Улица младшего сына - Поляновский Макс (мир бесплатных книг .TXT) 📗
— Да помню я, помню, Вовочка… Скажу: «Володя к бабушке уехал».
— Вот помни: к бабушке. Смотри не проговорись. Это ведь военный секрет, тайна, понимаешь?
— Да понимаю я, Вовочка, — покорно, сдерживая слезы, отвечала мать. — Ах, Вовочка, Вовочка! Ты хоть себя там веди поосторожнее, не рискуй зря.
— И ты, Валентина, смотри никому не сболтни, куда я ушел. Тоже должна понимать.
— Ладно, не учи, пожалуйста! Загордился уж совсем. Дядя Гриценко отозвал Володю в сторону:
— Что это у тебя с сестренкой разговор все какой-то нескладный получается? А между прочим, она тебе старшая сестра. И девушка во всех смыслах на деле-то покрепче вашего брата будет.
— Это в каком смысле? — обиделся Володя.
— А в таком, что зря языком не болтает налево-направо. Знает про себя и молчит.
— А про что ей молчать?
— Про то. Про то, чего вам и знать не полагается.
Володя, ничего не понимая, посмотрел на Ивана Захаровича. Но он знал, что много у дяди Гриценко не выпытаешь.
— А разве она тоже? — спросил он вполголоса.
— А ты как полагаешь? — проворчал Иван Захарович. — Дивчина-то она — вам с Ванькой поучиться. Комсомол! И ей с нами бы хотелось — а нет, остается. Потому что долг свой знает, порядок понимает. Не то что Ванька — сразу тебе бухнул.
— Дядя Ваня, — встрепенулся Володя, — а у нее что же — тоже, значит, задание?
— Какое такое задание? Что значит — задание? Что за слова такие! — рассердился дядя Гриценко. — Ты знай про себя и молчи. Лучше посуди, кто тут с тетей Нюшей да с мамой твоей наверху останется. Надо же за мамками нашими присмотреть.
Но Володя видел, что дядя Ваня опять что-то скрывает от него.
— Она тоже, значит… — тихо проговорил он. — Да, дядя?
— А ты как полагал?
— Ай да Валендра! — протянул пораженный Володя.
— То-то вот и оно, — заключил дядя Гриценко.
Валя, собирая вещи отбывавших, вышла в сени, чтобы взять мешок из ларя. Володя юркнул за ней. В сенях было темно, но мальчик слышал, как стукнула крышка ларя, и чувствовал, что сестра рядом.
— Валентина, — начал он шепотом, — ты, может быть, на меня обиделась за что-нибудь, что я не так сказал?.. Брось! Я же тебя уважаю, в общем. Это так только, по привычке. — Он осторожно сжал в темноте ее прежде такую мягкую, а сейчас погрубевшую, обветренную руку. — Это что у тебя, Валя, руки какие стали?
— Цыпки у меня пошли, стирать много приходилось в последнее время. Мы ведь в госпитале помогали, — объяснила Валя, не убирая руки.
Володя обеими руками крепко стиснул ладонь сестры. Он очень уважал сейчас эту сестрину руку, обветренную, заботливую, в цыпках.
— Валя, — проговорил он тихо, — давай тут простимся. Не люблю я, когда при всех… Начнут обниматься да глазами моргать… А ты на меня не злись.
— Эх, Володька, Володька! Всю жизнь мы с тобой ругаемся, а как тебя нет дома, так я места не нахожу. А уж мама… Ты, Володя, там поосторожнее все-таки, прошу тебя.
— Ладно! — сказал Володя. — Ты за мамой тут лучше гляди. Если начнет обо мне чересчур беспокоиться, ты ее успокаивай, мысли от меня отвлекай.
— Да, отвлечешь! Глупый ты еще, Вовка!
— Ну, ты все-таки старайся.
— Хорошо. Постараюсь.
Обнялись в темноте. Володя неловко ткнулся в шею и подбородок рослой сестре, а она крепко обхватила его за плечи и расцеловала в обе щеки. Потом Володя, немножко посопев во тьме, осторожно спросил:
— Валя, а тебе тут тоже задание дали?
И почувствовал, что сестра сразу отодвинулась от него.
— Ну, лишнее болтать не время! Пойдем, Володя, собираться надо.
… Потом дядя Гриценко велел всем присесть, как перед дальней дорогой. И все тихо сидели: кто на скамейке, кто на койке, кто на табуретке, а тетя Нюша — на кровати. И все глядели прямо перед собой. Осеннее утро, ясное, прихваченное первым морозцем, освещало побледневшие лица обеих матерей и Валентины…
У входа в каменоломни часовой, пропустив дядю Гриценко и мальчиков, заговорил с ними:
— Ну, хлопцы, всех недостающих собрали? Вы что, последние, что ли, пришли? — Он заглянул в список, который держал в руках, — Нет, еще двух не хватает. Вон спешат…
Две девушки с небольшими узелками в руках бежала к каменоломням.
