Письмо на желтую подводную лодку(Детские истории о Тиллиме Папалексиеве) - Корнев Владимир Григорьевич
— Ну как… — засмущался он, но тут же перешел на прежний шутливый тон: — Вижу лезет, пасть оскалил, я его щелк пальцем по лбу, а он и лапы кверху! Пустячная, но необходимая мера обороны.
Смех на том конце провода теперь стал громче и задорнее:
— Нет, правда, расскажи! Мне интересно.
— Да ну, ничего интересного… Я и сам плохо помню. Саданул камнем между глаз, даже не понял, что это было… И хватит о нем вообще! Мне тогда важно было понять, что с тобой. Вот кто меня действительно напугал, так это ты…
Оля задумчиво произнесла:
— А ты смелый, оказывается… Как Мцыри!
— Да, бываю… иногда, — скромно согласился Тиллим, а в душе ему стало приятно, как, может, еще не было в жизни, и сердце как-то по-новому сладко заныло. «Сколько же мы с ней не говорили!»
— Не скромничай — ты теперь мой спаситель!
— Я витязь! Даже в тигровой шкуре теперь хожу…
— Тогда я хочу чуда! Фрукты не предлагать.
— А цветы можно?
— Ты лучше скажи: неужели в республиканской больнице совсем нет места? — Девочка замялась, перейдя на полушепот: — Говорят, есть какие-то палаты люкс, где лежат по двое и даже телевизор есть. А в них вроде бы и свободные места есть, но они… они, оказывается, не простые, а платные! Я раньше не знала, что такое бывает, а здесь — на Кавказе, на курортах — многое делается только за деньги. Представляешь?
— Да-а-а… — Тиллим был не так удивлен и возмущен, как озадачен, однако на всякий случай поинтересовался: — И сколько же этот люкс стоит?
— Какая разница, Тиллим? У меня все равно таких денег нет…
— Когда девушка создает проблемы — это нормально, ненормально — когда она их решает. Я что-нибудь придумаю. Конечно, я не волшебник, я только учусь, но, как витязь, обещаю, что обязательно что-нибудь придумаю… Ты мне веришь?
Девочка Оля, не задумываясь, ответила:
— Я тебе верю, Тиллим. Поэтому обещай мне, что ничего не расскажешь преподавателям, а то они обязательно позвонят родителям, те приедут, и шуму тогда будет на всю Абхазию. Обещай, что не выдашь.
В ответ Оля услышала громкую наивно-галантную клятву:
— Обещаю и торжественно клянусь!
Если бы она еще могла видеть, как это было сказано! Тиллим встал во весь свой «богатырский» рост — сто шестьдесят сантиметров, — вытянулся по струнке и, чуть не выронив телефонную трубку, отдал подруге салют, который со стороны выглядел как пионерский, но был исполнен внутреннего смысла «рыцарского посвящения».
В тот же день Тиллим собрался в Сухуми, благо столица Абхазии от Нового Афона оказалась всего-то в каких-то двадцати километрах, а рейсовый автобус ходил туда через каждые четверть часа. Субтропические красоты на этот раз мало занимали мальчика: в голове был уже родившийся дерзкий план, а на голове — наушники, в которых непрерывно звучали битловские «Love Songs». Хотя челябинская «сборная» собрала для Оли целую сумку персиков, яблок и вдобавок засахаренного миндаля, Тиллим перед больницей все равно собрался заглянуть на рынок — за цветами. Он не успел отойти и сотни метров от автобусной остановки, как наткнулся на цветочный лоток, и, когда веселый разговорчивый продавец-абхазец с огромными усами, большим пузом и в кепке (непонятно, как ему в ней было не жарко?) узнал, что Тиллим спешит в больницу «к девушке», подмигнул и буквально всучил ему целую охапку роз, вдогонку пожелав: «Дай Бог счастья и здоровья, дорогой!»
«Какие хорошие бывают люди!» — подумал Тиллим, и у него совсем пропало неприятное чувство, которое испытывает всякий, когда идет в больницу.
Оля была рада видеть его — ничего удивительного, когда лежишь в коридоре и даже поговорить толком не с кем! — и совсем не ожидала, что мальчик подарит ей такие прекрасные цветы. Нянечка даже сама принесла большую банку с водой и, когда расправляла букет, все приговаривала: «Ай, какие розы! А друг еще лучше — настоящий мужчина!»
