Важный разговор [Повести, рассказы] - Печерский Николай Павлович (читать книги без .txt) 📗

Выпустив Ваняту, тетка Василиса принялась за мать. Когда первый прилив радости прошел, она запрыгнула в телегу, ткнула в спину мальчишки толстым коротеньким пальцем и крикнула:

— Та чего ж ты стоишь? Та гони ж ты ее, проклятую!

Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Козюркино.

Глава четвертая

У ТЕТИ ВАСИЛИСЫ

Вот и тетки Василисина изба. Камышовая, тронутая бархатной зеленью крыша, узенькие окошки, дверь из двух половинок — нижней и верхней. Тетка Василиса погремела деревянным засовом и раскинула двери настежь.

— Та чого ж вы тут стоите? Заходьте, дороги гости!

Перво-наперво тетка Василиса показала свое жилье. В одной комнате стояли кровать с рыхлой горой подушек, диван с выпиленным на деревянной спинке сердечком и комод, лихо разрисованный под орех.

На комоде ютились фотографии в облупленных рамках. В зеленом стеклянном шарике безнаказанно плавал лебедь с расплющенным клювом. В красном углу, обвитый рушниками, висел портрет Тараса Шевченко в барашковой шубе и шапке.

Тетка Василиса стояла возле притолоки; утопив палец в щеку, ревниво наблюдала за гостями. Мать обошла комнату мелкими шажками. Похвалила и подушки с мелкой круговой прошвой, и рушники, и вообще все, что бросилось в глаза и что надо было отметить и оценить.

Тетка Василиса расцвела. Начала объяснять, кто снят на карточках и какие родственные корни связывают этих лиц с Пузыревыми.

Ванята рассеянно слушал рассказ о тетки Василисиной родословной, украдкой щелкал пальцем по зеленому шарику с водой. Лебедь неторопливо раскачивался и кланялся Ваняте.

Из спальни тетка Василиса повела гостей в другую комнату. Весь левый угол ее занимала плита с глиняной лежанкой. Слева и справа возле стенок стояли две кровати. Видимо, специально приготовленные для Пузыревых, а возле окна — накрытый снедью стол. Еды на нем была прорва: и нарезанное мелкими ломтиками сало, и яичница с потускневшими желтками, и разрезанная поперек квашеная кочанная капуста… В центре стола мерцали бутылки с белым и красненьким.

— Зачем это вы, Василиса Андреевна? — смутилась мать.

Тетка Василиса, подбоченясь, стояла возле стола. Слова матери были ей приятны.

— Ах боже ж мий, та що ж тут такого! — воскликнула она. — До мене ж люди прийдут. Я ж уже всим про тебе рассказала. И доярки твои пожалуют. Тебе на ферме от як все ждут. Ей-богу!

Между тем свечерело. Тетка Василиса зажгла свет. В избу один за другим потянулись званые и незваные гости. Одни выпивали стопочку, клали для приличия на зубок горстку капусты и, поздравив мать и Ваняту с прибытием, уходили. Другие напрочно усаживались за стол, расстилали на коленях полотенца и, крякнув, принимались за дело.

Тетка Василиса ждала какого-то Трунова, то и дело поглядывала на двери. Но гость не появлялся. Тетка Василиса расстроилась, выпила с гостями маленькую, вытерла губы ладонью-ковшиком и сердито сказала:

— Я ж його як чоловика приглашала! Тьху на нього, и все!

Ваняте тоже стало обидно за тетку Василису и за мать. К ним на праздники, например, приходили все, кого приглашали, — и председатель колхоза, и дед Антоний, который возил с фермы молоко, и агроном, и даже строгий и неподкупный участковый милиционер Федор Федорович. О заведующем фермой вообще говорить нечего. Хоть и не зови его, все равно первый явится.

Рядом с матерью сидели две доярки. Одна пожилая — тетя Луша — с круглыми цыганскими серьгами в ушах, а вторая совсем молоденькая — Вера, в пестрой капроновой косынке на узких плечах. Доярки рассказывали матери о своих делах и тоже вспоминали Трунова, который побрезгал компанией и не пожелал прийти в гости.

Вскоре Ванята понял, что это — заведующий молочной фермой. Той самой, где будет работать мать.

Видимо, тетка Василиса пригласила Трунова, чтобы побыстрее сблизить и сдружить его с матерью, а возможно, просто из-за этикета.

