На Двине-Даугаве - Кононов Александр Терентьевич (версия книг txt) 📗
Когда раздвинулись пыльные портьеры и мальчики вошли вслед за другими в душный, непроветренный зал, они прежде всего увидели фигуру Стрелецкого, стоявшего в ложе, обитой голубым бархатом.
— Ну вот, и здесь от него не уйдешь!
Толкаясь, они отыскали свой ряд — самый дешевый, — и вдруг оказались в темноте; загремел рояль, и на полотне молочного цвета поплыли волшебные вилы Индии: пальмы, причудливые храмы, пенистый прибой моря, белые чалмы индусов, худых и словно выточенных из темного дерева… Жалко: слишком быстро картину сменила другая.
В этой расторопно действовал противный брюнетик с усиками, с заученной, фальшивой улыбкой, со стеклышком в одном глазу. Брюнетик был как будто и смелый и умный и дела свои устраивал ловко, но все это оставалось сплошной выдумкой. Гриша брюнету не верил. Уж очень он кривлялся, показывал неестественно белые зубы, и лицо у него было франтовато-потертое. Грише картина не понравилась.
Но вот появился и Глупышкин; рядом кто-то заржал, должно быть Дерябин.
Глупышкину не везло, он все делал невпопад, на него почему-то лилась вода из пожарной кишки, он падал с водосточной трубы, на которую перед тем взбирался с целями, не совсем понятными зрителям. Глупышкина били… И все это под веселые звуки польки, которую выколачивал из рояля старый, морщинистый тапер.
Грише запомнился шум воды, которая лилась на Глупышкина. Картина была немой, а вода шумела, да так похоже, что Гриша оглядывался кругом — не пролилась ли она в зал. Как люди достигли такого искусства, было неясно. Надо будет спросить у Никаноркина, тот все знает.
Наконец утомительно однообразные несчастья Глупышкина кончились. Вспыхнул свет, тапер устало отшатнулся от рояля, потные люди, толкаясь, полезли из зала в фойе. Стрелецкий картинно выпрямился в ложе; пора было уходить.
И тут Гриша увидел Нину Таланову. Она пробиралась из первого ряда к выходу вместе с другой девочкой, и девочка эта была Наташа, сестра Никаноркина! Та самая, что когда-то мешала ему с Колей заниматься чистописанием.
— Наташка! — позвал вдруг Коля Никаноркин и метнулся от Гриши к сестре.
Через минуту они уже уходили — втроем — на улицу: Нина Таланова и Никаноркины.
А рядом с Гришей остался один Дерябин. Да, Дерябин остался и деловито бубнил что-то Грише в самое ухо.
Гриша заставил себя вслушаться: оказывается, по тому же билету можно посмотреть еще один сеанс.
— Да хоть три сеанса сиди, никто не прогонит, — гудел вполголоса Дерябин. — Билеты ж у нас есть, а мест свободных сколько хочешь. Останешься?
— Останусь, — упавшим голосом ответил Гриша и высидел еще один сеанс.
Снова он глядел, как кривлялся брюнетик со стеклышком в одном глазу (называется «монокль», объяснил Дерябин), как падал избиваемый, облитый водой Глупышкин…
Вот только Индия, далекая прекрасная Индия с печальными худыми индусами, с белой пеной морского прибоя — она вызвала в тот вечер какой-то отклик в душе Гриши: уехать бы подальше отсюда, поездить бы по свету… нет, побродить бы пешком, дойти до берега синего моря…
С Никаноркиным он на следующий день и разговаривать не захотел. Но тот, не заметив этого, сказал с оживлением, дружелюбно:
— Нинка Таланова в прогимназию готовится, ты подумай только!
— Нечего мне думать.
— Надулся?
— Нечего мне дуться.
— А мы тебя вчера целых двадцать минут ждали у входа в «Гранд-Электро». Куда, думаем, он подевался?
— Ну, и что ж, додумались?
— Додумались: ты еще на один сеанс остался. С Дерябиным вместе.
Выходит, Гриша сам и виноват был во всем. Так с ним чаще всего и бывало.
37
Зимой Петр Дерябин начал учиться на тройки (по географии — четыре). И продолжалось это не какую-нибудь неделю-две — продолжалось это всю четверть года!
Причина тут крылась не только в Гришиной помощи.
Пришло к Петру с Дона, от отца, письмо, в котором тот сообщал: кажется, удастся ему устроить сына с будущего года в кадетский корпус — на казенный счет. Но, конечно, при условии, если у того успехи будут «удовлетворительные».