Часовой остановил их:
— Стойте, голубки, стойте, девушки! Не спешите так, отметиться сперва требуется.
— Что ж ты — память сегодня заспал, что ли? — осадила часового смуглая высокая девушка с задорными и смелыми глазами. — Вчера за ручку — здравствуйте-прощайте, а сегодня и признавать не хочешь? Пропусти, бюрократ!
— Не пущу, — сказал часовой, хотя и покраснел немилосердно. — Раз приказ дан проверить, так и проверю, хоть личности ваши мне и знакомые. Как фамилия?
— Ты слыхала, Нинка, что-либо подобное? — возмутилась смуглянка, оборачиваясь к подруге, полной светловолосой девушке лет шестнадцати.
— Ну что ты с ним связываешься, — сказала та. — Отметься, и все… Вы посмотрите там в списке. Я — Ковалева Нина. А это Шульгина Надя.
— Нехай сама скажет, — упрямился часовой. — Я с чужих слов не принимаю.
— Тьфу ты, в самом деле, убиться! — разозлилась уже не на шутку Надя Шульгина. — Я сразу вижу: бюрократ. Ну, погоди, только попадись мне там, внизу! Я тебя живым в камень вгоню!
— Будете оскорблять, — вовсе не пропущу.
— Видала ты, Нинка?.. Ну ладно, отмечай: Шульгина Надежда Захаровна. Вон, в конце написано. Поставили вас тут, чересчур грамотных!
Часовой отметил девушек в списке и пропустил их, а потом оглянулся на мальчиков и многозначительно кивнул: дескать, меня не собьешь.
Девушки прошли к навесу, где была клеть. Полненькая, светловолосая оглянулась, схватила вдруг порывисто за руку подругу:
— Ох, Надя, до чего ж все-таки страшно вниз уходить! И день сегодня, смотри, какой ясный… И ведь праздник… А нам с тобой в подземелье лезть…
— Ладно тебе уж!.. Полезай в кузов, раз груздем назвалась.
Решительно отведя плечом подругу в сторону, Надя шагнула в металлическую клеть, поднявшуюся из шахты.
— Идем, Нинка! Брось — перед смертью не надышишься.
Полненькая впрыгнула в клеть, прижалась к рослой подруге, обвела большими печальными глазами небо:
— Эх, прощай, солнышко ясное, прощай, белый свет!.. И клеть провалилась в шахту.
— Ну, хлопцы, залазьте и вы в середку, — сказал часовой. — Теперь полный сбор, в аккурат. Приказано никого больше ни туда, ни сюда не выпускать… А немец-то, слышь, как разоряется? Совсем вроде рядом, будто он за тем домом. Вот садит… Ну, давай, не задерживай!
Мальчики подошли к краю шахты. Перед ними был черный, казавшийся бездонным колодец. Оттуда, из невидимых недр каменоломен, шел какой-то особый, подземный запах, доносились приглушенные, еле различимые стуки. Володя заглянул еще раз вниз, и внезапно ему стало не по себе. Он оглянулся. День разгорался свежий, приправленный первым морозцем, радующим дыхание и кожу. Небо было ясным, розовым. Скоро должно было взойти солнце.
Правда, где-то совсем рядом уже громко били пулеметы, дымок и гарь нес с собой поднимавшийся утренний ветер. Но все-таки страшно было уходить в неведомый подземный мрак, отказываться и от чистого воздуха, и от солнца, и от неба.
Когда из колодца опять всплыла и остановилась перед мальчиками холодная, отпотевшая железная клеть, Володя вдруг почувствовал, что сейчас, ступив на ее пол, он сделает какой-то очень важный, все и, может быть, навсегда решающий шаг. Как много хорошего, светлого ушло из его жизни за последнее время! Где-то далеко позади остался Артек, звонкокрылые модели, простор, открытый с вершины Митридата, школьные товарищи, Светлана Смирнова… Теперь вот покидали его, оставаясь на поверхности, оборвавшееся детство, мать, Валя… А он должен был шагнуть в железную клеть и низвергнуться под землю, где на жутковатой глубине ждала его совсем иная жизнь.
Володя и Ваня оба разом ступили в клеть. Раздался свисток. Клеть дрогнула. Пол ее стал уходить из-под ног мальчиков, стремглав проваливаясь. Они схватились друг за друга.