Старшая доярка, поблескивая тяжелой литой серьгой, неторопливо разматывала нить рассказа о житье-бытье на ферме. Ванята ковырял вилкой в тарелке, прислушивался к разговору. Похоже, на ферме Трунова не любили. Как заключил Ванята, он был заносчивый и гордый. Но доярка говорила об этом неохотно и вскользь, не хотела огорчать мать.

— Ты, Груша, не бедуй, — заметив, как помрачнела вдруг мать, сказала доярка. — Мы ему с тобой сразу укорот сделаем. Председатель давно на этого Трунова зуб точит… Не сумлевайся, в общем.

— Не хозяин он у вас, что ли? — нервно покусывая губу, спросила мать.

Пожилая доярка не ответила, а молоденькая, с косынкой на плечах, вдруг фыркнула и виновато прикрыла рот ладонью.

— Он у нас, тетя Груша, ушибленный. Он думает, что под него яму копают, и кляузы на всех строчит… Он, тетя Груша, и про вас тоже болтал…

Пожилая доярка кинула быстрый взгляд на девушку. Сережки ее недовольно качнулись.

— А ты, Верка, молчи! Чего зря плетешь?

Доярка обняла мать за шею и притянула к себе.

— Ты ее, Груша, не слухай. Ить чего выдумала… Народ у нас ладный, в обиду не даст! Споем, что ли, Верка? Давай заводи… Только петь, анафема, и умеешь!

Вера не обиделась на «анафему». Она кокетливо поправила на виске черный вихор-завлекалку, приподняв и выставив вперед подбородок, чистым, ровным голосом запела «страдания». Гости оставили вилки, ложки, поддержали песню кто как мог…

Вскоре гости начали расходиться. Тетка Василиса и мать перемыли посуду, стали готовить постели. Матери и Ваняте постелили на кроватях, которые стояли возле стенок одна против другой, а тетка Василиса, вздыхая после хлопотливого дня, полезла на глиняную лежанку.

— Я тут привыкла, — оказала она. — С тех пор, как одна осталась, тут и живу. Дровец в печку подкинешь, и просто тоби як в раю…

В комнате трижды мигнул и сам по себе погас свет. Где-то на краю села татакнул несколько раз и виновато умолк движок. На село сошла тишина.

Еще тише стало в избе тетки Василисы. Ваняте казалось, тишина эта пришла из комнаты, где висел в красном углу портрет Шевченко и лебедь на комоде долгие годы томился в одиночестве.

— Для тебя ту комнату берегу, — укладываясь, сказала тетка Василиса. — Ты, Груша, не переживай. Буде и в тебе счастье. Точно тебе предсказую.

Ванята уснул и вскоре проснулся. В комнате, как палые, жухлые листья в сумрачном лесу, шелестели голоса. Перебегая с одного на другое, тетка Василиса рассказывала о деревенской жизни, о муже, который сложил где-то неподалеку от этих мест свою чубатую партизанскую голову.

— Схоронили его дружки-приятели, а мени шапку его партизанску привезли, — голосом сдавленным и тихим сказала тетка Василиса. — Привезли шапку ту на вечный спомин души… — Тетка Василиса всхлипнула и еще тише добавила: — Ванята твой вырастет, ему подарю. Нехай носит…

Женщины смолкли. Ванята полежал еще немного с закрытыми глазами и снова уснул. Уснул и тут же будто откуда-то издали увидел горницу с портретом Шевченко в углу и комодом, где плавал в стеклянном шарике безмятежный лебедь с расплющенным клювом.

В горнице этой были Ванята и тетка Василиса. Она стояла спиной к двери, открывала маленьким ключиком на черном шнурке тяжелый скрипучий ящик комода. Открыла, достала с самого заветного местечка что-то мягкое, завернутое в белую чистую холстину и обернулась к Ваняте.

Ванята увидел шапку с дымчатым жестким верхом и красной матерчатой звездой посредине. Тетка Василиса расправила шапку изнутри ладонями и сказала:

«Бери, Ванята. В этой шапке муж бил злодея фашиста. Носи ее и будь достоин…»

Тетка Василиса надела на Ванятину голову обнову. Шапка была чуть-чуть велика ему, хранила далекое, едва ощутимое людское тепло и терпкий, неистребимый запах походных костров.

Тихо было в избе под старой камышовой крышей. Из комнаты в комнату ходили добрые и злые сны. Ворочалась на лежанке тетка Василиса, озабоченно свела к переносице брови мать. Не снимая шапки с матерчатой звездой, как боец на коротком привале, спал и видел свои первые сны в новой деревне Ванята Пузырев…