Поход в Страну Каоба - Травен Бруно (электронная книга .txt) 📗
Мексиканские торговцы заблаговременно отправляются в путь, чтобы прибыть в Хукуцин в срок. Но именно потому, что они путешествуют по своей стране, они встречают то друга, то приятеля, то зятя, то тестя, то дядю, то свата. В один городок они попадают как раз к свадьбе, в другой — к именинам. Врожденная вежливость, радушие, которые у них в крови, присущая им внимательность к чувствам окружающих, а в особенности родных и друзей, не позволяют им пройти мимо знакомого дома, не крикнув через забор: «Привет, друг!» Они считают себя обязанными сойти с лошадей и войти в дом. И чаще всего они остаются там ночевать.
Когда же они наконец прибывают на ярмарку, то убеждаются, что арабы и испанцы уже заняли на законном основании все лучшие места на базаре и даже успели заключить такие выгодные сделки, что полностью окупили свои дорожные расходы. Арабы и испанцы обычно успевали создать себе надежную клиентуру еще до того, как мексиканцы попадали в город.
Единственный способ бороться с этой страшной конкуренцией мексиканцы видели в том, чтоб осаждать депутатов письмами и петициями с требованием нового законодательства, направленного против «нежелательных иностранцев». Конечно, это средство они нашли не сами: они позаимствовали его у североамериканцев.
1
С последними караванами мексиканских торговцев, которые с опозданием прибыли в Хукуцин, приехал и дон Габриэль Ордуньес.
Дон Габриэль был вербовщик с монтерий.
Монтерия — это большой участок в джунглях или древних лесах Южной Мексики и Центральной Америки, где валят красное дерево и перетаскивают стволы к берегам рек, чтобы затем сплавлять их в гавани Мексиканского залива или Караибского моря.
Задача вербовщика заключалась в том, чтобы поставлять рабочих для заготовки красного дерева.
Вербовщиков называли здесь «энганчадорами», что в переводе значит «человек с крючком» или «человек, который что-то выуживает крючком». Это прозвище появилось потому, что вербовщики действовали с большой ловкостью и искусством, прибегали к хитростям, часто даже к обману и преступлениям. Зато они достигали того, чего трудно или даже невозможно достичь обычным путем. Поскольку агента называли энганчадором, то и контракт, который он заключал, назывался «энганче». Хотя деятельность энганчадора была разрешена законом, все же в самом слове «энганчадор» был какой-то оскорбительный оттенок, особенно если вспомнить о вербовщиках старых времен, которые хватали юношей и поставляли их королям, ведущим войны, нимало не интересуясь, хотят ли они стать рекрутами. Понятно, почему слово «энганчадор» в тех областях Мексики, где известна гнусная, преступная деятельность вербовщиков, звучит как чудовищное оскорбление.
Однако дон Габриэль опоздал на праздник вовсе не потому, что был мексиканцем. Он был слишком деловым энганчадором, чтобы тратить свое время на визиты вежливости, которые не приносят никакой выгоды. По пути в Хукуцин он заезжал на многие ранчо и во многие селения, но не для того, чтобы передать приветы от родственников или обменяться заверениями в дружбе. У него была одна цель — увеличить отряд завербованных рабочих. В селениях, расположенных неподалеку от Хукуцина — в Шитальхе, Такинвице и Сибакхе, — ему удалось подцепить немало индейцев. Большинство из них погрязло в долгах и решило завербоваться, чтобы получить аванс и выплатить долг. Остальных дон Габриэль заманил, ловко расписав им блеск и великолепие праздника Канделарии в Хукуцине, соблазнив их покупками, которые они там смогут сделать, и водкой, которую они там выпьют, если у них появятся деньги. А так как у индейцев никаких денег не было, то он охотно предлагал их взаймы при условии, что местный староста даст за них поручительство в том, что они в указанный день прибудут в Хукуцин, чтоб скрепить энганче — вербовочный контракт — печатью мэра.
2
Индейцы, приезжавшие на праздник Канделарии, не искали ночлега. Впрочем, они бы его все равно не нашли: все помещения, крытые дворы, галереи и даже веранды были битком набиты приезжими — пилигримами, владельцами ранчо и их семьями, торговцами скотом и скупщиками товаров, которые индейцы привозят на базар.