«Мужчина» краснел от смущения и удовольствия, а больная поглощала персики и без конца говорила, говорила. Тиллим радостно смотрел на нее, рассказывал о последних новостях с пленэра и не мог вспомнить, когда в последний раз она была такая разговорчивая. О грустном не говорили совсем, лишь, когда он собрался уходить, она осторожно поинтересовалась:
— Тиллим, ты не спросил, может, в какой-нибудь палате освободилось местечко?
— Да не волнуйся, — быстро сказал Тиллим и заговорщическим тоном добавил: — Я уже придумал одно волшебство, только — тс-с!
Оля покорно кивнула.
— Кстати, чуть не забыл! Вот тебе — слушай побольше «Битлз»: от них скука проходит и все срастается прямо на глазах. — Он передал девочке свой плеер с тремя кассетами — «Love Songs», «Yellow Submarine» и «Magical Mystery Tour».
— Классно! Совсем как… Это же мое любимое — обязательно буду слушать!!! Ой! А как же ты? Все оставил мне, а сам остался без битлов…
— Пустяки, тебе сейчас нужнее, — успокоил Тиллим. — А со мной это всегда — вот здесь. Strawberry fields forewer! — и приложил руку к груди. — Ну я тогда пойду… Я уезжаю, но скоро вернусь!
Оля, улыбаясь, помахала ему ладошкой:
— Пока, витязь!.. Кстати, а где же твоя роскошная шкура?
— Сейчас она как раз на мне! — подмигнул он.
Однако направился Тиллим не к выходу, а в служебную часть медицинского учреждения. В коридоре, среди кабинетов медперсонала, он почти сразу нашел то, что его интересовало, — Доску почета. На самом видном месте красовалась фотография главврача больницы — симпатичной дамы средних лет. Большое фото было вставлено в затейливые чеканные уголки — даже не пришлось отклеивать! Решено — он сделает настоящий портрет! Тиллим аккуратно вынул фотографию и уединился в безлюдном коридоре. Приложив ее к пронизанному солнечным светом оконному стеклу, в общих чертах перенес изображение карандашом на кальку. Он сделал это исключительно для того, чтобы правильно снять пропорции, ведь даже маститому художнику-профессионалу как раз над пропорциями рисунка часто приходится прилично провозиться. Тиллим, конечно, мог попробовать и без этого, но такой эксперимент был бы рискованным: работа наверняка не понравилась бы, и тогда его замысел утратил бы всякий смысл. Зато юный художник уже знал, что, если на портрете немного увеличить глаза и губы, уменьшить нос, человек выходит значительно привлекательнее, а если еще добавить бликов в глаза, взгляд портретируемого станет куда таинственнее и загадочнее. После произведенной «съемки» мальчик вернул фото на прежнее почетное место.
На следующий день рано утром в представительный кабинет главврача Республиканской детской больницы Аиды Семеновны Арцт тактично постучались. В ответ на дежурное «войдите» на пороге появился загорелый русоволосый мальчик лет четырнадцати в тщательно отглаженных белых бриджах, белоснежной рубашке-тенниске, в алом галстуке и даже с пионерским значком на груди. Через плечо у него висел деревянный ящичек, какие обычно бывают у художников. Мальчик смотрел на женщину-врача открытым, бесхитростным взглядом голубых глаз.
— Уважаемая Аида Семеновна! — торжественно начал пионер, не представляясь. — От имени Сухумского городского отдела здравоохранения мне поручено нарисовать ваш портрет для городской Доски почета…
— Да-а? — Главврач удивилась этой новости еще больше, чем самому появлению столь странного посетителя. — Для городской… А, собственно, почему мой?
Пионер ничуть не смутился:
— Так вы еще не знаете? По рабочим показателям прошлого года вы отмечены как лучший педиатр города и образцовый руководитель… м-м-м… лечебного учреждения. Поздравляю!
— Спасибо, действительно не ожидала… Но, простите, молодой человек, при чем тут вы? Я даже не знаю, кто вы, не предупреждена…
Аида Семеновна продолжала недоверчиво разглядывать Тиллима сквозь очки в дорогой оправе.
— Все правильно: на заседании Горздравотдела было решено сделать вам сюрприз. Я, вообще-то, лауреат Всероссийского конкурса юных портретистов, ученик специализированной школы и поощрен путевкой в Сухуми, в Творческий лагерь юных дарований. Вашему городскому руководству не трудно было меня найти и поручить мне этот ответственный и почетный заказ. Видите, как удачно совпали обстоятельства! Вот поэтому я и оказался в вашем прекрасном кабинете. У вас ведь найдется пара часов попозировать для портрета акварелью?
