Бедовый мальчишка - Баныкин Виктор Иванович (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Все еще щурясь, Ромка шагнул в сторону, подальше от общительного деда, и чуть не стукнулся лбом в какую-то дверь. Поднял глаза, а над дверью строгая надпись: «Посторонним вход воспрещен».
«Ого, а ведь эта дверь… та самая, про которую говорил Саша, — подумал Ромка и с замиранием сердца нажал на приятно холодящую ладонь никелированную ручку. — Пусть Пузикова и Аркашка… пусть глазеют по сторонам, а я вот их опережу!»
И он отворил податливую дверь. Переступив порог, Ромка глянул на деда. Тот все что-то говорил и говорил, взмахивая рукой. Эх, какая жалость! А Ромке хотелось, чтобы все, все видели его в эту минуту. Подумать только, он переступает запрещенный пассажирам катера порог, в том числе и этому древнему дедку!
По узкому крутому трапу Ромка поднялся в залитую солнцем, совсем прямо-таки воздушную кабину — главный боевой пост, откуда управляли судном.
За небольшим деревянным штурвалом, точно шофер за баранкой автомобиля, сидел Саша. Сидел на мягкой пружинной подушке — опять же почти такой, как в кабине грузовика.
Позади штурвала — морской компас и глянцевито-черные щитки с разными чуткими приборами. А за щитками — во всю переднюю стенку рубки — окно. В него-то зорко-зорко и вглядывался Саша на убегающие назад берега и пронзительно синюю морскую даль.
Если смотреть прямо, в эту синеющую даль, то можно было подумать, что катер не летит, подобно быстрокрылой чайке, вперед и только вперед, а стоит, загорая, на якоре. Вот какое было большое Жигулевское море, благодушное в этот утренний час.
Вдруг штурман оглянулся, услышав, видимо, Ромкино сопение. Когда Ромка волновался, он начинал сопеть, по словам матери, будто бегемот.
Ромку поразили Сашины глаза. Они у него были пронзительно синие — точь-в-точь такие же, как расстилавшаяся впереди морская даль, пронзительно синие и озорные.
— Уже сориентировался? — кивнул он Ромке и снова — как полчаса назад — показал свои белые со щербинкой зубы. — А где твой приятель?
— Какой же он мне приятель? — обиделся Ромка. — Мы просто… в одном классе учимся.
— А я думал… ну, после того, вчерашнего, вы друзьями станете… Чего не поладили?
Ромку внезапно заинтересовал покоробившийся под ногами линолеум. Потому-то он и ответил не сразу:
— Это нынче утром? Мы просто… просто уточняли одно дело.
— Понятно, — протянул Саша и весело подмигнул. — Я тоже… когда в твоем возрасте был… тоже частенько уточнял с ребятами разные дела.
— А вы думаете… думаете, я его забоялся? Ничуть даже. Видел я таковских! Если я захочу — р-раз, два, и Аркашка носом землю пашет!
За спиной что-то скрипнуло. Глянул Ромка вниз, а в дверях у трапа — крючковатая косичка с изумрудно-зеленым бантом. Этого еще не хватало! Ну и Пузикова, ну и пролаза! Неужели все-таки осмелится подняться сюда?.. А она уже — шлеп, шлеп по ступенькам. И пропищала над самым Ромкиным ухом:
— Доброе утро!
Пропищала и толкнула Ромку, чтобы поближе к Саше встать.
— Не лезь! — Ромка толкнул Пузикову острым локтем. — Чего тут мешаешься?
— Так уж и помешала? Учти, пожалуйста, я не к тебе пришла. Понятно?
Ромка промолчал, а Саша миролюбиво сказал, не отрывая взгляда от смотрового окна:
— Вера, а ты не видела Аркадия?.. На корме, говоришь, он? Ну-ка сбегай за ним. Чего это он отрывается от масс?
Глава седьмая
„Атаманова трубка“
«Москвич» шел вдоль правого Жигулевского берега. Здесь, позади плотины, перегородившей Волгу, вода поднялась особенно высоко. Долговязые осокори, раньше лепившиеся у подножия гор, теперь купались в море. Из воды торчали их непомерно огромные, лохматые головы — будто уродливые головы карликов.
А вот уютный заливчик. Здесь когда-то веселила глаз полянка, поражавшая своей изумрудной былинной травушкой-муравушкой.
