Невероятное путешествие мистера Спивета - Ларсен Рейф (книга жизни .txt) 📗
Я попытался сесть на кровати, но грудь так и заныла. Как будто меня туда мул лягнул – так часто отец говаривал, потому что его и правда как-то раз мул лягнул прямо в грудь. До сегодняшнего дня я никогда не понимал всей уместности этого сравнения.
– Ах ты распроклятый мул, – пробормотал я, чувствуя себя очень крутым. – Здорово же он меня приложил, отец.
Поразмыслив всласть, как больно будет вылезать из постели, я наконец откинул одеяло и поднялся. Чувство было такое, будто мне к коже прирос нагрудный щит. Шаркая ногами и двигаясь, точно щелкунчик – очень прямое туловище и неловко свисающие по бокам руки – я начал исследовать дубовую комнату. Прежнее любопытство отчасти вернулось. Тут в дверь постучали.
– Да? – окликнул я.
На пороге появился мистер Джибсен. От его вчерашней заполошности не осталось и следа, а изящное старосветское пришепетывание вновь расцвело пышным цветом.
– Ага, Т. В., уже на ногах! Бог ты мой, ну и перепугал же ты нас вчера! Даже и сказать тебе не могу. Какой ужас с тобой приключился в Чикаго! Мне очень жаль – я и не думал, что там уже до такого дошло, – представляю, каким шоком это было после елисейских полей Монтаны!
– Со мной все хорошо, – пробормотал я, хотя на меня накатило отчаянное желание заявить: «Я убил человека, он мертв, он лежит в чикагском канале, и его зовут…»
– Послушай, – продолжал мистер Джибсен. – Хочу извиниться за свое вчерашнее поведение – видишь ли, я и понятия не имел, сколько тебе лет на самом деле. Совершенно никакого понятия. Вчера вечером я поговорил с твоим другом Терри, и он мне все объяснил. Признаюсь, сперва я довольно-таки разозлился на этакое жульничество, но теперь осознал всю уникальность сложившейся ситуации – ну и, само собой разумеется, ты получил награду исключительно за качество работ. – Он помолчал и бросил на меня острый взгляд. – Это ведь твои работы, да?
– Да, – подтвердил я и вздохнул. – Мои.
– Отлично, превосходно! – он снова ожил. – Так что хотя мы-то имели в виду определенный грант… видишь ли, премию Бэйрда обычно присуждают… гм… взрослым – впрочем, думаю, все еще можно разрешить самым чудесным образом. Единственный мой вопрос… а твои родители? Стыдно сказать, но вчера во всей этой суматохе я напрочь забыл попросить доктора Йорна связаться с ними – позволь спросить, почему они не сопровождали тебя в таком далеком путешествии?
В голове у меня все еще плавал туман, однако я не могу списать на свое состояние то, что сказал в ответ на этот вопрос:
– Они… умерли. Я живу с доктором Йорном. {159}
– Боже ты мой, – ужаснулся мистер Джибсен. – Прости, мне очень печально это слышать.
– И Грейси, – торопливо прибавил я. – В смысле, Грейси тоже живет с доктором Йорном. {160}
– Что ж, это все весьма примечательно, а? – сказал мистер Джибсен. – Должен признаться, доктор Йорн об этом не упоминал, но он, полагаю… очень скромный человек.
– Да, – согласился я. – Прекрасный приемный отец.
Мистеру Джибсену, кажется, стало неловко.
– Что ж, тебе надо еще отдыхать и набираться сил. Не буду пока тебя беспокоить. Раньше тут был каретный сарай, а теперь помещение служит для лауреатов премии Бэйрда, так что оно в полном твоем распоряжении. Прости за некоторую скудность обстановки и местами совсем ужасное оформление. – Он кивнул на картину с Вашингтоном или кто это был. – Но ты найдешь тут все, что потребуется.
– Спасибо, – откликнулся я. – Тут очень славно.
– Если ты вдруг захочешь о чем-нибудь попросить, пожалуйста, не стесняйся обращаться ко мне, и я сделаю все, что в наших силах, чтобы помочь тебе устроиться поудобнее.
– Ну-у-у, – протянул я, оглядываясь в поисках рюкзака и с радостью обнаруживая его на стуле рядом с кроватью, – я под конец потерял в Чикаго почти все свои инструменты. Может быть, в музее найдутся какие-нибудь чертежные принадлежности?
