Петроградская повесть - Жданов Николай Гаврилович (бесплатные серии книг .TXT) 📗

4. ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ

— Упревает, — удовлетворённо говорит кашевар, прислушиваясь к тихому клокотанию в котле. — Наши с утра не евши, небось ждут меня. Солдату, парень, без пищи да без табаку никак нельзя. Без табаку скучно ему, а без пищи солдат слабеть начнёт, и зябь его пробирать станет, и хворь прилипнет. Бывало, в окопах, ежели пищу не подвезут, ну никакой тебе жизни, горе одно!

Серафимов шлёпает ремёнными вожжами по худым бокам лошадей и не торопясь продолжает:

— Теперь, парень, тут всё одно что на позициях. Того гляди, стрельба пойдёт.

— А вы за кого, за наших?

— Тут все свои. Чужеземных тут нет. Я, парень, за правду, вот за кого. Наша правда мужицкая — вся в земле кроется. Сколько годов по земле ходим, и пашем, и сеем, и потом её поливаем и кровью, землю-то, а она всё не наша.

Серафимов молчит, затем мечтательно вздыхает:

— Ежели бы нам землю-то да себе взять, вот бы она, правда, и вышла!

Тут я замечаю, что лошади наши остановились. Нарядные господа в шляпах, с зонтиками в руках заполнили всю улицу.

— Где логика? — кричит кому-то господин с жирным лицом и размахивает лайковой перчаткой. — Мы представляем городскую думу, мы власть, а не вы! Где логика?

— А ну, осади, «логика»! Вам бы нашего брата в окопы!..

Привстав на передке повозки, я вижу матроса с винтовкой. Он упёрся прикладом в бок холеного господина, и тот, пятясь, кричит ошалелым, срывающимся голосом:

— Па-а-азвбльте, позвольте, здесь дамы, господин матрос!..

Я почти уверен, что дальше нас не пропустят: если уж таким господам нельзя, то нам и подавно.

Но матрос, увидев повозку, дружески кивает Серафимову и, повернувшись к своим товарищам, кричит:

— Эй, расступись, путь дай!

— Проезжай, не задерживайся, — отзываются из матросской цепи, перегородившей улицу.

И наша походная кухня катится дальше, в гущу вооружённых людей, заполнивших проспект. Лёгкий дымок вьётся вслед, запах кулеша разносится вокруг. То и дело слышны добродушные возгласы:

— Пищевая артиллерия движется!

— Эй, кашевар, хорош ли навар?

— Шрапнель с говядиной, щи с топором!

Толпа расступается, втягивая в себя повозку.

— Ой, парень, не выбраться нам отсюда, — говорит Серафимов.

Впереди нас огромная красная арка, такая же высокая, как дом. В полукруглом своде её темнеет площадь и видны освещенные окна.

— Вот он, царский дворец, гляди, парень, куда приехали, — говорит Серафимов.

Людей тут тоже много, они прижимаются к стенам и прячутся в подъездах домов. Чувствуется насторожённость. Тихо. Словно озадаченные тишиной, лошади останавливаются.

В широком квадрате нёба, как бы врезанном в мощный свод арки, я вижу тонкое белое облако. За ним в недосягаемой синеве трепещет далёкая звезда.

Сначала по-одному, потом группами к нашей походной кухне подбегают люди с винтовками.

— А, Серафимов! — кричат они. — Вот удружил, браток! Что у тебя? Кулеш? Эй, братцы, Серафимов кулеш привёз!

— Ну, парень, наши тут, — обрадованно говорит кашевар.

Лошади уже схвачены под уздцы и поставлены к стене под аркой.

Подошёл командир Малинин.

— Паренька-то давай к сторонке, сюда вот, за выступ. А то юнкера начнут пулять с перепугу, как бы греха не вышло, — говорит он и спрашивает Серафимова: — Это, никак, кременцовский своячок с тобой?

— Он самый, — отвечает кашевар. — А что же самого-то не видно?

— Я его в Смольный послал, связным. Ты гляди, чтоб парнишка не высовывался.

А Зимний дворец совсем рядом. Хорошо видны его тёмно-вишнёвые стены и большие светящиеся окна. В этом дворце жил царь. Теперь там министры-буржуи.

Серафимов открывает котёл, достаёт свою большую поварёшку и, мешая ею, приговаривает:

— Не толкайся, ребята, по очереди!

К нему тянутся со всех сторон закопчённые солдатские котелки.

Кашевар весело покрикивает, предлагает добавки.

— Доставай-ка кастрюлю, — говорит он мне немного погодя. — А то раздам всё, и тебе не достанется.

Я протягиваю кастрюлю и получаю её назад, наполненную доверху.

Котёл быстро пустеет. Слышно, как поварёшка шаркает по дну.

— Э, да тут камбуз [3] на колёсах! — слышится чей-то весёлый голос.

Два матроса — они волокут куда-то пулемёт — остановились перед нашей повозкой.

— Угощай, инфантерия: [4] с утра из экипажа.

— Да всё уж, — вяло отзывается кашевар. — Своим велено раздавать.

— А мы что же, чужие? — Высокий моряк сердито вытер пот со лба и потянул пулемёт дальше. — Ну их к дьяволу!..

У него скуластое лицо с густыми бровями. Второй, круглолицый, маленький, громко вздохнул и причмокнул губами с таким сожалением, что у меня стало нехорошо на душе.

Взглянув на кашевара, я понял, что он и сам испытывает неловкое чувство.

— Дяденька Серафимов, можно, я им нашу кастрюлю отдам? Вы не будете сердиться? — прошу я.

— И верно, парень, отдай, — с готовностью соглашается кашевар и сам зовёт их: — Эй, моряки!

Круглолицый обернулся, и я поспешно протянул ему хозяйкину кастрюлю с кулешом.

— Панфилов, греби назад! — весело закричал матрос, принимая от меня кастрюлю.

Высокий вернулся.

— Вот так-то другое дело, давай и ты с нами, — сказал он мне улыбаясь. — Ложка есть ещё?

Но ложки не было. Серафимов отдал уже две запасные ложки.

— На вот, держи мою. — Малинин вынимает из-за голенища ложку, белевшую в темноте, и даёт мне.

Такой вкусной еды, как этот солдатский кулеш, я ещё никогда в жизни не ел.

— А ты чего же, командир? Постишься, что ли? — спрашивает Панфилов.

— Перед боем воздержусь, — рассудительно отзывается Малинин.

— Боишься, что в живот ранят?

— Пуле не закажешь…

Командир всё вглядывается в темноту.

— Парламентёры [5] наши пошли во дворец да вот не возвращаются. Стало быть, министры, добром власть не отдадут. Надо на приступ идти, — говорит он.

— Нет, больше не могу. — Маленький матрос отодвигает от себя кастрюлю и тяжело вздыхает. — Живот тугой стал, как барабан!

Из темноты появился молодой человек в светлой студенческой шинели. Волнистые волосы его развеваются, глаза блестят.

— Друзья! — кричит он матросам. — Вы здесь, санкюлоты? [6]

— Давай к нам! Тут кулеш больно славный, попробуй только, за уши не оттащишь, — зовёт Панфилов и приятельски обнимает студента за плечи.

— Спасибо, спасибо, братцы! Вы все такие хорошие, вы сами не знаете, какие вы хорошие. — Студент берёт протянутую ему ложку, но есть он не может и виновато улыбается. — Сейчас не до еды, право… Я счастлив, верите, счастлив! «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые!..» [7]