Торговцы спали вместе со своими приказчиками прямо на рыночных столах, под столами или возле них. Таким образом, они экономили расходы на ночлег и им не приходилось нанимать ночного сторожа для охраны товаров. А со здешними сторожами надо было держать ухо востро и следить, не крадут ли они сами. Правда, на рыночной площади постоянно дежурили полицейские, которые не позволили бы никому, даже самим торговцам, выйти в ночное время с территории базара с ношей; ведь никто не мог поручиться, что и торговцы не крадут друг у друга, когда представляется случай. Конечно, тем, которых ловили с поличным, завидовать не приходилось. Если они попадали живыми в полицейский участок, на что, впрочем, было мало надежды, то полицейские их так избивали, что воры предпочли бы быть пристреленными на месте. Но, хотя пойманного вора ожидала незавидная участь, кражи все же совершались довольно часто. Поэтому торговцам лучше всего было спать прямо на товарах и своим телом преграждать путь злоумышленникам. У торговцев за поясом был крупнокалиберный револьвер, и если на ночь они и распускали немного пояс, то уж, во всяком случае, никогда его не снимали.
Деньги, вырученные за день, торговцы носили в другом кожаном поясе, который они повязывали прямо на голое тело. Этот пояс был двойным, так что золотые и серебряные монеты можно было сыпать в него, как в мешок.
Но индейцы, приезжавшие в Хукуцин, не знали всех этих забот и тревог: они были так бедны, что им нечего было опасаться кражи. Даже найди они ночлег в городке, они все равно предпочли бы разбить лагерь за городской чертой, на какой-нибудь поляне в лесу. Там они могли всю ночь жечь костер и никто им не мешал. Полицейские храбрились только в самом городе, где им встречались небольшие группы индейцев, с которыми было легко сладить и чуть что — отправить на принудительные работы. Но за пределы города, на обширные поляны, где тысячи индейцев располагались лагерем, ни полицейские, ни другие представители власти не осмеливались и носа показать. А если представитель власти и приезжал туда, скажем, для того, чтобы разрешить какой-нибудь торговый спор, то он так почтительно обходился с индейцами, словно каждый из них был депутатом парламента. Лучший револьвер мэра города или начальника полиции не имел здесь никакой силы, ибо он не мог бы им спасти жизнь.
Индейцы располагались на ночлег семьями и кланами. Кланы, в свою очередь, собирались по племенам. Если какой-нибудь вербовщик или скупщик индейских товаров знал, к какому племени принадлежит индеец, с которым он намерен иметь дело, ему достаточно было отправиться на полянку, где, как было известно, расположилось это племя. За все время праздника племена никогда не меняли своего местопребывания, оставаясь до конца на той поляне, которую выбрали сначала.
3
Еще до официального открытия праздника, которое начиналось торжественной мессой в соборе, а затем продолжалось в кабильдо, то есть в ратуше, в Хукуцин уже стекались индейцы и метисы, завербованные на монтерии, — их контракты входили в силу с праздника Канделарии.
С каждым днем, по мере того как разгоралось праздничное веселье, в город прибывали всё новые и новые группы завербованных индейцев. Некоторых из них провожал весь клан, но большинство рассталось с семьями еще в родных селениях. Ведь они уже не принадлежали всецело своему племени, их интересы уже не совпадали полностью с интересами клана, и в клане они чувствовали себя лишними. Поэтому обычно они охотно пускались в путь одни и если присоединялись по дороге к другим индейцам, то только к завербованным. Хотя попутчики не были знакомы и, быть может, никогда прежде друг друга в глаза не видели, между ними возникало содружество, как только выяснялось, что все они отправляются на монтерии. И это новое содружество заменяло им утраченные связи с кланом. Инстинктивно каждый старался сродниться с образовавшейся группой. Они чувствовали, что
в
течение ближайших месяцев, а может быть, и лет у них не будет никакого другого содружества, что все они отныне являются товарищами по работе, а значит, и товарищами по страданиям, и что они смогут преодолеть зарождающуюся страшную тоску по дому, только если объединятся с людьми, которые тоже должны побороть эту тоску, чтобы не погибнуть.
