Белый шиповник. Сборник повестей - Алмазов Борис Александрович (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
Алевтина вдруг покраснела сильно-пресильно. У неё даже слёзы на глазах выступили.
- Хорошо, - сказала она. - Только больше, пожалуйста, не исчезайте. Завтра мы пойдём в деревню давать концерт. Ты, Ира, будешь стихи читать, которые мы репетировали, про урожай. А ты, Хрусталёв, никакого номера не приготовил, ты всё бегаешь где-то, и поэтому тебя не включили в программу.
Она говорила, а сама всё время невольно прижимала букет к груди и зарывалась лицом в пахучие цветы. И лицо у неё было какое-то особенное! Счастливое. Только она очень стеснялась, что ей цветы подарили…
Мне было хорошо на неё смотреть. Если бы я знал, что она так обрадуется, я бы ей раньше целую охапку цветов принёс бы и подарил.
- Ничего! - сказал я. - Ничего, что меня в программу не включили. Я, Алевтина Дмитриевна, со зрителями посижу с большим удовольствием.
Глава тринадцатая
ВИВА, ИСПАНИЯ!
После завтрака весь наш лагерь пошёл на сенокос. Это был настоящий парад! Грохотали барабаны, развевались отрядные флажки, и ребята шагали в строю, весёлые и торжественные. Старшие отряды косили и сгребали сено, а мы, поскольку нам были велики грабли (а к вилам и косам нам строго-настрого подходить запрещалось), должны были дать концерт.
К нам пришла тётенька с баяном, и мы начали репетировать. То есть наш отряд. Я не репетировал, потому что они уже давно начали, а я в занятиях не участвовал. Алевтина велела мне сидеть в сторонке, а тётенька с баяном говорит:
- А почему он нам не помогает?
- Пробегал! - говорит пионервожатая.
А баянистка на меня внимательно посмотрела и говорит:
- Но нам же очень нужен помощник режиссёра.
Меня назначили помощником режиссёра. Ирина (она читала стихи и была конферансье) говорила мне, кто выступает следующим, а я искал его и выталкивал на сцену.
Это было очень трудно, потому что я волновался, а ещё потому, что все ребята сильнее меня, и мне было трудно их выталкивать. Я очень устал на репетиции и всё думал, что если и на концерте придётся ребят так выталкивать, то, пожалуй, они мне могут вечером тёмненькую сделать.
Мы пообедали раньше, чем всегда, и пошли давать концерт. На лугу уже никто не работал. Женщины-колхозницы и наши ребята сидели в кружке и слушали выступление того однорукого немца-коммуниста, которого я уже видел с пленными. Он говорил громко и размахивал кулаком над головой. Говорил он почти без акцента:
- Сейчас в Германии сложилось, практически, два государства. Одно стремится к миру и социалистическому пути развития, а второе мечтает о новой войне!..
Он говорил долго, и его внимательно слушали. Я увидел, что у берёзы стоит Гриша Пчёлко, как всегда в своём грязном промасленном комбинезоне. Он во все глаза смотрел на Алевтину.
- Здрасти! - сказал я.
- Ой! Та то ты, хлопчик? Здравствуй!
- Я ваши цветы передал, не беспокойтесь. Они, по-моему, очень нашей пионервожатой понравились. Она их всё время нюхала, и сейчас они у неё в комнате стоят. А чего вы тут делаете? - спросил я, потому что Гриша очень смутился.
- Я? А ось мий трактор стоит. - Он показал рукой, где, действительно, за лугом стоял трактор. - От та пустошь вся выгорела от огнемётов и всего такого, мы её весной разминировали, а сейчас я её орю, чтоб траву посияты.
- А чего вы пашете, разве вы колхозник?
- А у их и трактора нема. Та и поки солдаты должны эту землю орати, я зорю. Сапёры ещё пройдут, а уж потим сняты.
- Начинаем наш концерт! - прокричала Ирина.
- Ну, я пойду, я же помощник режиссёра! До свидания.
- Добре. Иды. До побачения!
