Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Орельен еще спал. В сером утреннем свете лицо его казалось осунувшимся и бледным. Он тяжело дышал, приоткрыв рот. Катрин ощутила материнскую жалость к этому мальчику, который, несмотря ни на что, остался вчера здесь, чтобы охранять ее.
Она разожгла огонь и принялась готовить завтрак. Первые лучи солнца, заглядывавшего теперь в окошко кухни, скользнули по лицу спящего и разбудили его. Он сел на кровати и с недоумевающим видом стал озираться по сторонам.
— И со мной было то же самое, — сказала Катрин, — я тоже не могла понять: где же я?
Голос девочки вернул Орельена к действительности. Он улыбнулся. Потом соскочил с кровати, пригладил ладонями спутанные волосы и зевнул.
— Не в том дело, — пробормотал он, — надо бежать домой, а то патер всыплет мне по первое число…
— Патер?
— Ну, отец, папаша. Знаешь, во время мессы читают: «Патер ностер»? Сам я, правда, никогда не хожу к мессе, это Франсуа мне рассказал.
— Ты же говорил, что тебе разрешили остаться…
— Ну да… Понимаешь… Я, конечно, предупреждал… вернее, нет…
Катрин безучастно слушала его путаные объяснения, потом сказала:
— Ладно, там видно будет. Пока что позавтракай.
Наспех проглотив суп, Орельен протянул Катрин руку.
— Не горюй, Кати, — сказал он, — и если я тебе понадоблюсь…
Произнеся эти достойные мужчины слова, Орельен торопливо ушел по тропинке, на ходу расчесывая пятерней свою густую шевелюру.
Скоро проснулись сестренки. Пришлось их умывать, одевать, причесывать, кормить завтраком.
— А почему ты сегодня здесь? — спрашивала Клотильда. — Разве папа и мама не вернутся больше?
— Они скоро вернутся.
— А почему мама так кричала и плакала, когда за ней приехала повозка?
Она теперь всегда будет плакать и кричать?
Клотильда задавала вопрос за вопросом, и старшая сестра не знала, что отвечать.
Туанон тем временем занялась странной игрой. Зажав под мышками две палки, она прыгала по комнате на одной ноге.
— Во что это ты играешь? — спросила девочку Катрин.
— Не видишь, что ли? — ответила за сестру Клотильда. — Она играет в Франсуа.
— Дурочка, а если он тебя увидит?
— Он каждый день видит, — возразила Клотильда, — и всегда делает вот так… — Она высоко вздернула плечики. — А знаешь, кто бывает недоволен, когда видит нашу игру? Жюли…
Нет, эти девчонки были сущими бесенятами. Даже Туанон, которая давным-давно избавилась от своих конвульсий… Неужели это Она — Богоматерь — спасла Туанон от смерти после того, как Катрин в метель и стужу собрала деньги на заздравную мессу? Почему же, в таком случае, Она не уберегла от беды Обена? И где же были Бог и все святые? Чем они заняты там, на небе, в своем раю, если дали Обену погибнуть?
Трагическая участь брата заставила Катрин впервые в жизни задать этот суровый и беспощадный вопрос могущественным небесным силам, которые она с детства привыкла почитать, не рассуждая.
Постепенно мысли девочки обратились от смерти к жизни. Сколько раз слышала она разговоры родителей о низости, о подлости господина Манёфа и его слуг, но ни разу не задумалась над их словами. И лишь сегодня утром, размышляя о несправедливости сил небесных, допустивших смерть Обена, она впервые отчетливо осознала не менее ужасную несправедливость людей, причинивших столько бед и несчастий ее семье. Небесные силы допустили и эту несправедливость! И вот честный, порядочный человек, отказавшийся солгать, ввергнут вместе с женой и детьми в ужасающую нищету. Вот что сделали злые хозяева, и не было им за это ни возмездия, ни кары! Какое-то странное чувство поднималось в душе Катрин; оно походило на жаркое пламя, на грозу, на что-то огромное, бесконечное… Она крепко сжала кулаки, провела языком по пересохшим губам — и вдруг ощутила враждебность окружающего мира. Даже воздух, даже солнечный свет были врагами! Яростное желание вступить в бой с этой слепой, жестокой и равнодушной силой охватило ее. Пусть она будет повержена во прах в неравной битве — повержена, но не побеждена!