– Не сомневаюсь – мы сумеем найти любые материалы, которые тебе понадобятся. Так что просто напиши список, и мы сегодня же все раздобудем.
– Сегодня же?
Он коротко рассмеялся.
– Ну разумеется! Помни – теперь ты всеамериканский иллюстратор!
– Правда?
– Хотя, возможно, посещаемость и бюджет этого не отражают, но мы не должны ни на миг упускать из головы, что мы – стопятидесятилетний институт, представляющий историю богатейшей научной традиции этой страны. Однако, – прибавил он, – хоть мы и признаем наше великое прошлое, мы должны неизменно смотреть в будущее, вот почему меня так взволновало твое драматическое появление вчера вечером. Кто бы мог подумать?
– Простите, – на меня вдруг навалилась кромешная усталость. – Я не хотел…
– Нет-нет-нет, совсем напротив. Возможно, вся эта неразбериха в долгосрочной перспективе окажется очень даже на пользу Институту. Я ради интереса упомянул нескольким коллегам, сколько тебе лет, и они совершенно обалдели, так что, как видишь, возможно, ты как раз самый удачный инструмент для того, чтобы привлечь к нам внимание и заставить народ снова заговорить о Смити.
– Смити?
– Ну да. Понимаешь, не зря же говорят, что все, мол, любят детей. Не то чтоб ты совсем уж ребенок – я по-прежнему считаю твои работы работами зрелого ученого, просто…
Похоже, у него опять кончились слова. Язык его так и застрял на шипящем «ссс» в «просто», пальцы потянулись к серьге в ухе.
Я подумал о докторе Клэр – как она сидит у себя в кабинете и пишет про речь, которую Эмма произнесла в Национальной академии наук почти сто пятьдесят лет тому назад. Как моя мать сидит в комнате, полной ее собственных работ, и создает другой мир: изгиб позвоночника стоящей за кафедрой Эммы, буравящий дырку в ее спине взор Джозефа Генри, враждебность, проступающая на лицах мужчин в первых рядах по мере того, как Эмма зачитывает слова, написанные вместе с Марией Митчелл как-то ночью в Адирондакских горах, пока над головой вращались звезды:
«Так давайте же судить о женщине-ученом не по тому, к какому полу она принадлежит, а по тому, хороши ли ее методы, соответствует ли она строгим стандартам современной науки и продвигает ли вперед грандиозный проект человечества по накоплению знаний. Этот проект превыше всего прочего – превыше пола, расы, вероисповедания». {161}
Я глубоко вдохнул.
– Что вы хотите, чтобы я сказал сегодня вечером?
– Сегодня? – Он засмеялся. – Но, конечно же, тебе вовсе не надо произносить никаких речей! Это старая договоренность, еще до тех пор, как… как все произошло, и…
– Но мне бы хотелось выступить.
– Хотелось бы выступить? Правда? А ты в состоянии?
– Да, – кивнул я. – Что вы хотите, чтобы я сказал?
– Сказал? Ну, ну… мы что-нибудь состряпаем. Если, конечно, ты не захочешь сам написать речь.
Официанты в белых перчатках разносили по залу подносы, и на каждом красовался набор всевозможных деликатесов, каких я и не видывал. Хотя порезы еще болели, я был заворожен изобильнейшей выставкой гастрономического разнообразия, намного превосходящей обычное довольствие на Коппертопском ранчо – Второе по вкусноте блюдо и Грейсино Зимнее Особое. {162}
Например: официант в белых перчатках зависал предо мной и очень учтиво произносил:
– Добрый вечер, сэр, не желаете ли тартара из тунца на запеченной спарже, сбрызнутой бальзамическим уксусом?
А я отвечал:
– Да, с удовольствием, – и все хотел добавить еще что-нибудь про его белые перчатки, но подавлял искушение, а он тем временем расстилал мне на ладони салфетку и специальными щипчиками перекладывал на салфетку эту изысканно-деликатесную штуковину.
– Спасибо, – говорил я, а он отвечал:
– На здоровье.
А я еще раз говорил это «спасибо», потому что и вправду был благодарен, а он легонько кланялся и шел дальше.