Сначала ребята делали гимнастические пирамиды. Больше всего поправилось, когда мальчишки все стали на одно колено и стали вглядываться вдаль, а Федул, Серёга и Бойцов Коля взяли донышко от бочки и подняли на нём Липу. На Липе была зелёная фуражка, сделанная из бумаги, и он тоже вглядывался вдаль, а потом читал оттуда сверху, что граница на замке”. Эта пирамида называлась “Пограничники”. Все очень хлопали в ладоши, а немец, его звали товарищ Кляйст, хлопал себя ладонью по колену, потому что второй-то руки у него не было.
Девчонки танцевали “барыню”, и лезгинку, и “татарочку”. Ирина читала стихи. А под конец объявила:
- Мужской квартет!
Федул, Липа, Бойцов и Серёга выстроились, переглянулись и стали под музыку маршировать.
А потом Липа пропел:
Возьмём винтовки новые! На штык флажки!
Серёга подхватил:
И с песнею в стрелковые пойдём кружки!
И все вместе они выкрикнули:
Раз! Два! Все в ряд! Шагай, отряд!
У них очень здорово получилось. Мне понравилось, ноги под такую песню сами маршировали. Липа прокричал следующий куплет:
Когда война-метелица! Придёт опять!
Должны уметь мы целиться! Уметь стрелять!
В этот момент одна из женщин-колхозниц рядом со мной тяжело вздохнула. Я сразу перестал маршировать. Женщины пристально и печально смотрели на квартет. Никто не улыбался. У них были тёмные усталые лица и большие загорелые руки…
- А почему? - спросил громко дядя Толя, когда Ирина объявила, что концерт окончен. - Почему у вас артист Боря не выступал? Очень просим спеть! - И он захлопал в ладоши. И все сказали: “Просим”. Мне даже жарко стало, но я вышел в круг.
- Он же не репетировал! - сказала Алевтина.
- Ну и что, засмеялся дядя Толя. - Он всё равно артист.
Я посмотрел на женщин, на грабли, воткнутые в землю.
- “Лучше нету того цвету”! - громко объявил я песню.
- Но это же не детская тематика! - сказал начальник лагеря и строго заблестел очками. Но я уже запел, и тётенька баянистка ловко стала аккомпанировать:
Лучше нету того цвету, когда яблоня цветёт…
И колхозницы вдруг заулыбались. Они поняли, что это я для них пою!
Как увижу, как услышу, всё во мне заговорит!
Вся душа моя пылает! Вся душа моя горит!
Я представил, что как будто я солдат и иду домой с войны. Яблони цветут, сыплют метелью лепестки. Месяц такой, что если рассыплешь иголки, то их можно подобрать. И ничего, что заросли травой дорожки, потому что по ним четыре военных года никто не ходил!
Теперь уже все мне подпевали. А я начал махать руками, как дирижёр! Мне хотелось сказать всем: “Ничего, что всё разорено, что работа такая тяжёлая и женщинам так трудно. Всё равно остались незабвенные слова, это значит - незабытые. Это значит - ни про мир, ни про счастье, ни про любовь никто не забыл. И Гриша Пчёлко, может быть, станет генералом, и Алевтина его полюбит. И вдруг произойдёт чудо - и все погибшие вернутся домой. И сын дяди Толи, и сыновья тёти Паши, и мой папа, и дядя, и дедушка”.
Мне так хлопали, что я думал, уши треснут. Громче всех хлопал по коленке товарищ, Кляйст. Когда все разошлись и принялись косить, а Гриша затарахтел своим трактором, немец подошёл ко мне и всё смотрел на меня и улыбался. Он даже один раз потянулся рукой к моей макушке, но не дотронулся. Он, наверное, боялся, что мне это будет неприятно. У него такое лицо было, совсем как у мальчика, растерянное. Как будто он сам удивлялся, что улыбается. Как будто у него под его нынешним лицом, в суровых складках было другое лицо, весёлое, мальчишеское. И вот он заулыбался, и то прежнее лицо стало видно. Когда он речь говорил, я подумал, что он рябой, а теперь стало видно, что он конопатый. Тот мальчишка, каким он был прежде, наверное, был конопатый.
- Товарищ Кляйст! - сказал я ему. - А вы были в Испании?
- Был, - ответил он.
Тут мы все стали просить, чтобы он рассказал нам про Испанию. Он начал рассказывать про Мадрид, про уличные бои, про то, как шёл в атаку с пением “Интернационала” немецкий коммунистический батальон, как дрались в небе “курносые” - советские истребители.