С изумлением услышала она, что Клотильда зовет ее. Значит, сестренка ее узнала? Значит, она осталась такой же, как и была? Ну конечно, ведь она ни звуком, ни жестом не выдала то неведомое чувство, которое внезапно вспыхнуло в глубине ее души и заставило ее взбунтоваться.
— Кати, — всхлипывала Клотильда, — Кати, я ушиблась! — и показывала царапину на грязной коленке.
Катрин намочила чистую тряпочку и обмыла ранку. Клотильда продолжала хныкать. Старшая сестра встряхнула ее за плечи.
— Нечего реветь из-за пустяка! Посмотри на меня: разве я плачу? Нечего плакать попусту, когда твой брат умер! Замолчи сейчас же! А когда мама вернется, не вздумай надоедать ей своими капризами: у нее и без тебя хватает горя!
Клотильда, ошеломленная такой строгой отповедью, замолчала, широко раскрыв глаза.
Устыдившись своей резкости, Катрин взяла сестренку на руки и приласкала. Потом подошла к Туанон и поцеловала ее.
Со стороны дороги послышался протяжный скрип колес. По проселку медленно двигалась повозка. Катрин узнала двуколку Мариэтты.
Двуколка остановилась у обочины дороги. Отец тяжело спрыгнул с козел.
Он выглядел мешковатым и неловким в своем черном костюме. Протянув руку Мариэтте, отец помог ей сойти, затем обошел двуколку сзади и, подхватив Франсуа под мышки, снял его с повозки и поставил на землю. Мариэтта вытащила из-под сиденья костыли и протянула их брату. На сиденье осталась лишь крошечная черная фигурка, съежившаяся и неподвижная. Жан Шаррон приблизился к ней, что-то сказал вполголоса. Темная фигурка шевельнулась, слегка выпрямилась, и Катрин едва не вскрикнула, увидев под широким траурным капюшоном лицо матери.
Мариэтте пришлось снова подняться на повозку и, обняв мать за плечи, легонько пододвинуть ее к краю сиденья. Отец, встав на подножку, взял на руки жену, сошел на землю и понес ее к дому. Он больше не казался крепким и сильным, как раньше, однако нес мать без всякого усилия, словно в ней не было ни малейшей тяжести, кроме широкого траурного плаща, окутывавшего ее с головы до ног. Следом за ними двигался, подпрыгивая на костылях, Франсуа.
Катрин с девочками замыкали шествие.
— Надо уложить ее в постель, — негромко сказала Мариэтта, когда все вошли в кухню.
Слабый, еле слышный из-под капюшона голос попытался протестовать. Отец помешкал немного, затем опустил свою печальную ношу на лавку. И сразу мучительный приступ кашля согнул несчастную женщину пополам. Мариэтта едва успела подхватить мать за плечи и удержать ее от падения.
— Сами видите, мама, вам надо лечь, — прошептала молодая женщина.
Она кивнула отцу, и тот снова осторожно поднял на руки жену, отнес в комнату и уложил на кровать. Мариэтта позвала Катрин. Вдвоем они раздели мать. Когда с нее сняли траурную накидку, а затем черный корсаж и юбку, Катрин ужаснулась худобе этого жалкого тела, которое, казалось, состояло из одних костей, обтянутых сухой, пожелтевшей кожей. А лицо? Разве можно было узнать родные, до боли знакомые черты в этой бескровной маске с неподвижным взглядом лихорадочно блестящих, сожженных слезами глаз?
Болезненно морщась, мать поднесла руку ко лбу, и Мариэтта торопливо сняла с нее туго завязанный черный платок; темные волосы волной рассыпались по подушке, придавая лицу еще более изможденный вид. Больная закрыла глаза.
Катрин в страхе прижалась к Мариэтте. В лице матери с опущенными веками уже не было ничего человеческого: оно напоминало те белые гипсовые головы, которые Катрин видела в доме Дезаррижей. Из кухни глухо доносились шаги отца; здесь же, в комнате, ничто не нарушало тишины, кроме хриплого, свистящего дыхания, вырывавшегося из полуоткрытых губ матери.
— Спит, — шепнула Мариэтта. — Пойдем.
Она вышла с Катрин на кухню и сразу же стала собираться домой.
— Не уезжай, побудь с нами, — упрашивал отец.
— Не могу, мне надо ехать.
Мариэтта, казалось, не находила себе места; она тревожно озиралась по сторонам, прислушивалась.
