Когда приходит ответ - Вебер Юрий Германович (читаем книги бесплатно txt) 📗
Спустившись по зеленому откосу к воде, Мартьянов воровато оглядывается, извлекает из портфеля полотенце, скидывает одежду и сразу, без приготовлений, бросается рыбкой вперед. Плывет он без особого стиля, по-простецки, но решительно загребая руками. Туда, подальше к середине, пока не раздался свисток милиционера: «Здесь купаться не положено!»
Сегодня особенно это приятно. После всего, что ему досталось… Окунуться, ни о чем не думая, в эту прохладу, ощутить мгновенно — ух! — объятие воды, которая вовсе и не так уж чиста (его же станция сплавляет туда пониже свои отходы), но которая так сразу смывает всю накипь прошедшего дежурства. Продлись, мгновение!
Но вот и свисток…
4
Опять это неприятное ощущение. Оторванность или стесненность, что ли.
Он сидит за столом дежурного на центральном пункте, держит нити управления, дергает то за одну, то за другую ниточку, покрикивая в телефонную трубку, а что там происходит в это время в энергосистеме? Как она откликается на его вмешательство, как меняет свое лицо — только что, сейчас, каждый момент? Нет, чувство такое, будто все время что-то уплывает из рук, растворяется там за дальностью расстояний. Хотя он и знает всю систему чуть ли не наизусть и старается отмечать все перемены в ней.
Листы синек. Сколько он скачет по ним карандашом! Значки и значки, наспех набросанные, перечеркнутые и вновь проставленные. Они-то и должны представлять это вечно меняющееся лицо энергосистемы. Если, конечно, успеваешь зарисовывать, перелистывать, а потом разложить все одно к одному, чтобы обнять общим взглядом. «Расстилать простыни», — как здесь называется. А всегда ли можно успеть, всегда ли есть время? Не потому ли все дежурные и прибегают так часто к старому, не очень надежному, но пока неизбежному средству — к памяти и воображению.
Да, память не раз выручала. Тот случай, когда Мартьянов сумел недавно остановить опасность, удерживая в голове всю сложную цепь переключений, был обсужден и пересужен среди инженеров и даже зачислен в неписаную историю Центрэнерго, как «ночь великих комбинаций».
И все же… Чувство такое, что не видишь, управляешь вслепую. И гордость первых дней, и упоение своей властью над системой уже давно притупились. Вместо них поднималось другое: сомнения, недовольство. И чем дальше, тем сильнее. Чуешь, Мартьянов!
Энергосистема развивалась, расширялась. Проходит месяц-другой — и уже где-нибудь проложена новая линия, включаются новые промышленные предприятия, в старых российских углах зажигается новый свет. Реконструкция, пятилетка — вот какими ключами открывалась теперь новая деловая энергия людей. И все эти большие перемены по-своему отражались здесь, за столом дежурных центрального пункта, в обилии пометок и обозначений на схемах и синьках. Теперь уже одних разъединителей и масляных выключателей, разбросанных по системе, важных, узловых, требующих к себе непрерывного внимания, насчитывалось сверх сотни. Всякий раз вставала нелегкая задача: из множества этих элементов составить такую комбинацию, чтобы наилучшим образом ответить на жесткое, непременное условие — бесперебойное электроснабжение. Снабжение промышленного, густо населенного района в десятки тысяч квадратных километров. Увлекательно? Да, пожалуй, если глядеть со стороны.
Но Мартьянов не раз испытывал на себе, чего это стоит — решать такую задачу. Особенно когда складывается сложная обстановка, когда систему лихорадит и когда там по огромному, необъятному кольцу, как сговорившись, начинают возникать аварии, угрозы аварий, срывы всяких расписаний. Вот и попробуй тогда решать из множества элементов «увлекательную» задачу, ничего не видя как следует, полагаясь только на бумажные закорючки да собственное воображение!
Даже его знаменитая «ночь великих комбинации» содержала такие моменты, о которых он предпочел бы не вспоминать. Именно, когда начальник Центрэнерго стоял за его спиной, поощряя своим «ну-ну», а он, Мартьянов, держался так независимо и невозмутимо, именно тогда… То ли он не разглядел на схеме довольно стертый значок, то ли забыл о нем в горячке спешных переключений, но когда он крикнул в провод на подстанцию: «Включите масляник номер двенадцать!» — оттуда грубо, нарушая всякую официальность, ответили: «Да ты что?! Линия двенадцать на ремонте, там люди работают».