Чуть подальше в море клином врезался скалистый замшелый уступ. Но что это? Откуда на скале появился снег? Да, да, большой пласт свежего и такого искристого снега! Вот катер приблизился к скале. Где же снег? Видимо, как-то весной в шторм гору подмыло, и от нее отвалилась многопудовая глыба, обнажив скрываемую веками пористую известняковую породу. И стоило «Москвичу» удалиться от этой скалы, как ее первозданная стыдливая нагота снова замерещилась знобящим снежным пятном.
Немного погодя взору открылся просторный овраг, до того таившийся за нависшим под морской бездной неприступным утесом.
По оврагу змеилась проселочная дорога, еще не успевшая заглохнуть в кустистом пырее. Глубокие ее колеи сбегали с пригорка к морю и скрывались под водой. Совсем-совсем недавно, всего несколько годков назад, эта дорога тянулась к заливным пойменным лугам, и по ней в росные гулкие сумерки скакали в ночное на колхозных лошадках шустрые мальцы. А по осени по той же торной дороге в деревни степенно тянулись, тяжко поскрипывая, ребристые фуры с возами душистого сена, чуть ли не щекотавшими луну своими колючими камилавками. Но и здесь уже ничего не осталось от похороненных под водой тучных лугов, разве что вот эта так внезапно обрывавшаяся дорога.
По-прежнему голубела тишина. Великаны Жигули в островерхих, заломленных набекрень мохнатых шапках, тесно вставши в ряд, богатырское плечо к богатырскому плечу, точно удалые молодцы-разбойнички, засмотрелись в светлое, без изъяна, морское необъятное зеркало.
Катер проходил над бездонными омутами, и это как-то непередаваемо ощущала настороженная и в то же время замирающая от восторга душа. А по морю нет-нет да и пробежит упругая зыбь, словно смутная тень от парящей в поднебесье невидимой птицы. И судно вдруг так и тряхнет, так и вздыбит. Это новое море дает о себе знать: в штормовую погоду с ним шутки плохи.
Пузикова, Ромка и Аркашка толпились у левого борта, рядом со штурвальной рубкой. Тут же стоял Саша, на время передавший управление катером щуплому парнишке, которого Ромка видел в машинном отделении. Оказывается, на «Москвиче» так уж заведено — знать хорошо не одно свое дело, но и работу своего товарища. Саша был не только штурманом, но и механиком, а моторист в любую минуту мог встать к штурвалу.
— А вон та гора… на каравай похожая… Она как называется? — спросил штурмана Аркашка, разглядывая невысокий голый курган-остров, и вправду чем-то похожий на каравай хлеба с отхваченной ножом горбушкой.
Аркашке все здесь было в новинку. Глядя большими изумленными глазами то на сверкающую морскую гладь, то на лесистые горы, Аркашка жался и жался к штурману. Вдруг Саша скажет что-то интересное, а он прослушает?
— Это ты про Лепешку? — переспросил Саша. — До строительства гидростанции мимо Лепешки речка Уса бежала. В межень она чуть ли не вся пересыхала. А теперь, как видишь, и здесь море разлилось. — Штурман повел рукой вправо. — А вон те горы — за Лепешкой — Усольскими зовутся.
На самой вершине Лепешки стояли две металлические опоры высоковольтной линии, похожие на великаньи ноги. Такие же ноги-опоры высились и на Жигулевских, и на Усольских горах. А между ними — через проливы — протянулись провода. По этим слегка провисшим проводам бежал электрический ток Волжской ГЭС.
Глянув на часы, Саша сказал:
— Скоро Березовка. Мне в рубку пора. Ну, а если вам не надоело… если хотите и про Усольские горы кое-что узнать, и про то, как тут раньше жили, могу познакомить вас с одним своим земляком. Оба мы из Усолья. Человек этот многое знает. Прямо скажу — ходячая история.
— А он где? ? оживилась Пузикова и завертела головой туда-сюда. И крючковатая косичка ее тоже запрыгала туда-сюда.
— Он в салоне отдыхает. — Грубоватое огненно-бронзовое лицо штурмана чему-то улыбнулось. — Из Красноборска домой возвращается. С комсомольским активом города вчера встречался… Постойте тут, я сейчас.
Саша ушел. Вернулся он с юрким усатым стариком, сосавшим коротенькую трубку.
— Знакомьтесь — Павел Лукич. Такого другого на всем свете не сыщете!
У Ромки от удивления чуть глаза на лоб не вылезли. Это был тот самый древний дед… ну да, тот самый, который сказал Ромке: «Ослеп, малый, эге?»
