Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Но зато вечером, стоит лишь схлынуть духоте, вот тогда-то на Красноборск и падет прохлада. Она прилетит из-за моря, с Жигулевских гор, сея над городом медвяный аромат цветущих лип. А вот уже и ветерок подул… Пронесется проказник по верхушкам деревьев — садов в Красноборске не счесть — и сгинет куда-то. А потом снова налетит, и снова дружно залопочет темная, густущая листва.
Тут и там начнут вспыхивать веселые, слепящие глаза огоньки — в окнах домов, на чугунных уличных столбах. По тротуарам не спеша зашагают в сторону пляжа горожане, зазвенят ребячьи голоса.
В этот вечер Ромка поздно возвращался с моря: на сине-черном небе уже перемигивались звездочки-слезинки, пока еще редкие, редкие.
«Попробуй-ка без телескопа угадать, какие там планеты подмигивают, — думал Ромка, задрав вверх голову. — Так без ничего… за здорово живешь самым зорким глазом не разглядишь!»
И тут, ну совершенно неожиданно для себя, Ромка свернул на Садовую, потуже затягивая на штанах ремень.
Правда, а почему бы ему не проведать Татьяну? Мать всегда наказывает Ромке почаще навещать двоюродную сестру. Если Таня дома, глядишь, и угостит Ромку ужином. А готовит она не хуже матери. Не плохо бы сейчас съесть сковородку жареной шипящей картошки или, на худой конец, тарелку вермишели с томатным соусом. Но тут Ромка удержал свои мысли. А то у него и так подводит живот.
Прибавляя шаг, Ромка миновал сумрачные ворота, за которыми притаился в немом молчании особняк Серафима Кириллыча (лишь откуда-то с задворок доносилось глухое тявканье бегающего на цепи злющего-презлющего кобеля). И только поровнялся Ромка с новым двухэтажным домом, в котором Татьяна занимала чистенькую комнатку-светелку, как его кто-то окликнул из темноты:
— Эй, живая душа… помоги!
Почему-то на чугунном столбе, возвышавшемся как раз напротив соседней калитки, от которой его и звали, не горел электрический фонарь, и Ромка, подбежав, не сразу сообразил, что тут происходит.
— Калитку… калитку, парнище, открывай! — попросил тот же голос — хриплый, с придыханием.
Ромка распахнул калитку. Двое — плотный парень и мальчишка — втащили во двор большого, грузного человека, который совсем не стоял на ногах.
«А пацану одному не управиться», — мелькнуло в голове у Ромки, и он поспешил на помощь мальчишке.
И лишь только внесли мертвецки пьяного человека в дом, лишь только положили на железную кроватенку, протяжно застонавшую под ним, как Ромку внезапно осенила догадка. Еще никто не успел щелкнуть выключателем, чтобы разогнать царившую в комнате полутьму, а он уже все знал. Знал, что очутился нежданно-негаданно в квартире Сундуковых, знал, что пьяный человек, которого они тащили, — отец Аркашки.
А когда под самым потолком вспыхнула засиженная мухами лампочка, Ромка чуть не ахнул. Перед ним стоял квартирант Пузиковых, старательно вытирая платком багровое, в горошинках пота лицо.
Как не похож был сейчас штурман на того разнаряженного в пух и прах молодца, который с нетерпением поджидал вчера утром Татьяну!
Сейчас на штурмане все было будничное, рабочее: и синий поношенный китель, и черные помятые брюки, и фуражка в белом захватанном чехле. По всему было видно, что парень только-только вернулся с катера.
А в стороне переминался с ноги на ногу Аркашка. Он как-то весь сбычился, уставясь на свои стоптанные ботинки. Видимо, ему было очень и очень неловко за пьяного отца.
В это время лежавший на койке заметался, заметался так беспокойно и мучительно, точно его принялись пытать невидимыми раскаленными клещами. Надорванный рукав суровой косоворотки съехал до локтя, обнажая мускулистую руку с голубоватыми жгутами вен.
Ромке бросились в глаза слова татуировки на тыльной стороне кисти: «Умру за горячую любовь». Ниже был какой-то рисунок, но Ромка не успел его разглядеть: к железной покосившейся койке кинулся Аркашка. Он бережно приподнял отцу голову, взбил повыше подушку… Отошел Аркашка от койки на цыпочках.
— И частенько он у тебя так? — спросил штурман, комкая в руке платок.