Выхватив у Карпенко синьку, Григорий заметался по ней глазами: да, действительно, линия двенадцать на ремонте. «Там люди работают…» Выполни техник на подстанции его указание, включи номер двенадцать — и… До сих пор при мысли об этом Мартьянова обдает жаром. Но тогда он успел только подумать: «Заметил начальник или нет?» — и тут же против своего обыкновения оглушительно заорал в трубку:
— Да не двенадцать, а тринадцать! Слушайте хорошенько. Масляник номер тринадцать! Чертова дюжина!
Начальник ничего не сказал. Но проклятый номер двенадцать потом долго мерещился даже во сне.
Нет, задачки, которые приходилось решать им, молодым инженерам, на центральном пункте, были все же далеко не простым упражнением на сообразительность. Всякое обращение с сильными токами несло за собой и самые сильные последствия. Тут вслепую не поиграешь.
Вот, смотрите… Главный инженер срывается с места и ныряет по коридору в соседнее здание. Начальник Центрэнерго распахивает дверь своего кабинета и крупным шагом шествует туда же. Так почти каждый раз, как там, за стеной, на первой городской станции случается что-нибудь серьезное. Они бегут туда, оставляя всякие телефонные переговоры, чтобы самим все увидеть. Увидеть! И двери длинного перехода хлопают за ними одна за другой.
Хорошо, когда станция рядышком, за стенкой. На другую так не побежишь. И ты знаешь только то, что захотят или сумеют оттуда сообщить тебе по телефону. И видишь только то, что из этих сообщений ты сумел запомнить или зарисовать в виде иероглифов.
Тоненькая телефонная нить… Она заменяла все органы чувств управления: и слух, и зрение, и осязание далекой обстановки.
— Алле, аллё, Восточная! — волновался телефонист. — От вас не перестает вызов, поет все время. Посмотрите у себя, наверно, реле залипло. Не у меня, у вас! Реле…
Сняв наушники, телефонист исчез в углу за коммутатором. Интересно, что они вечно препираются из-за реле? Мартьянов решил заглянуть туда. В углу возвышалась стойка, на которой выстроены в ряд маленькие аккуратные аппаратики, во всем одинаковые, как набор батареек. Катушечка, подвижной якорек, притягиваемый электромагнитом, пружинистые пластинки, точно лапки, перебирающие тоненькими пальчиками. Словом, реле. Каждое делает свое дело в телефонных переговорах, замыкает и размыкает линии, посылает вызов, дает отбой. Телефонист и проверял сейчас по рядам реле: не сбилось ли какое-нибудь? Почему в проводе вдруг «поет»?
Снисходительным взглядом окидывал Мартьянов это скромное телефонное хозяйство. Слабенькие аппаратики, живущие ничтожными токами. Он знакомился с ними еще на вузовской скамье и там же приучился не то чтобы презирать их, а просто не замечать, как вещь, ему в дальнейшем ненужную. Он на факультете сильных токов, его стихия — это мощные генераторы, двигатели, внушительные трансформаторные сооружения, выключатели, с пламенем разрывающие цепь, аппараты, на которых череп с костями… Он сильноточник! И, как всякий молодой сильноточник, поглядывает чуть свысока на все, что именуется техникой слабых токов. Ну, в самом деле, что ему эта мошкара, эти реле в уголочке, когда он ворочает такой махиной, такими мощностями!
И все-таки вот сейчас… Чтобы пустить мощность Восточной станции, надо ждать, пока поправят какое-то реле. Великан на поводу у мошкары!
Но Мартьянов об этом сейчас и не думал. Он просто злился, что телефонист не дает ему быстро нужного соединения. Он и не подозревал, чем все это скоро для него обернется.
— Вы, кажется, недовольны нашим уровнем управления? — сказал главный инженер, пригласив Мартьянова к своему столу.
Главный инженер был суховатый человек прежнего воспитания, холодно вежливый, умеющий держать собеседника на дистанции. Все новаторские увлечения он встречал отрезвляющей фразой: «Хорошая идея — это прежде всего точный расчет» — и углом изгибал седоватую бровь. Он и сейчас заметил иронически:
