает море.
Ну, уж этого не могло быть! Как это ветер может поднять море? Да оно затопило бы низкую косу.
— Но, может быть, это и лед в заливе, — сказала мама. — Может быть, лед в заливе поднялся.
Генрих никогда еще не видел моря, а сейчас оно было рядом, вон за тем лесом. Прямо чудо какое-то! Сине-зеленое, а ближе к горизонту — желтоватое. Да и вообще море оказалось гораздо светлее, чем он представлял себе.
— А мы дойдем до самого моря?
— Там увидим, Генрих.
— Мы сначала перейдем косу, да? А потом пойдем вдоль моря, да?
Они тащили за собой детские санки и говорили о море.
— Нет, Генрих, оно не плохое и не хорошее, — говорила мать. — Оно большое очень.
— И красивое, да?
— Правда, красивое, — согласилась мама.
На косе они и встретили барона фон Ошкената. Нежданно-негаданно они на следующий день вдруг увидели его.
До чего же холодно было на морском берегу! Около часа они шли по укатанному волнами песочку, и море шумело рядом. Было очень холодно и штормило, так что обратно они уже пошли за дюнами. Вечером им не позволили взять груженые саночки в дом. Хозяйка-рыбачка была очень строгая. А они ни за что на свете не хотели расставаться со своими саночками. Пришлось им всю ночь просидеть в дровяном сарае, а ветер свистел в щелях между досками. Утром вдруг грянул залп. Они выбежали во двор и узнали, что это стреляли пушки немецких военных кораблей. Рассказывали, что корабли эти далеко в море и пушки стреляют прямо через песчаную косу и через залив, туда, где теперь стоят русские…
В то утро они и увидели барона фон Ошкената.
— Господин фон Ошкенат!.. Господин фон Ошкенат!
Невероятно, но это действительно оказался барон фон Ошкенат. Он сидел в своей темно-коричневой охотничьей коляске. Три серые лошади тащили ее. На козлах восседал Рикардо в своей кучерской крылатке, а позади — барон, укрытый черной овечьей полстью…
— С добрым утром, господин фон Ошкенат!
Генрих бежал рядом с коляской и кричал:
— Это я, господин фон Ошкенат!
Но толстый барон ничего не слышал: он крепко спал. Генриху пришлось долго дергать черную овечью полсть. Он бежал рядом и все кричал, что это он, Генрих Хаберман с Гольдапзее…
Держа крепко в руках меховую шапку, Ошкенат тяжело дышал. Лицо его опухло, и руки были красные и опухшие. Генрих сразу понял, что им повезло…
— Тпррр! Тпрр! Это я, господин фон Ошкенат!
Наконец-то чуть дрогнули веки, улыбнулись зеленые глаза, но, должно быть, они ничего не видели.
— Господин Ошкенат! Господин Ошкенат!
Самое главное — чтобы зеленые глаза улыбались…
Будто откуда-то издалека, жизнь медленно возвращалась к Ошкенату. Повернув голову, он шапкой принялся протирать глаза.
— Рикардо, — произнес он, — если я не обманываюсь, перед нами сам престолонаследник.
Такой встречи даже Генрих не мог ожидать. Голос Ошкената гремел, гремели залпы морских орудий. Ошкенат так кричал, что люди стали останавливаться. Откинув полсть, он велел кучеру позвать маму.
За коляской стояли четыре фуры. Кучер спустился с козел и направился назад, туда, где была мать Генриха.
— Сын мой! — восклицал Ошкенат, а Генрих думал при этом: «Как хорошо, что от него так сильно пахнет вином!»
Тем временем кучер Рикардо отвязал бельевую корзину и фанерный чемодан от саночек и отнес к первой фуре.
Мать Генриха была очень сдержанна. И еще — Генрих это хорошо запомнил — вдруг она почему-то пошатнулась и схватилась за поручни. Подниматься в коляску ей было трудно.
— Генрих, — крикнула вдруг мама, — Генрих, мы же там санки оставили!
— Стойте!
— Стойте, Комарек!
Генрих помнил всё до мельчайших подробностей. Даже слышал сейчас горклый запах морской воды. И так приятно было мягкое покачивание коляски… Каждое возвращение к реальной действительности он ощущал как боль. Однако ему довольно скоро удавалось преодолевать это чувство.
— Дедушка Комарек! — крикнул он. — Дедушка Комарек!
Отсюда хорошо была видна опушка леса, однако фрау Пувалевски нигде не было.
— У озера она еще шла за нами?
— Да, у озера еще шла, — хором ответили сестры-близнецы.
На каждом привале сестры садились рядышком, о чем-то шептались, настороженно оглядывались и то и дело запускали руки в старую кожаную сумку. Никто не знал, что у них в этой сумке. По лицам нельзя было догадаться, о чем они перешептывались.
— Она нарочно отстала! — крикнули теперь сестры.
— Где? Когда?
— С час назад, — ответили сестры.
Инвалид стоял, прислонив рюкзак к дереву, и Генриху впервые бросилось в глаза, что, кроме одного сапога, ничего солдатского на нем не было. Одет он был в очень длинное зеленое женское пальто.
— Зайчата вы глупые! — крикнула фрау Кирш. — Что же вы нам сразу-то не сказали?
С самого утра грохот слышался слева. Все испытывали какое-то тревожное беспокойство. Рядом тянулся казавшийся им жутким лес: вот-вот война вырвется из зарослей…
Многие высказывались за то, чтобы не ждать фрау Пувалевски. Старушка, бегавшая взад-вперед около своей тележки, причитала:
— Всех нас перестреляют они… всех, всех!..
— А дети как же? Разве можно ее оставить с детьми? — кричала фрау Кирш.