На долю секунды Аркашка вскинул голову и глянул на штурмана ничего не видящими глазами. Продолговатое, худущее лицо его с черными вразлет бровями всегда, казалось, выражало настороженное удивление. Но сейчас это бледное, не по летам замкнутое лицо было искажено безмерным страданием.
— Про отца родного… как-то не с руки говорить, — с трудом выдавил из себя Аркашка, снова опуская голову.
— Согласен — не совсем приятно. Ну, да ты носа не вешай — проспится твой отец и в люди годится. — Штурман улыбнулся.
— А теперь, орлы, давайте знакомиться.
Но Аркашка не развеселился даже после знакомства со штурманом. Тогда тот бросил на табурет фуражку.
— А что ты на это скажешь, Роман: не угостит ли нас хозяин чаем? Не знаю, как ты, а я волжский водохлеб. По мне уха да чай… и тут уж не мешай!
Эта присказка пришлась по душе не только Ромке. Растянулись в ухмылке кончиками вверх и Аркашкины губы.
— А у нас… я… — начал он и беспомощно развел худыми, словно плети, руками.
На помощь пришел штурман.
— Распределяем обязанности: ты, Роман, пулей лети в гастроном. Держи, на… ну, побольше хлеба, колбасы возьми, сахару не забудь. А мы с Аркадием чай поставим. Можно бы и картох в мундире сварить. Знатная еда. Картошка-то есть, хозяин?
Ромка был уже в дверях, сжимая в кулаке деньги, когда Аркашка потерянно вздохнул:
— Картошка… тоже кончилась.
Ромке особенно отчетливо врезалось в память все то, что было значительно позже, после того как они все трое сытно поужинали на кухне, за обе щеки уплетая ливерную колбасу и обжигающую, рассыпчатую картошку, обжигавшую самую душеньку. (Оказывается, в погребе, в углу, Аркашка обнаружил целую горку картошки, как-то случайно раньше им не замеченную.)
Когда они с Сашей вышли от Аркашки на улицу, Ромка незамедлительно попрощался:
— Вы идите, а я к сестре на полчасика заверну.
Но стоило штурману кануть в темноту, как Ромка снова нырнул во двор Сундуковых. Аркашка забыл накинуть на сенную дверь крючок, и Ромка отворил ее легко, без шума.
Зачем он возвращался назад? Возможно, хотел выведать у Аркашки — один на один, — кто же все-таки разболтал о его, Ромкином, столь смешном и нелепом падении в море? Или, быть может, собирался рассказать о своих веселых, как он думал, проделках над спящим Аркашкой? Он и сам толком не знал.
На кухне было темно, зато в комнате, в той, где лежал Аркашкин отец, горел свет. Ромка в нерешительности остановился в дверях.
Аркашка, видно, лишь перед ним вошел сюда.
Он стоял под лампочкой, чутко прислушиваясь к безмолвной, словно бы стыдящейся чего-то, тишине. Посмотрел в окно: не следит ли кто за ним? — и только после этого направился к постели отца.
Опустившись на краешек кровати у изголовья, Аркашка долго-долго, не мигая, вглядывался в лицо отца. И взгляд его был строг и суров.
Ромка тоже видел это лицо — носатое, спокойное, с широкими дугастыми бровями. Отец Аркашки спал крепко, его, видно, уже не мучили кошмары, спал, запрокинув назад голову. На толстой короткой шее колом выпирал из-под щетинистой кожи большой острый кадык. Ромка невольно залюбовался Аркашкиным отцом, еле уместившимся на односпальной хозяйской койке.
Вдруг Аркашка, наклонившись к отцу, медленно и осторожно провел кончиком мизинца по его тугим вразлет бровям.
В ту же самую секунду Ромку угораздило — будто на грех — наступить ногой на соседнюю половицу. И половица как бы нарочно по-старушечьи охнула.
Ромка взвидеть не успел, как Аркашка уже стоял перед ним. Стоял насупленный, грозный.
— Ты… ты зачем подглядываешь? — прошипел он, готовый в любой миг схватить Ромку за шиворот и вытолкать за дверь.
— А я и не собирался… чтобы подглядывать… Мне бы одному… мне бы одному страшно было. — Ромка кивнул на кровать. — Ну, я и подумал: может, тебе тоже страшно?
Аркашка жестоко в упор посмотрел Ромке в побледневшее лицо. Потом, опуская глаза, вздохнул.