И успехи у Дерябина стали удовлетворительные! Его давно прельщала форма кадетов — они штыки в лаковых ножнах носят у пояса, вот какая это форма!
Никаноркин разочаровал его: штыки носят в корпусе только с пятого класса, а до пятого Петру ползти да ползти…
Как бы то ни было, Гриша теперь мог уже не так часто ходить к Дерябину, и времени у него оставалось много.
Когда у человека много свободного времени, до чего он только не додумается!
Услыхав от Никаноркина, что Нине Талановой купили коньки «Снегурочка» (до того стали баловать дома девчонку!), он, естественно, принялся думать о коньках.
Сколько они могут стоить?
Новые купить и помышлять нечего было. Он отправился на железный двор, там лежал всякий лом, а из двух корзин даже штыки торчали щетинясь — старые, трехгранные, таких в русской армии давно уже не было: старина матушка!
Конек нашелся только один, ржавый, со смешным круглым носом, и стоил он пятнадцать копеек.
Приказчик железного двора, ухмыльнувшись, сказал:
— Купи, ералист. Потом подберешь к нему пару, да так покатишь — приходи, кума, радоваться!
Если б он не ухмыльнулся, Гриша купил бы этот конек. Пятнадцать копеек теперь у него нашлись бы. Только наглая ухмылка приказчика расстроила сделку.
К концу месяца Никаноркин сказал Грише, что Нинка уже катается на городском катке — по утрам, когда больших там нет. И берут в утренние часы за вход по три копейки. А вечером гривенник.
— Но зато вечером там оркестр играет, духовой. И огни горят вокруг всего катка. Ох, и красота!..
Гриша промолчал. Лицо у него было каменное — так, по крайней мере, он думал.
Но попробуй-ка обмани Николая Никаноркина! Не такой это был человек…
— Гриш, охота тебе прокатиться на коньках? Гриш, а? Охота?
— Отстань!
— А мне охота. Я к батьке прилипну — не отстану, пока не купит мне коньков.
— Пока научишься кататься, сколько раз нос расквасишь.
— Ну, и что ж? Жалко носа, что ли? Он у меня свой.
Помолчав, он толкнул Гришу локтем:
— Признайся: охота прокатиться? А?
Гриша вспомнил Редаля и ответил его словами:
— Я скажу так: «Лучше, когда язык работает меньше, а голова больше».
— Ох, и премудрый ты! Никак тебе, премудрому, меня, дурака, не обмануть!
Дома Грише вдруг стало горько: Никаноркину есть к кому прилипнуть, чтоб коньки купили, а к кому он, Гриша, прилипнет?
Своим огорчением он поделился с Яном. Хороший друг Никаноркин, но Яну Гришина душа открывалась охотней… Может, потому, что тот, как и все латыши, умел молчать.
Умел ли молчать Ян Редаль?
Через день дядя От сказал Грише, как бы между делом:
— Приятель, тебе ведь от отца твоего полагается рубль в месяц. Так уговорено. На что ты хотел бы потратить эти деньги?
У Гриши забилось сердце.
— Если б накопить рубля три, я б присмотрел коньки «Снегурочка»…
— А зачем копить? Я тебе сразу отдам за три месяца. Иди и покупай свою «Снегурочку».
Ну бывает же, хоть, правда, и редко: свалится на тебя с неба удача!
Гриша невзначай кинул взгляд на Яна. Тот стоял поодаль и слушал разговор с сияющими глазами… Всегда ли, однако, умел молчать Ян Редаль?
Часто человек, особенно если лет ему не так уж много, переживая радость, не склонен думать о других. Так и Гриша, получив коньки, новые, блистающие никелем, с красивыми, изогнутыми в виде запятых носами, совсем забыл про Яна.
Теперь у него была одна забота: с кем учиться кататься? Не умеючи, на каток не сунешься — засмеют.
Но скоро собственником коньков стал и Никаноркин (недаром, значит, липнул к отцу). С ним и учиться. Коля отнесся к своей обновке по-иному, не то что Гриша. Он озабоченно говорил, что коньки требуют особенного к себе отношения, их надо вовремя отдавать в точку; кроме того, надо покрепче подшить подошвы на ботинках, а то привинтишь коньки, а обувь сразу «каши запросит». Он повел Гришу покупать стальные пластинки для каблуков, с дырочкой посредине. А ключ для привинчивания продавался вместе с коньками.
